Атомное комбо

23 глава

Это продолжалось несколько недель, а могло бы и год. Серьёзно, я готова была ходить на станцию до тех пор, пока не дождусь его поезда. Трудно сказать, сколько именно времени мне понадобилось бы, чтобы понять: Ранди не приедет.

С ним что-то случилось? Как будто его могло остановить нечто настолько абстрактное и безобидное, как "что-то"!

Однако реальность с этим спорила. А я упрямо и бесцельно выходила на перрон, выкраивая время из часов, отпущенных на отдых. Совсем скоро чокнутой меня стали считать даже наши соседи-сумасшедшие.

А потом случилось так, что по возвращении со станции я обнаружила дожидающееся меня письмо. Вымокнув под жестоким осенним ливнем, я вбежала под козырёк, а мне навстречу вылетела Берта с конвертом. Краем глаза я заметила, как меня обступают санитарки.

Письмо оказалось коротким. Чтобы прочитать его трижды хватило минуты.

Меня затрясло, руки сжались, готовые растерзать ненавистный листок. Из горла вылетел отчаянный вопль.

— Погиб, значит, — шепнула в сторону Берта. — Говорила же…

Но нет, конечно, Ранди не погиб. Приехать ко мне ему помешала отнюдь не смерть.

Только лишь нежелание. Прихоть.

Месть.

"Прости. Я мечтал об этом так долго, но теперь… Собрал вещи, уже нужно выезжать, и я вдруг понимаю: если увижу тебя снова, не смогу вернуться сюда. Меня не сможешь заставить это сделать даже ты. Если я, наконец, получу то, что хочу, у меня не будет смысла ехать обратно. Я сумасшедший, да?".

О нет, Ранди, ты не сумасшедший. Ты просто грёбаный лгун!

Так вот чему его там научили? Вранью! Предательству! Нашёл себе кого-то умнее, способнее, лучше. С кем он сейчас? Кто именно виноват в том, что я внезапно потеряла в его глазах всю свою ценность? Он должен быть сейчас со мной! Всего несколько дней в году, мы могли рассчитывать только на это, но это мои, только мои дни! Кому он их отдал?

В меня словно вселился демон. Добравшись до кровати, я спряталась за перегородкой и вырвала из тетради чистый лист. Я решила написать ответ немедленно. Атомный должен как можно скорее понять, что натворил. Его прихоть разрушила мне жизнь. Как мне теперь быть? Во что мне верить?

"Не приехал, Ранди? Не беда! В конце концов, ты ничего не потерял", — писала я, исходя злостью и обидой: — "Здесь совершенно не на что смотреть, поверь моему слову. К тому же на меня ты в своё время уже насмотрелся до тошноты. Зачем тебе это напоминание? Обуза, возбудитель совести. Вся моя уникальность, которая раньше удерживала тебя рядом, испарилась, как только ты переступил порог Центра. Там такая уникальность — повседневность. Ты нашёл что-то лучше, интереснее, я понимаю. Тебя окружают люди, которых ценит правительство, пряча их в безопасном тылу. Ими дорожат. Война не изуродовала ни их тел, ни их душ. За ними носятся, даже если они просто чихнут, тогда как я могу тут сдохнуть, и никто этого не заметит! Но чёрта с два я так легко сдамся. Я не умру, однако, не стоит считать, что только моя смерть поможет тебе освободиться. Ты свободен и так, Ранди! Ты мне ничего не должен! Делай, что пожелаешь! В конце концов, всё, что тебе было нужно — понимание. Ты нашёл его в избытке. Если твой новый контроллер — мужчина, то он сильнее меня. Если женщина, то она, в любом случае, красивее. Ты, наверное, с ума сходишь от того, как она называет тебя по имени. Может, она и петь умеет? Плевать! Жаль только, что об этом предательстве мне больше некому рассказать".

И всё в том же духе. Словом, это был жуткий позор. Я никогда не решилась бы сказать что-то подобное при личной встрече, глядя ему в глаза. Даже не смогла бы просто озвучить эти слова вслух без свидетелей. А бумага терпит.

Я затолкала письмо в конверт, написала адрес и… поняла, что "приступ" прошёл. На место тупого гнева пришла стабильная безысходность. Одиночество. Затем понимание — я сама виновата. Он там не по своей воле, мне нечего ему предъявить. Вероятно, Ранди чувствовал себя точно также в поезде, увозящем его из столицы. Моё "уходи" слышать было так же неприятно, как и читать его "не приеду". Если это месть, то вполне заслуженная.

Запечатанный конверт остался на тумбочке, а я, даже не думая сменить пропитанную дождём одежду на сухую, улеглась спать. Утром я проснулась с температурой, страшной головной болью и ненавистью к себе.

— Мне нужно… Я могу… — уговаривала я Берту, хотя у самой не было сил подняться с кровати. — Лёгкая простуда. Пустяк.

— Как будто кто-то пустит тебя в операционную. — С некоторых пор я успешно замещала операционную сестру, которую отправили на передовую. — Угомонись! Тебе отдых сам бог прописал.

— Антибиотики…

— Никто на тебя переводить не станет. Есть те, кому они нужнее. — Напуская на себя псевдо-раздражение, она с заботой поправляла моё одеяло. — Слишком много на себя взяла. А вчера…

Вспомнив про вчера, я уже сама поняла, что не встану.

— На тебя было смотреть страшно. Мы ещё тебя такой не видели.

Страшно смотреть? Хорошо, что Ранди не приехал. Ха-ха…

Я закрыла лицо предплечьем.

— А говорят ещё "выжившая из Рачи". Как ты там выжила-то? Пробежалась вечерком в мокрой одежонке и уже полумёртвая. Сквозняком скосило.

— В Раче было легче, — неловко усмехнулась я, плотнее прижимая руку к глазам. — Чистый курорт.

— Поглядел бы на тебя твой братец-герой. Письмецо — не артснаряд, от него не умирают, а ты…

Я повернулась к ней спиной.

— Постыдилась бы. Не нас, так его, — бросила она, уходя. — Не время сейчас сопли распускать.

Я обхватила голову руками и подтянула колени к груди, в самом деле стыдясь. Своей вчерашней моральной нестойкости, которая вылилась в сегодняшнюю физическую немощь. Случая с Ранди. Простуды. Мне нужно было переболеть и первым, и вторым. Успокаивая неровно бьющееся сердце, я прижимала к груди орден полубрата. Металл холодил разгорячённую кожу.

Раньше в худшие времена меня утешали мысли о Ранди. Теперь о Свене. Сомневаясь в верности первого, мне приходилось убеждать себя в верности второго. С доказательством у сердца это было как будто бы нетрудно.

"В конце концов", — думала я: "если меня предала родная кровь, то чужой крови нет никакого резона хранить мне верность".

Как странно… Если Свен жив, то он — предатель, а если мёртв, то герой. Что лучше? Для Свена, конечно, первое. А для меня? Боже, разве подобными мыслями, этим преступным сомнением, я не нарушаю данную матери клятву? Если уж убивать, потому что обещал, приемлемо для меня, неужели я не смогу, выполняя обещание, любить всем сердцем? Даже если… даже если полубрат… жив.

Перед рассветом мне приснился отец. Будто бы он увидел Свена и назвал его сыном, только он смотрел ему не в глаза, а на сверкающий орден, приколотый к темно-синей форме. Сказочный сон, в общем. Ничего общего с реальностью.

Так продолжалось без малого неделю: эти сны, мысли, самочувствие — всё такое поганое. Я вспомнила о том проклятом письме не сразу. Ранди не приедет. Ох, чёрт… Так обидно, но так… правильно. Теперь я понимала. Наше воссоединение всё равно бы постоянно омрачала мысль о скором расставании.

Как хорошо…

Я потянулась к тумбочке.

Как хорошо, что я не отправила в ответ на его искренность то дурацкое письмо.

Я приподнялась на кровати, выдвигая верхний ящик.

Даже не знаю, что было бы, доведись ему этот бред прочитать. Если бы письмо попало ему в руки…

Я осмотрелась кругом, заглянула под подушку, перебирая все полученные письма.

…если бы Ранди его прочитал…

Я сползла на пол и встала на колени, заглядывая под кровать.

…если бы, предвкушающий прощение, жаждущий понимания, Ранди взял в руки этот ядовитый конверт, нетерпеливо вскрыл его, обежал взглядом неровные строчки, чтобы первые секунды только насладится видом знакомого почерка…

Я пошарила рукой под тумбочкой. Выползла из-за ширмы, чтобы заглянуть под соседнюю кровать и тумбочку рядом с ней.

…если бы он после этого прочёл письмо и понял, что на понимание и прощение может не рассчитывать, Ранди бы… ну, это бы его убило. Или кого-нибудь другого его руками.

— Дваждырождённая подметает полы собственными волосами, — раздался надо мной голос Норочки. — Кто бы мог подумать, что мне доведётся это увидеть.

— Прикуси язык, — беззлобно одёрнула её Берта. — Украли чего?

Я подняла на них взгляд. Ещё только утро, но они уже выглядят до смерти уставшими. Обескровленные лица, выплаканные глаза.

— Конверт. Не могу найти конверт с письмом…

— Ну и к чёрту его. — Нора пожала плечами. — Если вспомнить, ты и не особо рада была его получить.

— Другой конверт. Я написала ответ и оставила его на тумбочке. — Я поднялась на ноги. Зря. — Может, выкинули во время уборки…

— Выкинули? Ты нас за кого принимаешь? — Даже обида и злость у них были какие-то вымученные. — Письма — это святое.

— Ещё бы, — согласилась я, но, отчего-то, без особой уверенности.

— Я его передала почтальону, — ответила Берта. — Давно уже. Дней пять назад. Да, прямо следующим утром.

Я обхватила голову руками.

Напомни, Берта. Благими намерениями… Как там дальше?

— Похоже, это было важно для тебя, — добавила она, всё ещё рассчитывая на благодарность. — Я попросила, чтобы отправили в первую же очередь.

Вцепившись в волосы, я медленно перевела взгляд на окно. Пять дней? Значит, ещё не поздно. Если я прямо сейчас сяду на поезд… Нет, лучше на машину… Ради такого случая, можно даже изменить принципам, и сесть в самолёт.

— Не бойся, мы не читали! — Нора расхохоталась. — Хотя могу себе представить…

Нет, она не могла себе представить. Даже я не могла. Что там было? Какой-то яростный, путаный поток обиды и ревности. Жалкое нытьё. Сейчас, думая об этом, на ум приходит только заключение.

"Плевать! Делай, что хочешь! Но кое-что я тебе запрещаю. Не смей думать обо мне. И о Митче, Батлере, Саше, Эмлере и Дагере. Они только мои! Если они до сих пор живы, значит, с моим желанием смирился даже Бог. Выходит, тебе придётся смириться тем более. Беспрепятственно наслаждайся обществом своих новых друзей. Хотя едва ли тебе на это нужно моё благословение. Будь спокоен. Теперь, если мне понадобится помощь, я позову не тебя".

Он сочтёт меня дурой, да, но едва ли мне стоит переживать именно об этом.

Пол под ногами стал зыбким, как песок. Я почувствовала, как медленно погружаюсь во что-то вязкое и липкое, как клей. Глаза закатились. Я грохнулась в обморок, но это благословенное небытие не продлилось долго. Уже через минуту Берта сунула мне под нос ватку, пропитанную нашатырём.

— Лежи смирно, — проворчала она, когда я оттолкнула её руку от своего лица. — Кажется, это что-то посерьёзнее простуды.

С этим не поспоришь. Если я не смогу убедить Ранди в том, что то письмо — глупый розыгрыш, простуда станет меньшей из моих проблем. Но как? Какие слова должны ему всё объяснить?

Моя попытка была жалка и унизительно откровенна.

"Трудно представить, что ты испытал, прочитав то письмо. Ты, наверняка, не сразу поверил, что его написала именно я. Как бы я хотела сказать, что так оно есть. Что меня заставили. Что я была пьяна. Что это шутка. Но, кажется, это нельзя оправдать даже сумасшествием.

Я каждый день ходила на станцию, ожидая твоего приезда. Я так боялась. Что могло помешать тебе приехать? Мы всегда ненавидели то, что стоит между нами. Мы никогда не покорялись препятствиям — людям, обстоятельствам, расстоянию. Но теперь ты изменился. Ты стал взрослее, рассудительнее, сильнее. Ты думаешь перед тем, как действовать. А я нет. Прости. Иногда мне так хочется сделать что-то глупое, эгоистичное. Что-то кому-то доказать. Мол, если я позову, ты придёшь, а ради этого я буду ждать день, неделю, месяц, год — сколько скажешь. Нам никто не нужен, кроме нас самих, да? Мне хотелось бы, чтобы так оставалось всегда. Но ведь мы уже не дети. Прости. Я так люблю тебя. Я не могу представить, что появилось нечто превыше меня. Долг. Рассудок. Другой человек. Я кажусь тебе жалкой? Хорошо, ведь именно так должен выглядеть человек, поступивший с тобой столь подло. Особенно если это тот, кого ты подпустил к себе ближе остальных".

Мы всегда были честны друг с другом, но почему-то в этот раз моя искренность казалась мне… грязной. В ней было что-то неправильное, хотя я не солгала ни словом. Какая-то болезнь, одержимость. Я умирала от стыда, когда представляла, что Ранди придётся читать мою исповедь. А до этого её будут читать цензоры. И бог знает кто ещё. И всё же я отнесла письмо на станцию, не в силах дождаться почтальона. Нельзя было терять ни часа. Ни единой минуты. Это был вопрос жизни и смерти, я понимала…

Однако письмо не попало к Ранди. Оно вернулось ко мне через месяц, даже не вскрытое. На конверте крупными буквами под множеством печатей проступало: "адресат лишён права переписки".

Я не получала от него вестей до следующего лета. Я не знала, жив ли он, или те слова на конверте подразумевали под собой нечто совсем противоположное их смыслу. "Лишён права переписки" значит "казнён". Уже давным-давно ликвидирован как непредсказуемый, неуправляемый и опасный элемент. Во время войны даже с самыми уникальными и многообещающими не церемонились. А если так, то кто виноват в его гибели?

Однако в один прекрасный день Ранди появился на пороге операционной.