Витамины любви, или Любовь не для слабонервных

Глава 11

Я бросила трубку. В приступе идиотизма, как я поняла позже. Не думайте, я это сделала не со зла, а просто из страха. Так делают дети: разобьют окно и тут же задергивают штору — вроде бы этого и не было.

Обычно, узнав, что я работаю детективом, меня спрашивают:

— В тебя когда-нибудь стреляли?

Нет. А почему в меня должны были стрелять?

В личной жизни у меня все совсем по-другому. Чудо, что меня не пристрелил кто-нибудь из моих возлюбленных. Если бы Джеку пришлось рассказать папе правду о том, почему мы расстались, то он точно бы это сделал. Я очень расстроилась оттого, что Джек меня по-прежнему ненавидит. За десять лет мои чувства к нему смягчились. Я вспоминала его по-доброму. Так что, услышав его голос и поняв, что после всех этих лет он воспринимает наш разрыв, как и прежде, и с годами его злость только усугубилась, я была поражена.

Теперь к прочим моим опасениям, добавилось еще одно. Мой папа считал неверность грехом. Не в правилах Джека было болтать. За десять лет он вполне мог рассказать отцу обо всем, но ведь он этого не сделал. Но ему не понравилась моя новость о новом замужестве. Может, перезвонить Джеку? Если некто похищен с целью выкупа, психологи рекомендуют пленнику разговаривать с похитителем — это повышает шансы остаться в живых. А если пленник ведет разговоры тоном ноющим и раздраженным? Необходимо провести переговоры с Джеком, это ясно, но как бы мне не получить при этом выстрел в сердце в метафорическом смысле!

Или больше не идти на контакт с ним? Я искренне считаю, что если проблему игнорировать, она сама собой рассосется. Правда, ненадолго. Когда я оказываюсь в неприятной ситуации, я обычно думаю: «Сейчас не время. На следующей неделе я справлюсь с этим лучше».

Эту проблему я вообще не хотела решать. Можно просто сказать Джейсону, что Джек по-прежнему питает ко мне недобрые чувства и отказывается встречаться. Надо рискнуть. Может, Джейсону этого будет достаточно. А если нет? Я разволновалась, с ужасом представляя, как скажу Роджеру, что объяснение с Джеком не получилось снова, и поэтому мой брак с Джейсоном отпадает.

Я принюхалась — пахло овсянкой. Сердито глянув на кашу, я схватила тарелку и направилась к кабинету Грега. Дойдя до двери, сделала глубокий вдох, изобразила на лице улыбку и постучала.

— Да, — послышалось оттуда, — входи.

— По-моему, ты забыл вот это. — Спасибо, девочка, — и Грег махнул рукой, показывая, что наш разговор закончен и мое присутствие тут не требуется. Плохой знак.

— Ты вроде бы сказал, что имя Джек Форрестер тебе знакомо, а потом убежал. Я подумала — а вдруг ты с ним знаком.

Грег отрицательно покачал головой:

— Я только читал о нем. Он сделал неплохую карьеру. Работает агентом у известных лиц. Вокруг него много молодых актрис, — и ухмыльнулся.

— Ну и молодец! — сказала я. — Рада за старину Джека, — и развернулась, собираясь покинуть кабинет.

— Постой!

Я обернулась: Грег мне подмигнул.

— Держи меня в курсе.

После работы, погруженная в размышления, я поехала в Хэмпстед-Гарден. Я осознавала, что если не сумею разобраться со своим «багажом прошлого» и Джейсон меня отвергнет, то у меня мало чего останется в жизни.

Ну и ладно.

У меня есть о чем беспокоиться в данный момент. Например, о пьесе «Отдельные столики» Теренса Раттигана. Папа рассказал, что комитет по подбору актеров «Неповторимого театра» проголосовал за постановку этой пьесы. Это классика британского театра 1950-х годов. Папа — режиссер (а также звезда) театра, и сегодня у них должна была быть «генералка». Расшифровываю для таких, как Мартина, — генеральная репетиция. Я обещала помочь — это как расплата за мои грехи. Я надеялась, что Роджер будет слишком занят руководством репетицией, чтобы вспомнить про меня. Я припарковалась, вытащила из багажника два свитера — на репетициях этого театра всегда холодно, как на полюсе, — и поспешила в актовый зал местной школы.

В этом театре мне нравилось все. Здесь доброжелательные актеры. Все члены семей актеров участвуют в жизни труппы. Допустим, какая-то дама пришла в труппу, потому что любит актерское мастерство, значит, она уговорит жениха вступить в нее тоже. Они поженятся, а когда их дети подрастут, то и они, скорее всего, будут участвовать в ежегодной пантомиме. Со временем каждый решает, что ему интереснее: работать за сценой, заниматься хореографией или шить костюмы. Мама тоже участвовала в жизни театра по просьбе папы, но держалась особняком. Как-то раз один драматический актер прогудел:

— Анжела, как тебя увижу, сразу хочется выпить чашку чая!

Она и сейчас была тут — подметала авансцену. Лицо ее осунулось, волосы были в беспорядке, спина сгорблена. Пол был усыпан толстым слоем опилок, — видимо, только что устанавливали декорации. Я кивнула в знак приветствия. Роджер в свежей сорочке стоял посреди зала, ухватившись за подбородок двумя пальцами, и что-то бормотал Уильяму, постановщику. Когда вокруг суетились, бегали, налаживали освещение, уровень звука, декорации, он обожал говорить: — Я тут не начальник, я такой же работник, как все. — Но это были только слова. Даже смеялся он, как хозяин. Хотя в труппе у многих был такой же густой смех. Отец был явно занят, и я решила его не беспокоить.

Я направилась к Дайане, учительнице начальной школы. Она недавно стала членом труппы, не умела отказывать и поэтому работала за десятерых. В тот вечер она приколачивала кабельную проводку к плинтусам, чтобы никакие милые старички не споткнулись и не предъявили нам иск.

— Могу помочь, — предложила я.

Я прокрадывалась за сцену, чтобы взять ножницы, когда Роджер окликнул меня: — Ханна!

Не повезло. Я подошла к нему. За ухо у него был заложен карандаш:

— Привет, пап, как дела?

— Ужасно. Мириам везла тележку с камином из гаража, оставила ее на улице, и какая-то сволочь стащила.

— Что стащила, тележку?

— Вот именно. Безобразная тележка, ничего особенного: четыре колеса, платформа и ручка. Кому и для чего могла понадобиться такая ерунда?

Я сморщила нос:

— Сейчас народ что угодно стырит.

— Не знаю, откуда ты набралась такой терминологии, но уж точно не дома. — Он тяжело вздохнул и добавил: — А еще Нетти отказалась надевать парик, так что Пегги придется опрыскать ей волосы оранжевой краской.

Я втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Пегги семьдесят шесть лет, и когда она пьет чай — обычно с бергамотом, — у нее так трясутся руки, что чашка дребезжит о блюдце. Могу себе представить, как она сможет обрызгать Нетти оранжевой краской. Обе будут грязные с головы до ног. А голова Нетти станет как подсолнух.

— Это еще не все? — я закусила губу.

— Рози должна была суфлировать, но отвлеклась на что-то, и Сефтону пришлось шипеть: «Текст, текст». Не трагедия, конечно, но он вихрем умчался со сцены и вопил: «Все! Последний раз! Больше не участвую в постановках этой труппы!»

— Роджер, он каждый раз так говорит.

Отец запустил руки в волосы:

— Да знаю я, но мне-то от этого не легче. — И вдруг он вытащил секундомер и крикнул: — Вот это было то, что надо! Отлично! Давайте сменим эту декорацию. Все, кто может двигаться! Прошу дать музыкальную паузу! Все убираем! Никаких дискуссий! Даю одну минуту!

Все задвигались: кто быстро, кто нога за ногу. Отец из одного конца сцены перебежал в другой. Увидев в этой ситуации свой шанс, я пробормотала: «Пойду помогу Дайане», но Роджер не дал уйти, схватив за руку.

Через семь минут, когда Пегги все еще бродила по сцене с картиной в раме с изображением лошади, Роджер сказал Уильяму:

— Я отойду, ладно? — и, обняв меня за плечи, повел в конец зала. Там жестом указал на стул. Я уселась, он тоже.

— Ну, мне можно радоваться? — спросил он.

— Знаешь про то, как верблюд наткнулся на стену?

— Ханна!

Вздохнув, я словно бросилась в холодную воду:

— Роджер, я попыталась связаться с Джеком, но это оказалось невозможно. Он очень озлоблен. С ним нечего и пытаться говорить. Я думаю, что его надо просто оставить в покое. Не знаю, что это даст мне и Джейсону, но…

Отец встал и ушел. Я решила, что он вдруг вспомнил, что надо о чем-то напомнить Уильяму, и сейчас вернется. Но он не вернулся. И за весь вечер ни разу не взглянул на меня.