Атомное комбо

44 глава

Вильма рассчиталась и уехала из города на следующее утро. Так Дагер лишился домработницы, но, кажется, не сильно переживал по этому поводу. Он пропадал сутками на службе, приходил, когда я уже спала, уходил, когда я и не думала просыпаться. По утрам он оставлял на кухонном столе записки, и с каждым днём его почерк становился всё менее разборчивым, а смысл всех записок сводился к запрету выходить из дома.

— Он сказал оставаться дома. У нас нет документов, и если…

— Я скорее сдохну, чем позволю грёбаному предателю указывать мне, — ответил на это Ранди, спускаясь с крыльца. — И чёрта с два он будет меня содержать. Дом, одежда, еда… как же меня тошнит от всего этого дерьма.

— И что ты собираешься делать?

— Я бы хотел спросить то же самое у тебя! — Он обернулся, мечтая найти горло, в которое мог бы вгрызться. — Что ты собираешься делать? Подчиняться ему и дальше? Все эти четыре года ты только и думала о том, как мы доберёмся до этого мудака. Я должен был убить его, а ты должна была смотреть на это. Как с Хизелем и Митчем. Но когда я попытался взять всё в свои руки…

— Ты просто хотел трахнуть Вильму, потому что у неё большая грудь и волосы, где надо. Ты ведь уже позабыл, как выглядят настоящие, чистенькие женщины, — проговорила я, оттягивая футболку на своей груди. — Твоя похоть и моё возмездие — не одно и то же.

— Твоё возмездие? Это то самое, во время которого ты елозила по его члену? — Ревность к злейшему врагу, хуже не придумаешь. Атомный хотел покинуть чёртов дом, пропитанный присутствием Дагера, по понятным причинам. И одно то, что я всё ещё оставалась за порогом, выводило Ранди из себя. — Ну и как ощущения?

— Он был намного мягче, чем у тебя, наверное, потому что у комиссара не встаёт на чужие страдания.

Это прозвучало так, будто я ставлю Дагера в пример, ужасно, в общем, но Ранди не остался в долгу.

— И на тебя, похоже, тоже.

— На всё уродливое, короче говоря, — согласилась я, захлопывая дверь.

Ранди ушёл, взбешённый тем, что я ему это позволила. Я осталась в доме предателя, взбешённая тем же: я бы хотела, чтобы Ранди выкрал меня и из этой тюрьмы тоже. Я бы сопротивлялась, пыталась его образумить, говорила бы, что это единственное безопасное место во всей стране, а он бы молчал, унося меня всё дальше… неважно куда. Я бы хотела, чтобы он целовал и трогал меня везде, присваивая и наказывая. Я бы хотела сжимать его горло пальцами и спрашивать, нравится ли ему его "поводок". Я бы хотела прикоснуться к его твёрдости, свидетельствующую о том, что у него встаёт на уродливое. На меня в первую очередь. Я бы хотела… хотела… хотела…

Прижавшись к двери спиной, я сползла на пол, просунула руку в шорты и сделала за Ранди его работу. И это были лучшие ощущения за последние шесть лет, от которых я была в восторге и в ужасе одновременно. Я поклялась, что никогда больше не сделаю ничего подобного, но уже через пару минут нарушила клятву. Я сходила с ума от обиды и тоски, я чувствовала себя брошенной и виноватой, и (как во все самые тяжелые минуты) мне нужно было хоть что-нибудь от Ранди, если его самого не было рядом.

Я представляла, что бы он сделал, увидь меня с рукой, просунутой между ног. Если бы он одумался и решил вернуться. Если бы как всегда неслышно подобрался к двери и распознал в моих робких стонах своё имя. Но я никогда не узнаю, что было бы, потому что Ранди пропал на несколько дней. И хотя он не показывался на глаза, я знала, что он бродит где-то поблизости, потому что оставить меня другому мужчине (тем более, Дагеру) для него — смерти подобно.

Я же не выходила из дома, и не только из-за наказа или отсутствия документов. С определённых пор я потеряла всякое доверие к не асфальтированным дорожкам, высоким кустам и углам. Этот страх — инстинкт самосохранения, выработанный под руководством Гектора Голдфри — засел у меня в подкорке. Я во всём видела подвох и готова была выполнять команду "ложись", даже когда что-то падало или звонил телефон. А телефон звонил постоянно, вне зависимости от того был Дагер на месте или нет. Громкая, настойчивая трель доносилась из-за запертой двери его кабинета.

Момент, когда я проникну за эту дверь, стал вопросом времени. Это было не только делом принципа, любопытством и намерением угомонить телефон. Я всё ещё искала уязвимое место комиссара, а для этого мне нужно было наверстать упущенное: узнать, как изменился Дагер за эти шесть лет. Я верила, что найду ответы на вопросы в сердце этого дома, завешенного дорогими картинами и портретами вождя только потому, что так надо. Камуфляж. Ни фотографий, ни фотоальбомов, книги только на проклятом ирдамском, одежды — минимум.

Вероятно, Дагер придерживался такого стиля — не выделяясь, превосходить во всём. Лицемер, ханжа, да к тому же, как выяснилось, жуткая пьянь. Однажды он разбудил меня среди ночи, потому что набрался до такой степени, что не мог самостоятельно преодолеть лестницу и подняться в свою комнату. А когда я спустилась и включила в коридоре свет, он с пьяных глаз принял меня за другую.

— Гвен…

— Забудь это имя, сволочь, — проворчала я, закрывая за ним входную дверь.

— Гвен, я нашёл её, — бессвязно бормотал Дагер, щурясь от яркого света. — Она жива и я… я так счастлив, что могу сказать тебе об этом. Именно я.

— Не думай, что я буду лечить твоё похмелье или убирать за тобой, если ты наблюёшь. Вильмы тут теперь нет. Чёрт, видела бы она тебя…

Когда я уходила, он цеплялся за мои ноги.

— Послушай, ты должна понять… Ты можешь ненавидеть меня, но только после того, как я расскажу тебе всё от начала до конца.

— Всё от начала до конца я узнаю от Свена. К слову, было бы неплохо, если бы ты уже предоставил нам возможность встретиться.

— Ты не веришь мне?

— Да ты смеёшься.

— Почему Свен, чёрт возьми? — Дагер вспомнил строевую подготовку и пополз на локтях, подтягивая своё тело выше по ступенькам. — Почему постоянно он? Это был я! Я прошёл через это! Я спас тебя!

Я не знала, говорил ли он о матери или обо мне, да и была ли разница, ведь он вкладывал в слова совсем другой смысл. Свен губил нашу семью. Дагер её спасал.

Наверное, уже тогда я поняла, какая именно месть будет идеальной в его случае. Мне просто нужно было сыграть на его одержимости одной женщиной, воспользоваться нашей с ней схожестью, которая проявлялась с каждым днём всё ярче. Голос, повадки, внешность — медленно-медленно Гвен Дуайт проступала из-под маски циничного, нескладного солдатика.

Когда мне удалось пробраться в кабинет комиссара, я в очередной раз убедилась в собственной правоте и в не поддающейся лечению одержимости его хозяина. В ящиках письменного стола, ломящихся от бумаг, я нашла две фотокарточки, которые лежали поверх корреспонденции и прессы. (Снимки я забрала себе подальше от греха). Договоры, планы, отчёты и конверты-конверты-конверты, прилетевшие со всех концов Ирд-Ама. Я перебрала их все, отмечая, что половину писем прислала некая Уитни.

Конверты Уитни пахли духами и были аккуратно вспороты канцелярским ножом. Остальные же вскрыли рывком и по большей части по вертикали. Вероятно, письма Уитни были ему дороги, но не несли в себе и толики той срочности и важности, которую несли грубо выпотрошенные конверты.

Я искала среди них переписку комиссара с полубратом, но в последний момент поняла, что, вероятно, Свен изменил имя и почерк, первое — осознанно, второе — под влиянием языка. В конце концов, Дагер мог сжигать письма после прочтения.

Когда же в очередной раз зазвонил телефон, я представила, что это тоже мог быть Свен, поэтому сняла трубку, держа её, тем не менее, на некотором расстоянии от уха.

— Гарри, какого чёрта ты прохлаждаешься дома? — затараторил незнакомый голос. — У тебя же отпуск только через месяц…

Я опустила трубку на рычаг, размышляя над тем, мог ли Дагер наплевать на работу и уйти в запой. Если бы мне было до него хоть какое-то дело, я бы даже позволила себе задуматься над этим на минуту-другую.

Оставив стол, я прошла к секретеру. От секретера к сейфу с шифровым замком (я ввела несколько комбинаций шутки ради, вроде даты его рождения, начала войны и моего спасения из реки). От сейфа к стеллажам с папками, рассортированным по месяцам (там было противоестественно много газет, изданных в Сай-Офре). От стеллажа к граммофону, в тумбе под которым лежала стопка пластинок. Это было тоже важно: узнать его предпочтения в музыке, но как выяснилось, вкусы у него — так себе. Ничего кроме песен Евы Кокс он не признавал. Похоже, за эти четыре года мало что не изменилось, и ирдамские офицеры всё ещё сходят по ней с ума.

На волне ностальгии я достала из первого попавшегося конверта пластинку. Пока бархатный голосок пел о взбитых сливках, облегающих платьях и коктейлях без сахара, мне думалось только о Раче, коменданте Хизеле и повешенных на фонарях дваждырождённых. Замыкая круг, я вернулась к столу, падая в крутящееся кресло с высокой спинкой. Такое же стояло некогда в кабинете отца, и крайне редко он позволял мне на нём кататься. Лучшая в мире карусель…

Когда госпожа Кокс запела об алой помаде и пышных ресницах, телефон снова зазвонил. Он звонил практически после каждой песни, и я, возомнив себя дневальным, поднимала трубку каждый раз, хотя не произносила ни слова. Похоже, Гарри был очень востребован у всех, кроме полубрата. Под конец я даже начала корить себя за излишнюю доверчивость: пусть Дагер и сказал, что Свен жив, с чего мне верить ему на слово?

Я крутилась в кресле под долгую песню о бриллиантовых кольцах, пока меня не затошнило. От непрерывного вращения и от песни. Упершись ногами в край стола, я закрыла глаза, откинула голову на спинку и просунула руки между бёдрами. Когда снова задребезжал телефон, я поленилась даже посмотреть на него, не то что снять трубку. Я раскачивалась, считая гудки, которые стихли лишь на шестом счёте: кем бы ни был звонивший, он оказался самым настойчивым из всех. И, надо же, его терпение было вознаграждено.

— Слушаю, — раздался голос Дагера так близко и неожиданно, что я едва не свалилась с кресла. Перегнувшись через стол, комиссар схватил меня за лодыжку и дёрнул на себя. — Я всё-таки решил взять больничный. Да, именно по твоему совету. — Улыбнувшись, он подмигнул мне, как если бы у него было прекрасное настроение и даже проникновение со взломом не могло это исправить. — Нет, это всего лишь граммофон. Познакомить? Не наглей, она всё-таки уже замужем. Ты можешь максимум рассчитывать на автограф.

— Руки!

Дагер разжал ладонь и выпрямился. Пока он был занят болтовнёй с фантом Евы Кокс, я могла уйти и избежать объяснений. Но я не только не вышла, но даже не встала из-за стола и ног не опустила. Сползя в кресле ниже, я развела колени, направив взгляд между ними.

— А где Ранди? — спросил комиссар, когда положил трубку.

— В комнате, — солгала я на случай, если он всё же решит поучить меня манерам и вообще. Мне нравилось чувство, которое расползается в груди и по низу живота от мысли, что меня защищает одно лишь его имя.

— Вы поссорились? — поинтересовался Дагер, направившись к повёрнутому к стене лицом портрету вождя.

— Ты забавный. Поссорились? Ты нас очень плохо знаешь.

— Наверное.

— Твои лёгкие когда-нибудь ссорились с воздухом? — Пусть я и идеализировала наши отношения, Дагер получил некоторое представление о непреложности и насущности нашей с Ранди связи.

— Не припомню такого.

— Если припомнишь, дай знать. — Я следила за тем, как он поправляет портрет, после чего проверяет сейф. — Что-нибудь пропало?

— Я не сомневаюсь в твоём воспитании, Пэм. — Я нащупала в кармане конфискованный фотокарточки. — Ты же чистокровная леди.

— Да ну? — Я развела колени шире. — Что ты знаешь о моём воспитании? Отец неоднократно напоминал мне о важности платить людям той же монетой. Так что я могу воткнуть тебе нож в спину в любой момент. Буквально и фигурально.

Не знаю, что именно заставило его смутиться — моё замечание или поза. Комиссар отвернулся и пару раз провёл рукой по волосам, взъерошивая их, а потом вновь приглаживая.

— Платить той же монетой? Я спас тебя, — уже без особых претензий напомнил Дагер.

— Только потому, что тебе очень повезло, и от меня ещё осталось то, что можно спасти. А что осталось от моей матери? Ты видел, что они сделали с ней? Как у тебя после такого язык поворачивается называть себя спасителем?

Чёрт возьми, как же меня саму тошнило от этих бесконечных, тупиковых разговоров. Иногда казалось, что от них больше страдаю я, ведь я вспоминаю, а Дагер всего-навсего представляет.

— Не теперь, а в тот раз, на реке.

— Да, в восемнадцать ты был куда порядочнее, но это не в счёт, — ответила я, спихнув ногой телефон, когда он снова зазвонил. — За меня "той же монетой" тебе отплатила моя мать. Или ты не был счастлив услышать, что теперь можешь навещать её в любой момент? Её поцелуи и причитания были недостойной платой, раз ты теперь решил стребовать долг с меня?

Дагер задумчиво уставился на телефон, который приземлился на ковёр

— Я испытываю к этой стойкой, прекрасной женщине безграничное чувство уважения…

— Ну да.

— …но, очевидно, масштаб этого чувства тобой чрезмерно преувеличен.

— Потому что "чрезмерно уважать" изнасилованных женщин ты не способен?

— Потому что, чёрт возьми, — прорычал он, приближаясь, — она — мать моего лучшего друга и мой идеал! А я…

— Продажная сволочь, — подсказала я, через мгновение добавив: — И Самый-Лучший-Друг-На-Свете.

— Пэм…

— Для полубрата, конечно, ведь, оказывается, он недалеко от тебя ушёл. Или наоборот? Кто за кем шёл? — Он смотрел на меня с немым укором, как старый учитель на разбаловавшегося ученика. — Забудь. Меня только до сих пор мучит вопрос, почему в тот раз именно ты прыгнул в реку, а не он. И теперь почему именно ты пришёл за нами? А как же Свен? Что он сейчас делает? Чем он занят? Расскажи мне. Почему сюда звонят совершенно чужие люди? Почему он до сих пор не приехал? Почему не послал телеграммы?

Похоже, эти вопросы он предпочёл бы избежать любой ценой.

— У него сейчас довольно… сложная ситуация, — ответил комиссар, поднимая телефон и ставя его на угол, подальше от меня.

— Сложнее, чем у тебя?

— Он, несомненно, приехал бы, вот только… — Гарри отошёл к граммофону, убирая иглу с уже давно отыгравшей пластинки. Неоправданно долго он смотрел на женщину, изображённую на конверте. — Его жена сейчас на последнем месяце. Должна вот-вот родить. Если он узнает, что я нашёл вас, то бросит всё и примчится сюда. А её сейчас никак оставлять нельзя. Понимаешь?

Спустив ноги со стола, я накрыла ладонями уши. Это не было выражением ужаса и несогласия, а лишь попыткой удержать мысль внутри. Такую простую, короткую мысль, которая переполнила мою голову, сердце, всё тело от пяток до затылка.

Я должна была возмутиться: "так ты до сих пор не сказал ему, что я жива?", но лишь пролепетала:

— Повтори-ка. Он… женат?

— Да, — голос Дагера звучал хрипло, даже немощно, хотя подобные новости преподносятся со смехом, песнями, фейерверками. — Да, уже довольно давно.

— Сколько?

— Шесть лет.

— Тут что-то… не сходится, — пробормотала я, совершая в уме нехитрые арифметические вычисления. — Если он женат уже шесть лет, значит он… он же где-то с ней познакомился, да? До войны.

— На третьем курсе, во время учений на границе.

— Они знакомы уже десять лет?! — Я никак не могла поверить, что мы говорим про полубрата. Муж? Отец? Это он-то? — Она ирдамка? И ты… всё это время знал?

— Кое-что, — признался Гарри. — Я держал рот на замке, потому что от меня всё равно ничего не зависело. Да, иногда Свен прислушивается к моим советам, но это был не тот случай. Я знаю, что они пытались расстаться. Ты даже не представляешь сколько раз. Но буквально за несколько месяцев до нападения на Сай-Офру Свен узнал, что Ева беременна их первенцем. Просто подумай над тем, какой выбор перед ним встал.

И я невольно задумалась, слушая продолжение печальной повести вполуха. Дагер зачем-то помянул отца этой Евы. Что он, мол, тоже военный, большая шишка. Такой брак — это, разумеется, пятно на его репутации. Он категорически не хотел выдавать свою дочь за чужака, да к тому же без пяти минут врага. Но полубрат поклялся, что готов на всё. Даже если потребуется отречься от семьи и родины, он сделает это. Свена завербовали в разведку, он стал ирдамским шпионом и зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Исполнительный, отчаянный, верный. О его заслугах, чрезвычайно поспособствовавших первым военным успехам Ирд-Ама, докладывали самому вождю. Постановочная же смерть стала для него вторым рождением: он получил новую фамилию, работу, высокую должность, покровительство верхов и любимую жену.

— Возможно, ты ненавидела бы меня чуть меньше, сдай я твоего брата властям, когда у меня была такая возможность, — заключил Дагер. — Его бы его расстреляли, а на вашу семью навсегда легла тень его позора. Но зато это было бы по чести, по справедливости.

Мне не хватало воздуха. Я встала, опираясь на стол, потому что ноги (как и во все знаковые моменты моей жизни, подразумевающие непомерное волнение) бойкотировали моё желание покинуть комнату быстро и гордо.

— Ты видел её? — прошептала я, направляясь к выходу, целясь в дверной проём.

— Да. Конечно. Само собой.

Мой вопрос его немало озадачил. Разве его осведомлённость была так уж удивительна? Это я — одна со Свеном кровь и плоть — не знала ни черта и могла бы не узнать никогда, а он был сопричастен этой тайне с самого начала.

— Ну и как? — Он всё ещё не понимал, к чему я клоню. — Она стоит того, чтобы ради неё отвернуться от собственной матери? Про себя я промолчу.

— Пэм…

— Я никогда не считала себя особенной, но, в то же время, и не настолько ничтожной, чтобы от меня мог запросто отречься единоутробный брат. Поэтому я и спрашиваю, она стоит этого?

Конечно, это было не совсем правильно: требовать у Дагера ответ, который мог дать мне лишь Свен.

— Любовь никогда не подчинялась законам логики, ты ведь понимаешь…

— Заткнись. Ты думаешь, что раз я женщина, то поддержу его? "Ох, он поставил любовь на первое место, как благородно и романтично". Влюблённые друг в друга враги, какая драма! Это всё красиво только снаружи! — Я хотела кричать, но из горла выползал лишь несогласный хрип, похожий на хныканье. — А как же моя любовь? А как же любовь его матери? Они что, ничего не стоят? Знаешь ли ты, что перед тем, как нас разлучили, она заставила меня поклясться в любви к нему? Она отрезала мне волосы, прощалась со мной, но думала только о нём. Всегда только о нём. Потому что она верила, что любовь спасает и лечит! И на свете не было никого в тот момент, кто любил бы его сильнее, чем мы! А он вытер ноги об эту любовь! Поэтому нет, чёрт тебя дери, я не понимаю!

Я догадалась, что Дагер собирается обнять меня, когда он небрежно кинул пластинку к остальным и направился в мою сторону. Возможно, он хотел сделать это ещё тогда, в камере дознания, после того как освободил меня от кандалов. Его руки дрожали в тот раз. Они дрожали и теперь. А мне меньше всего хотелось, чтобы дрожащие руки сильного мужчины обнимали меня в такой опасный момент. Это бы окончательно сломало меня.

Я нырнула в коридор, добираясь по стенке до ближайшей комнаты, которой оказалась ванная.

— Ты прав! — крикнула я, запираясь. — Не вздумай ему ничего говорить! Жива я или нет, какая разница? Пусть теперь заботиться о своей новой семье, которую он отстоял такой ценой! Зачем возвращаться к прошлому, когда у него такое настоящее? Зачем ему кто-то вроде меня, ведь его жена, готова спорить…

Я заткнулась, поняв, что святая ненависть стала похожа на постыдную ревность. Достав из кармана орден, который всегда носила при себе, я едва удержалась от желания спустить его в унитаз. Вместо этого я изо всех сил сжала его в отмеченной сигаретными ожогами руке, облегчённо крича.

— Пэм, открой! — За дверью метался Дагер. — Что с тобой?

— Ничего, — сказала я, разжимая окровавленную ладонь. — Мыло в глаза попало.