Атомное комбо

36 глава

Сначала мне нужно было попрощаться с Джессом как положено, поэтому мы навестили госпиталь, в который раненых доставила первая отправленная мной машина. Однако там нам сообщили, что Эсно уже не числится среди их пациентов.

— Значит он всё-таки… — прошептала я со страшной догадкой.

— Умер? Нет-нет! — набегу сообщила нам фельдшер. — Пару дней назад его перевезли в столичный госпиталь. Вроде бы у него влиятельный отец. Кто-то сообщил ему, и вот.

Я так торопилась покинуть стены, пропитанные запахом гниения и смерти, что забыла спросить адрес. Хотя нужен ли адрес, когда мы знаем, что Джесс — драгоценный наследник влиятельной семьи Эсно? Рамки поиска тут же сужаются до самого лучшего госпиталя, где нам, безусловно, будут долго и настойчиво петь про часы приёма, запись, пропуска, чистую одежду, опрятный вид и прочее. Правила-правила-правила, которые мы снова проигнорируем, потому что никто из тех, кто эти правила придумал, не решится встать на нашем пути и заикнуться о том, что пройти дальше мы сможем только через его труп. Мы бы даже справились с охраной, которую озабоченный безопасностью и здоровьем наследника глава семейства Эсно мог приставить к дверям палаты.

Хотя, как оказалось, он не был параноиком: вход в палату никто не охранял.

Внутри было просторно, чисто и пахло цветами и фруктами от внезапно объявившихся верных друзей, родственников и знакомых. О том, что несколько дней назад Джесс лежал в грязи совершенно беспомощный и одинокий, напоминала лишь повязка вокруг его головы.

Он спал или претворялся спящим. Джесс открыл глаза не прежде, чем я ознакомилась с обстановкой. Я впервые видела палату, подобную этой: большую и уютную и, вдобавок, заставленную личными вещами пациента. От мебели до наволочек на подушках — всё было расставлено так, словно в этом был какой-то тайный смысл.

— Это мы, приятель. Прости, что потревожили. Понимаю, приёмные часы закончились, но для нас сделали исключение, — сказала я, приближаясь к его кровати. Джесс подтянулся на подушках. На его бледном лице проступило озадачено-беспокойное выражение, которое свойственно всем контуженым. — Приходить к такому герою без подарков — свинство, но, согласись, на фоне манго и орхидей наши яблоки и ромашки смотрелись бы бледно. Хотя, вру, мы так торопились, что совершенно не подумали о гостинцах. Не переживай, мы не задержимся надолго. Тебе надо отдыхать, а нам — вернуться до завтрашнего вечера в расположение Голдфри.

Он попытался улыбнуться, но то ли боль, то ли присутствие Ранди помешало ему быть в полной мере искренним. Он смотрел на Атомного так внимательно, словно хотел спросить, какого чёрта? Какого чёрта здесь стоит мой, а не его "пёс"? Где прохлаждается Седой? Где Шеви? Я слишком хорошо помнила, как Джесс требовал от меня ответа на этот вопрос, когда его ломало, но теперь я не могла сказать, что его Шеви "просто отошёл на минутку".

Всё это было таким чертовски несправедливым (с моей стороны в том числе), но я поняла, что буду отмалчиваться до тех пор, пока Эсно сам не озвучит этот вопрос.

— И насчёт героя я не шучу. — Я говорила тихо, почти шёпотом, памятую о его травме. — Ты же помнишь, все наши прочили тебе глупую смерть. Никогда не понимала, что движет тобой — смелость или безрассудство, но я точно знаю, что если бы все были такими же чокнутыми как ты, эта война не затянулась бы на пять лет.

Раньше я думала, что Джессу не свойственно смущение, но сейчас он водил растерянным взглядом от меня к Ранди (тот отошёл к окну, встав спиной к кровати), покусывал губу и беспокойно ёрзал. Вероятно, за последнее время ему оказали слишком много внимания, от которого устал бы и здоровый.

— Комплименты у меня, конечно, так себе, — согласилась я, взглянув на Атомного, чьи плечи закрывали слепящее солнце. — Знаешь, я ведь самого главного так тебе и не сказала. Мы пришли сюда… попрощаться. Может, ещё свидимся, конечно. В любом случае… — Я провела рукой от затылка ко лбу, втянув голову в плечи. Моя ладонь сползла вниз, пряча глаза. — Ты такой сильный, Джесс. То, как ты держишься… Не знаю, что было бы со мной на твоём месте. Если бы я потеряла… — Даже представить, даже произнести это было невыносимо. — Я бы не смогла жить так.

— Не драматизируй.

— А? — Я резко убрала руку от лица. Мне нужно было убедиться в том, что в такой ситуации меня успокаивает именно Джесс. Разве всё не должно быть наоборот?

— Всё не настолько плохо, — прохрипел он. — Куда хуже было бы, если бы я потерял руку. Или ногу. Зрение. Да даже палец.

Ранди оглянулся через плечо, чтобы увидеть, насколько сказанное ошарашило меня.

— Палец? — повторила я, глядя на свои руки, будто пытаясь понять, про эти ли самые пальцы он говорит. Некогда я обещала Ранди отрезать себе руку, если тот будет на последнем издыхании от голода. Так неужели я бы пожалела палец, если бы от этого зависела его жизнь? Один из этих уродливых отростков? Да это было бы для них самым лучшим применением.

Почему же Эсно считает, что за всю свою преданность Седой не заслужил такой ерундовой жертвы? Ни одной слезы? Ни единого вздоха?

— Или ещё что. Ну, ты понимаешь. — Он задумчиво посмотрел вниз, как если бы мог вообразить ужасные последствия той самой потери. — А так? Моя травма, я бы сказал, идеальна. Аристократична. Просто лучше не придумаешь.

— Что?

Он бредит? Это последствия контузии, несомненно. Не даром же медсёстры убеждали нас в невозможности этого свидания. Тишина и покой, необходимые пациенту, — просто отговорки. Джесс Эсно, судя по всему, просто сошёл с ума, и его отец надеялся держать это в секрете.

— Многие потеряли жизни в этой войне, — обобщил он, — а я всего лишь прошлое.

"Прошлое"? "Всего лишь"?

Посмотрев на прикроватную тумбочку, я заметила среди букетов и фруктов толстый фотоальбом. Кроме того в палате, где только можно, стояли и висели фотографии в рамках. Подписанные.

Тётя Джейн, Артур и Пэни. Роберт и Аннет — помолвка. Джорджи — 8 лет.

Как если бы вдруг Эсно мог потерять прошлое буквально.

— Забавно правда? — спросил он, проследив мой взгляд. — Я без понятия, кто такой Джорджи. Племянник? Кузен? Родной брат? В голове так пусто. Это похоже на обновление, на второе рождение, а называется так примитивно… как это… склероз?

— Амнезия, — прошептала я.

— Склероз тоже, — усмехнулся горько Джесс. — Я и ваших имён не знаю, ребята. Но, думаю, вы не в обиде. Сколько себя помню… — Он рассмеялся, когда понял, насколько иронично это прозвучало. — Насколько я знаю, друг из меня паршивый. А вы — совсем другое дело, да?

Я посмотрела на Ранди, и он покачал головой: безмолвно мы пришли к соглашению молчать о Седом и впредь. О том, как он погиб, что он видел в последний момент, и что, несмотря на его верность и исполнительность, он не удостоился даже похорон. Потому что мы трусливо сбежали, оставив там павших и раненых.

Если бы амнезия могла быть избирательной, я бы тоже предпочла многое забыть.

— Мы — совсем другое дело, — глухо согласилась я, — но это не значит, что мы лучше. Ты, Джесс… ты, в самом деле, самый удачливый человек из тех, которые мне встречались. И ты прав. Твоя травма идеальна. — Я немного помедлила. — Можно дать совет напоследок?

— Почему нет? Валяй.

— Не пытайся вспомнить, что с тобой происходило последние два года.

Мы пришли, не представившись, и уходили, не прощаясь. Уже таким образом я, Атомный и Эсно обменялись любезностями, потому что в нашем молчании наблюдалась взаимность. Он не хотел вспоминать нас, а мы не хотели запоминать его таким: не отчаянным героем, а присмиревшим, беспомощным и одиноким мальчишкой. Эсно не задерживал нас, а мы не искали повода остаться.

Всё то, что объединяло нас раньше, исчезло с амнезией Джесса, со смертью Седого. Расставание, которое было неизбежно само по себе, при таких обстоятельствах становилось практически безболезненным. Лучше не придумаешь. Да, это было бы самое лаконичное и нетривиальное прощание в истории, если бы мы в дверях не наткнулись на отца Джесса.

Взглянув на этого низенького, обрюзгшего немолодого мужчину, я поняла, что Джесс пошёл в мать. И, быть может, не только внешностью.

— Я вызову полицию, если вы немедленно не уберётесь! — без должных церемоний прошипел господин Эсно, глядя по преимуществу на Ранди. И это понятно: он видел в нём основную угрозу, даже не догадываясь, что тот не понимает ни единого его слова. — Могу себе представить, какой беспредел творится сейчас в армии, но это не значит, что здесь вы будете плевать на закон безнаказанно!

Я хотела было сказать, что мы пока не собирались плевать на закон, но тут же вспомнила, каким образом мы попали в эту самую палату.

— Я найду управу и на вас и на этого поганца Голдфри. Кем он себя возомнил?! — Когда Джесс беспомощно протянул "па-ап", Эсно-старший заговорил громче: — Я припру к столбу и самолично отдеру этого зарвавшегося недоноска.

Да, посмотреть бы на это хоть одним глазком.

— Можете так ему и передать! Без разницы, кого он сюда пришлёт! Джесс больше не может служить, таково распоряжение врача! — Казалось, последние слова предназначались его сыну, а не нам. — Мы уезжаем, как только доктор даст добро. Тут спасения нет не только от ирдамцев, но и от своих же. Не происхождение, так ранение делает его вне досягаемости для вас! Где это видано, чтобы дваждырождённый служил наряду с простой солдатнёй?! Подвергался телесным наказанием? Шёл в атаку?

— Действительно, — согласилась я.

— Или сражался бок о бок с неприкасаемыми отбросами, — процедил он сквозь зубы, глядя на Ранди так, словно был выше его не только статусом, но и ростом.

— А вот это вы зря. Всё-таки этот неприкасаемый отброс спас вашему сыну жизнь.

Я до последнего хотела держать это в тайне, но мне до ужаса захотелось сбить с него необоснованную "чистокровную" спесь. У меня выработалась острая непереносимость людей с нацистскими замашками, хотя все они в той или иной мере напоминали мне отца.

Пока господин Эсно пытался уложить эту новость в голове, я протиснулась мимо него в коридор.

— Подождите! Стойте! — Он догнал нас на третьем шаге, но уже выглядел запыхавшимся. — Если это правда…

— Это правда, но она вас ни к чему не обязывает.

— Если это действительно так… Боже… Поймите меня правильно, сейчас такое творится… — Его прошиб пот, который он промокнул платком. Его ухоженные руки дрожали. — Мало того, что наши войска отступают по всем фронтам, так ведь сейчас к людям в форме нет никакого доверия. Всюду агитаторы. Мальчишек хватают прямо на улице, сажают в поезда и увозят сразу на передовую. Ищут ненадёжных. Аресты, расстрелы. Вы не представляете, что сейчас творится в столице.

Это что, попытка вызвать сочувствие? Он думает, что видел самую страшную сторону войны, хотя это была только её тень. Просто длинная тень, которая коснулась его и напугала настолько, что он готов сделать своим врагом даже тех, кто его защищает: меня, Ранди, Голдфри, Седого, но не "чёрных". Ему нужен кто-то, кого он сможет обвинить во всём, что случилось с ним, с его сыном и городом, вот только войска Ирд-Ама пока ещё слишком далеко, расстояние делает их почти нереальными, каким-то мифическим чудовищем.

Мы не представляем, что творится в столице? Может, и так. Но мы куда лучше представляем, по каким причинам это происходит. Мальчишек хватают на улице и отправляют на фронт потому, что взрослые мужчины вроде господина Эсно собрали чемоданы и сбежали из Офры в безопасный Сай. А эти мальчишки слишком быстро умирают, поэтому скоро правительство будет набирать солдат из числа девочек, а господин Эсно и подобные ему станут критиковать столь варварский приказ, сидя в кожаном кресле у камина тихим вечерком.

— Разве презирая военных, вы не презираете собственного сына? — спросила я. — Если бы не его амнезия, Джесс не дал бы соврать: мы выполняли приказы, которые могли бы показаться вам бессмыслицей, самоубийством или преступлением. Солдат — это раб, пусть даже чистокровный.

— Рабам не свойственен героизм, — изящно парировал он. — Вы сделали это, потому что в вас говорит честь. Знаете, было время, когда я неустанно повторял Джессу, чтобы он бросил этих своих друзей-лоботрясов. Это он их так называл — "друзья". Но я знаю, что ни один из них не сделал бы то же, что сделали вы.

Как быстро он сменил гнев на милость.

— Ничего особенного. Такими нас воспитал "зарвавшийся недоносок" Голдфри.

Господин Эсно проглотил и это. Гордость дваждырождённого не позволяла ему оставаться у нас в долгу, хотя подобные расшаркивания ему претили.

— Вы такие молодые ребята. — Он поглядел на нас с сочувствием и продолжил весьма доверительно: — Я мог бы посодействовать с вашим переводом в тыл. Сейчас с этим сложно, но для вас я сделаю всё, что в моих силах. У меня есть определённые связи…

Ну конечно, он ведь понятия не имеет, через что мы прошли, чтобы попасть на фронт.

— Не утруждайте себя, — пробормотала я, отворачиваясь. — Мы сегодня же возвращаемся на первую линию.

— Подождите! Вы же не сказали мне своих имён. — Господин Эсно положил руку мне на плечо. Гладкая кожа, отполированные, чистые ногти, пальцы унизаны кольцами… Почему же я смотрела на неё, как на ящерицу, подобравшуюся так близко к моему лицу? Странно, что эта вспыхнувшая брезгливость была направлена от меня к нему, а не наоборот. — Я должен отблагодарить вас хоть как-то.

— Делать это на словах у аристократов уже не в чести?

Моя бесцеремонность начинала его раздражать, так же как меня его трусость вкупе с желанием выставить других такими же трусами, как и он сам.

— Этого недостаточно, сами посудите. — С его терпением (на деле не свойственным чистокровным) он мог бы стать разведчиком или снайпером. Но к сожалению, его таланту суждено было бездарно пропасть в каком-нибудь приморском особняке Сая. — Джесс — мой единственный сын. Он мой наследник. То, что вы сделали для меня…

— Мы делали это не для вас.

— Да. Я понимаю. Но всё же, если вы знали Джесса, то должны понимать, что его жизнь я ценю больше, чем он сам. А значит и расплачиваться с его долгами мне.

Расплачиваться, ха? В понимании господина Эсно душа, честь, искренняя благодарность имеют денежный эквивалент?

— Я тороплюсь, — добавил он, устав от моего внимательного взгляда. — Я должен ещё побыть с сыном. Пожалуйста, скажите мне свои имена, и я обязательно позабочусь о том, чтобы вас наградили должным образом.

— Должным образом?

— Звание? Медаль? Я позабочусь о том, чтобы пресса узнала о вашем подвиге.

Я рассмеялась.

— Оставьте себе.

— Что? — недоуменно переспросил мужчина.

— Вы тоже заслужили медаль, — уже абсолютно серьёзно, даже зло выдавила я. — Из вас, господин Эсно, получился бы первоклассный бегун.

Тут уже и у него терпение лопнуло.

— Бегун? Вот значит как. — Он вытер взмокшую руку, которой касался меня, об свою отглаженную рубашку. — Когда корабль тонет, его покидают даже крысы, хотя мозгов у них поменьше, чем у некоторых людей. Но даже им хватает ума понять, что дело безнадёжно.

— Я бы даже сказала, что крысы бегут первыми, — вернула я ему любезность. — Но не переживайте, господин Эсно. Мы куда более благородны, чем "чёрные", поэтому дадим вам убежать.

Прошло немало времени, мы уже добрались до вокзала, а моё возмущение продолжало расти с каждым шагом. Виноват, конечно, в этом не только Эсно-старший, а голод и усталость, но полноправно обвинять я могла только первого.

— Просто вывел меня из себя! — шипела я. — Его сына сделали инвалидом, а он рад только тому, что не убили. А знаешь, что было бы, если бы убили? Он просто побежал бы ещё быстрее. Он со всем согласен, будто так и должно быть. Он готов смириться с тем, что "чёрные" хозяйничают на нашей земле, но не с законами, по которым его собственный сын должен им в этом помешать. При всём при том, этот трусливый денежный мешок убеждён в собственном превосходстве, ведь в нём течёт чистая кровь. Кровь? Что он вообще о ней знает? Он видел её столько же, сколько видели мы? Он знает её реальную цену? Какая вообще ценность заключается в этой его "чистоте"? Что даёт ему право рассуждать о героизме и в то же время называть тебя…

Я умолкла.

— Как?

— Неважно, — буркнула я, услышав короткий смешок. Ранди шёл рядом, чуть позади, не потому, что я слишком спешила, или он уступал мне первенство во всём. Просто такой угол обзора ему нравился больше.

— Тебя это задело? — Вот что его на самом деле интересовало.

— Кроме прочего.

Самый. Лучший. Комплимент.

— И насколько?

— Настолько, что я готова была ему врезать уже тогда. А потом он назвал нашу страну тонущим кораблём, а наше дело — безнадёжным, потому что его единственный сын вернулся покалеченным, а лучший из слуг — погиб. Почему это ослабило его, а не сделало сильнее? — Я обернулась через плечо. — Помнишь, что завещала нам мама? Мстить за каждую слезу, за каждый косой взгляд. Почему мне хватило звука их шагов в нашем доме, чтобы понять — я никогда не прощу их. А ты? Когда твоё терпение достигло предела? Не думай, просто скажи.

Ранди положил руку мне на затылок, который под широкой мужской ладонью казался маленьким и хрупким, как хрустальный шар.

— Когда я смотрел, как она стрижёт тебе волосы. Когда они падали на пол, а она откидывала их ногой под кровать.

Ох, я помнила его взгляд в тот раз.

— По крайней мере, она не выколола мне глаза. — Это могло бы сойти за шутку, если бы такой вероятности не существовало. Кто знает, может, мама в тот момент думала и об этом?

— Я слишком любил твои волосы, чтобы так просто смириться с тем, что больше не смогу смотреть на них по вине тех ублюдков.

Его ладонь скользнула от макушки к темени. Теперь мои волосы были жесткими и колючими на ощупь. Натуральный кактус. Казалось, во мне не осталось ничего красивого и нежного.

— Когда победим, — пообещала я, — не буду стричь их лет пять. Или десять. Сколько скажешь.

Все клятвы подобного рода должны были заканчиваться поцелуями, но Ранди предпочёл закурить. Возможно, не один господин Эсно считал, что наше дело безнадёжно?