Витамины любви, или Любовь не для слабонервных

Глава 20

— Вот так новости! Ты ведь утверждал, что чувствительный желудок мешает твоей сексуальной активности!

Камень упал с моей души. После всего плохого, что я узнала от Джека о себе, мне было так приятно получить право прощать кого-то! Неверность Джейсона позволила мне перестать презирать себя. Освободила меня I от необходимости бьггь идеальной. И потом, эта новость никак не повлияла ни на силу моей любви к Джейсону, ни на нашу проблему с пониманием близости. Думаю, Джейс не хуже меня понял мои теперешние чувства. И поэтому взорвался.

Он вылетел из ванной и заорал что-то вроде: «А ты вообще когда-нибудь меня любила?»

— Конечно, и сейчас люблю, — ответила я.

— Тогда почему ты так спокойно среагировала? Ты не ревнуешь? Ты не представляешь меня в постели с Люси?

Я скорчила гримасу:

— Я ж не извращенка — фантазировать на такие темы. Гадость какая.

— Боже мой! — продолжал орать Джейсон.

Я нахмурилась и сказала трагическим голосом:

— А ты до сих пор считаешь бесчувственными тех, кто не может часами скулить из-за зубной боли или отключенной воды?

Это была шпилька в его адрес. По его лицу было видно, что он смутился. Вдохновленная этим, я добавила:

— Может быть, в душе я умираю.

— Прости, Ханна, — сказал он, — просто я этого сразу не понял.

Конечно, я тоже не мисс Марпл, но из Джейсона детектив совсем бы не получился. Он слышит только то, что хочет услышать, и из этого делает свои выводы. Я ведь не сказала: «В душе я умираю». Я сказала: «Может быть…» Но он услышал только то, что хотел, как обычно. И на радостях сжал меня в долгом объятии, что дало мне время обдумать признание Джейсона. Для меня его сообщение было ударом. Ведь он всегда считал секс грехом. В постели он тщательно выполнял свои обязанности, но никогда не терял головы. А Люси он вспахивал день за днем — тут чувствуется энтузиазм.

Я была задета. Но почему? Потому что любила Джейсона? Или потому что мое самолюбие было ущемлено? Я же обещала Джейсону быть с ним, зачем ему понадобилась Люси? Но все же во мне не было ни капли кипящей ярости, которую, я испытала при виде Джека, целующего ту красотку в носатых туфлях. Может, дело в том, что Люси не блондинка? Не знаю, что обидней: когда мужчина променял тебя на обычную женщину или на очень красивую? Еще мне сильно не понравилось, что вчера Джейсон целовал ее, а сегодня — меня, хотя бы из гигиенических соображений. Достаточно послушать, что говорит Мартина о бактериях на губах и в полости рта, чтобы вообще пропало желание целоваться («из-за стафилококков на деснах возникают фурункулы, которые растут, создавая очаги пузырей в виде виноградной грозди»).

Я решила, что мне трудно взбеситься в этой ситуации, потому что Люси — не предмет для ревности. После трех недель утомительной работы над собой я так преобразилась, что Люси мне в подметки не годилась. Я стала красоткой. У меня на кухне появился букет живых цветов. Мой дом стал уютным и чистым: я убрала в доме все предметы с каждой плоской поверхности (хотя зачем тогда нужны эти плоские поверхности?), ликвидировала все запахи с помощью хлорки или духов, постирала шторы.

Я крепко обняла Джейса. Он даже стал задыхаться.

— Я тебя люблю, — сказала я, — правда. — И, произнеся эти слова, я вдруг почувствовала себя счастливее.

Джейсон покраснел:

— Ты в первый раз за пять лет сама, добровольно это сказала. Я тоже тебя люблю. И, конечно, прощаю. — Он глубоко вздохнул. — Боже мой, Ханна! Я чувствую такое облегчение, я так счастлив!

Я едва удержалась, чтобы не пошутить на тему, связанную с туалетом, но сдержалась.

Джейсон опустился на одно колено. Я знала, что за этим последует.

— Ханна, — он взял мои руки в свои, — на этот раз прошу тебя: ответь «да».

— Ладно, — сказала я, — но почему этот вопрос мы каждый раз обсуждаем возле туалета?

Джейсон рассмеялся и зашаркал коленями по ковру. Я на цыпочках последовала за ним, чувствуя себя Белоснежкой, идущей за одним из семи гномов. Другими словами — глупо. Хотелось попросить его подняться. Наконец Джейсон на коленях дополз до середины комнаты и поднялся. Я ощутила восторг от возможности снова заглянуть ему в глаза.

— Ханна, ты выйдешь за меня?

— Ага! — Я широко улыбнулась.

— Ура! — Джейсон подхватил меня на руки и стал кружить. Я смеялась, хотя меня подташнивало и я ударилась спиной о стол. Я позволила ему отнести меня на постель. Взбив подушки, он положил их мне под голову и сказал:

— Посмотри, что я тебе принес.

Это был бриллиант, от которого глаз нельзя было отвести.

— Надо же!

Камень был огромный, его опасно острые грани устрашающе поблескивали. Джейсон надел кольцо мне на палец. Мне показалось, что оно очень тяжелое и неудобное. Под его весом я опустила руку, и она оттянулась не меньше чем на три дюйма. Я поднесла камень к глазам и стала медленно поворачивать кольцо, как это делают в фильмах леди, чтобы наблюдать за игрой света в гранях.

— Ну, — заметила я, — с ним я в безопасности. Это страшное оружие.

— И еще это, — пробормотал Джейсон охрипшим голосом, — знак моего уважения. — И прерывисто задышал мне в ухо, что могло означать только одно.

Из-за его желудка, моей больной спины и осадка в душе от его неверности, все прошло не на высоте. Но после, гладя его по голове, я испытала к нему сильный прилив нежности. Путь к моему сердцу — в высшей степени несвойственный для леди.

Присущее мне озорство толкало меня поскорее рассказать матери, что мы с Джейсоном обручились.

Почему? Потому что у меня было подозрение, что Анжела считала Джейсона неподходящим мне человеком! А ведь он ее обожал. Ее обожали все парни. Так же, как геи любят Лайзу Минелли. Мне приходилось напрягаться, чтобы мама и Джейс встречались как можно реже. Джейсон считал, что Анжела — идеальная женщина, мать и жена. А ведь он рос без мамы!

Помню, он во все глаза смотрел, как она вытаскивает из духовки горячий противень с брызжущими жиром жареными картофелинами, держа его старым кухонным полотенцем. Не выдержав, он закричал:

— Анжела, возьми рукавицы, руки обожжешь!

Мелькнула ее быстрая напряженная улыбка, и она холодно сказала:

— Все нормально, Джейсон, спасибо за заботу. — Хотя я знаю, если бы такое замечание ей сделала, например, Габриелла, мама схватила бы ее за руку, улыбнулась ей своей самой сияющей улыбкой и сказала бы что-нибудь в таком роде: «Ах, Габриелла, ты же меня знаешь, я безнадежна».

Странно, конечно. Таких, как Джейсон, женщины старшего возраста обычно любят.

Мне захотелось пошутить, и я сказала:

— Эй, Джейсон, мне не терпится поскорее рассказать маме, что мы с тобой обручились. — Джейсон заулыбался. — Хотя, по-моему, она относится к тебе неодобрительно. — Его улыбка исчезла.

— Неодобрительно? — Джейсон и сам знал, что таких, как он, все мамы, как правило, любят. — Почему? Это неправда! Этого не может быть! — Он явно приуныл. Потом сказал: — Но… если это так, почему ты спешишь сказать ей, что мы обручены? Может, подождать с сообщением?

Я наморщила нос:

— Люблю ее дразнить.

— Ты не дразнишь. Ты ехидничаешь. А ехидство — форма проявления злости. — Готовясь начать свою проповедь, он устроился поудобнее, опершись локтем о кровать. — А знаешь, что означает злость?

Я пощекотала его ногу своей, но это не сработало — его было не отвлечь.

— Она означает, что ты переживаешь о том, что не близка с матерью, и еще — что ты испытываешь подсознательный страх ее потерять, — строго сказал Джейсон. — Ты на нее злишься сейчас, чтобы позже не пришлось испытать боли при ее потере.

— Ну, Джейс, — я стала его успокаивать. — Это смешно. Никуда она не денется. Я не сильно ее люблю, но она ведь тут.

— Ханна, — покачал головой Джейсон, — из всего, что ты мне рассказывала, я понял, что она для тебя потеряна. Да, ты ее любишь, но ты сама сожгла мосты. Так, чтобы больше не испытывать разочарования. Ты снизила планку, потому что тебе больно видеть, когда твои ожидания не оправдываются.

Чтобы он замолчал, я ущипнула его за щеку:

— Послушай, Джейсон, я пойду, позвоню родителям и сообщу счастливую весть.

Я сдержалась, потому что, по-моему, знала, откуда этот взрыв эмоций. Он злился на свою мать за то, что она умерла. Чужие матери были его навязчивой идеей. Всем своим существом он кричал: «Я идеальный сын!» Как будто, если он окажется достаточно хорошим, его мать воскреснет из мертвых.

Из той единственной беседы с психотерапевтом я вынесла следующее: ты можешь говорить о чем угодно, но на самом деле ты хочешь сказать совсем другое, даже если сам того не понимаешь. После такого высказывания вы можете сделать неправильный вывод — что я признала пользу психотерапии. Поясню: нет. Психотерапия — не для меня. Я по-прежнему считаю, что это унизительно — оказаться на конвейере по исправлению мозгов. К тому же, когда я сажусь на место, еще теплое от только что сидевшей там чужой задницы, меня может стошнить.

Джейсон посмотрел на часы:

— Я понимаю, что твой милый папочка ждет от тебя докладов о каждом событии, происходящем в твоей жизни, — но уже полночь. Может, не стоит сейчас звонить?

Я сделала вид, что не заметила сарказма, объясняемого ревностью, и снова растянулась на кровати:

— Ты прав. Завтра позвоню.

Я с удивлением поняла, что сегодня от необходимости сообщить новость Роджеру у меня ослабели конечности. Мне совсем не хотелось этого делать! Странно, ведь это могло помочь мне вновь завоевать его расположение. Что же случилось? Или я сама не в большом восторге от новости? Или я не в таком уж сильном восторге от Роджера? Обе мысли были крамольны, и я постаралась поскорее прогнать их.