Атомное комбо

47 глава

Так уж повелось по жизни: я прячусь, он преследует. Эти роли (жертвы и охотника) распределила между нами война, и до сей поры мы их ненавидели, считая, что нет ничего хуже на свете, чем ждать и догонять.

Но Ранди понравилось меня догонять: прислушиваться, всматриваться и вполголоса рассуждать о том, что он сделает со мной, когда найдёт. А мне понравилось от него прятаться: осторожничать, замирать от звука чужих шагов и чувствовать влажный жар между обнажённых бёдер.

В крошечной душевой на втором этаже, вдоль стен в метре от пола шли водопроводные трубы толщиной с запястье. Стремительно тускнеющий свет проникал в обитую кафелем комнату через узкое окно под потолком. Отступив к стене, я смотрела на дверь напротив. Ноги на ширине плеч, руки за спиной — я напоминала приговорённого к расстрелу.

— Тебе так нравится играть со мной? — Атомный не торопился, мудро рассудив, что предвкушение — половина удовольствия. — Я уже не маленький мальчик, но, чёрт возьми, я с тобой поиграю. Как в старые добрые времена, да, Пэм? Прятки… — Я могла представить, как он идёт по коридору, цепляясь взглядом за модные картины из комиссарской коллекции. — Это заводит меня не меньше, чем тебя. А я готов поклясться, что тебя заводит. Эта острая нужда… Чувствуешь? Ты можешь отрицать её, спорить с ней или бояться, но вряд ли у тебя получится её игнорировать. Особенно после того, как я окажусь рядом и просуну руку под это грёбанное платье, между твоих ног… Я без слов пойму, как ты скучала по мне. — Я проглотила стон, закусывая губу до боли. — Ты позволишь мне это, не так ли? Я нужен тебе там.

"Словно чего-то не хватает", — думала я, сжимая колени в угоду какому-то инстинкту: "Желание заполнить эту мучительную пустоту рывком, до боли, как будто только боль могла всё исправить".

— Я твой, Пэм. — проговорил он, приближаясь к моему укрытию. — Тебе не нужно оправдываться или умолять. Просто скажи, что хочешь меня. А как именно, я знаю сам.

Когда дверь открылась, я испытала знакомое чувство гордости. В который уже раз после краткосрочной разлуки меня посещает эта эгоистичная сладкая мысль: "это средоточие убийственной агрессии и силы хочет принадлежать мне".

— И как же, Ранди? — спросила я, наблюдая за тем, как он переступает порог. — Покажи мне.

Это был первый раз, когда настигнутая им добыча не вырывалась из рук, а он не спешил её утихомирить. И уж точно впервые охота обязывала его снимать одежду.

Скинув куртку, Ранди подошёл ко мне, кажется, всё ещё не в силах поверить, что день, когда любовь душ станет любовью тел, наконец, настал. С самого начала считая собственное желание по отношению ко мне святотатством, а теперь ещё сомневаясь в реальности происходящего, он выглядел растерянным, превращаясь из хищника в неопытного мальчишку. Его мучали сотни вопросов. Например, почему лучший момент его жизни должен свершиться в тесной душевой в доме Дагера? Почему я выбрала своим укрытием именно это место? Или почему я до сих пор держу руки за спиной?

— Это ещё что такое? — поинтересовался на удивление спокойно Ранди, когда кольцо наручника защёлкнулось на его запястье.

— Твой поводок, — ответила я, приковав его к водопроводной трубе. — Мои руки уже не в силах удержать тебя. От необдуманных действий и просто рядом.

— Похоже, комиссар дарит тебе не только платья, — отметил он, глядя на блестящий браслет.

А если бы и так, как Ранди мог усмотреть и в этом подарке сексуальный подтекст? Как будто после покупки одежды и нижнего белья Дагер решил разнообразить наше скучное житьё ролевыми играми.

— Нет, этот аксессуар только для тебя, — заверила я, сползая вниз. — Тебе не нравится?

Тяжело дыша, он уставился на возмутительный контраст металла и кожи. С этой вещицей он не мог связать ни одного приятного воспоминания, поэтому ответ был очевиден. В последний раз, когда на него нацепили наручники, он сидел в камере дознания в тылу врага. Мой допрос, появление комиссара, собственная беспомощность — не самые лучшие ассоциации.

— Ничего не могу с собой поделать, — призналась я шёпотом, прижимаясь щекой к его бедру. — Иногда мне становится страшно… Я здесь… Что если ты не вернёшься? Ведь ты один раз уже бросил меня, а значит, бросишь и во второй, и в третий.

— Нет, Пэм.

— Ты самостоятельный, такой беспокойный и жадный. Тебе всегда мало… свободы, крови, женщин… То, что тебе давала война в изобилии, я не могу дать. Теперь, оставаться рядом со мной нет никакого смысла? Нет смысла меня защищать. И подчиняться мне тоже. Мы ведь уже не на войне. Ты умеешь любить меня, лишь когда мир вокруг рушится, потому что на фоне всеобщего безумия наша любовь выглядит святостью, но здесь…

— Мне плевать, как это выглядит, — отрезал тихо Атомный, глядя на меня с высоты своего роста. Похоже, этот ракурс нравился ему. Пока что. — Но будешь ли ты любить бесполезного меня?

— Бесполезного? Разве сейчас время переживать об этом? Мы ещё не добрались до Батлера, Саше и Эмлера. До Свена.

Я улыбнулась его реакции. Ранди мог сколько угодно говорить, что происходящее не нравится ему, но его тело было куда более честным. Его "поводок" — символ моей прогрессирующей зависимости — пришёлся ему по душе, тогда как разговоры о мести он просто обожал.

Я рассказала ему всё, что узнала от Дагера. О причине их измены родине, о Еве Кокс и её отце, о том, как замечательно устроился полубрат в чужой стране. Что, обменяв старую семью на новую, он ничуть не прогадал. Как будто бы.

— Что мне сделать с ним, Ранди? — спросила я, глядя в лицо, черты которого размывала наплывающая темнота. — Пока мы умирали по сто раз на дню, он тешился со своей красоткой-женой. Заботливый тесть обеспечил его работой в тылу. Он разгребал бумажки, болтал по телефону и попивал дорогой коньяк на собраниях армейской элиты, пока его мать насиловали. Он одаривал своего сына подарками, пока мы с тобой умирали с голоду.

Опустившись рядом со мной, Атомный прошептал:

— Нет, это ты скажи мне, что я должен сделать с ним.

Я обняла его руками и ногами, прижавшись тесно-тесно к его груди и бёдрам. Подол бесстыдно задрался, так что я кожей чувствовала швы и застёжку на его штанах, его возбуждение и руку, забравшуюся под ткань сарафана.

— Посмотри, мы потеряли всё и никогда не сможем это компенсировать, тогда как он получил вместо матери — жену, вместо нас — детей. Разве это честно? — Я чувствовала, как он гладит моё бедро, спину, очерчивая пальцами выступающие позвонки и рёбра. — Он должен как минимум испытать тоже, что и мы.

— Хочешь, чтобы он увидел войну нашими глазами? Раз он назвал нас своими врагами, пойдя на поводу у какой-то ирдамской шлюхи… Рассказать, что он заслуживает?

Я спрятала лицо у его плеча, кивая. Шёпот обжигал мне шею и плечи, обещания жестокой расправы звучали, как нежные клятвы любовника. Вцепившись в его футболку на спине, я вжалась лбом в твёрдое плечо, разрываясь между ненавистью и любовью.

Его ладонь опустилась между моих ног, и я встала на колени, приподнимаясь, позволяя трогать меня там, где ему захочется. И когда я услышала глухой стон, удивилась тому, что он принадлежал не мне.

— Ранди, — позвала я беспомощно. — Расскажи… ещё…

Почему-то этот сумасшедший контраст — слов и дела — и не самое подходящее для подобных игр положение тел лишь сильнее возбуждали меня, хотя, казалось бы, напротив должны отвратить от чувственных наслаждений. Но когда Атомный говорил, что сделает с нашими врагами, досадуя на то, что его вторая рука оставалась без дела, я таяла.

— Посмотри на меня, — попросил Ранди, но я лишь покачала головой, уткнувшись в изгиб его шеи. — Покажи своё лицо.

— Нет, — выдохнула я, умирая от стыда и желания ему подчиниться.

— Стесняешься меня? — Мой ответ прозвучал невнятно. — Что?

— Ты… трогаешь меня там… Не понимаю, почему ты хочешь этого… и почему мне это настолько нравится.

Он не поверил мне на слово, поэтому, схватив за плечо, отстранил от себя.

Интересно, он смотрел так же на других женщин? Было ли ему дело до их лиц, изгиба дрожащих плеч, очертаний тела под тканью? Мучился ли он от того, что они не понимали его, а он — их? Желал ли услышать что-то вроде:

— Почему это платье всё ещё на мне? — Разведя руки, я замерла в ожидании. — Или одной левой ты можешь справляться только с ирдамцами?

Никто не смел упрекать его в неисполнительности. Наклонившись вперёд, Ранди оставил невесомый поцелуй на ямке между ключицами и прихватил зубами ткань, которая должна была прятать то, что шло ниже. Раздался треск ниток.

— Там была молния… на спине, — зачем-то пояснила я, как если бы он мог не заметить этого раньше.

Ему не было никакого дела до молнии. И до платья. И до того, кто его мне купил. Разглядывая меня, Ранди, казалось, забыл даже о том, где мы находимся и почему мы здесь находимся. О предательстве, о войне, о том, что он принимал в ней самое активное участие. Это было похоже на отречение от зла. Всё, что было смыслом его жизни ещё минуту назад — победа, возмездие, честь, ярость — обесценилось, когда он посмотрел на меня: загнанную в угол, в растерзанной одежде и ждущую его.

Его взгляд, привыкший наблюдать мужскую агонию, теперь предвкушал женский экстаз, а руки, которые он приучил рвать, бить, душить, тянулись ко мне, желая стать самым нежным, что только есть на свете. Чтобы просто прикоснуться к моей коже, так как она этого заслуживается. Очень осторожно — к шее, ключицам, груди…

— Ты такая красивая, — прошептал Ранди, мягко обхватывая мою грудь. Его ладонь была большой, тёплой, огрубевшей, но не грубой, и я не могла не думать о том, как приятно было бы чувствовать их обе на своём теле. Его всего на себе, как в тот раз, в палатке, когда он "присваивал" мои шрамы. — Никогда не прощу себе.

— О чём ты?

— Ты не должна была оказаться там. Ничто из этого, — он провёл пальцем по "сувенирам", оставленным войной, — не должно было с тобой случиться.

Атомный упрямился и не хотел признавать, что эта война — в большей степени моя, чем его. Само собой, она оставила на мне шрамов больше, чем на одном из неприкасаемых, которых она призвана была освободить.

— Я дваждырождённая, — сказала я только. — Со мной могло случиться кое-что похуже.

Если бы не ты.

Ранди покачал головой.

— Ты была рождена не для этого.

— А для чего?

— Иди сюда. — Он притянул меня к себе… так, что я почувствовала его между своих разведённых ног. Мимолётно, но в достаточной мере, чтобы больше не думать ни о чём другом. — Я покажу.

Он поцеловал меня, глубоко, медленно и очень сладко — так, как я, наверное, никогда не научусь. Если по задумке природы тайнотворцы должны восстановить популяцию неприкасаемых, логично, что она сделала их неуязвимыми воинами и неистощимыми любовниками. Ранди неоднократно доказывал первое в бою, и теперь готов был продемонстрировать второе. Обстоятельно, постепенно, но напористо, словно делясь заповедной тайной, которую постиг исключительно ради этого момента. И ему не терпелось рассказать мне о ней.

Прислушиваясь к себе, я недоумевала: как он может лучше меня знать, где мне приятнее чувствовать его? Его язык скользил у меня во рту, пальцы гладили по спине, вдоль лопаток, сверху вниз. Он обвёл ладонью округлость моих ягодиц, притронулся к влажному соединению бёдер и прочертил костяшками невидимую линию вверх по животу, давая понять, какой гладкой, мягкой и нежной я ему кажусь. Неприспособленной для войны, но созданной для его ласк. Он трогал мою грудь, пока я не положила свою ладонь поверх его, надавливая, сжимая, требуя чего-то большего. Тогда он приподнял меня и, наклонив голову, заменил свои пальцы ртом. В нём вновь появилась агрессия, что-то примитивно-первобытное, когда он прижал меня к себе. С такой дикой силой, что я задохнулась.

В такие моменты, я вспоминала, что имею дело не с обычным человеком. И это делало дикой уже меня.

Я иступлено прикасалась к его волосам, плечам, рукам, наполняя всю себя осознанием: это моё и для меня. Я не сразу поняла, что уже сама вжимаюсь в него, трусь об него, а Атомный, запустив ладонь в штаны, повторяет движения моего тела. Тяжёлое, рваное дыхание ласкало мою кожу, пока я наблюдала за тем, как он сходит по мне с ума. Его футболка задралась, а штаны приспустились, и мне захотелось прикоснуться к полоске обнажённой кожи внизу его живота… И представляя это, я окликнула его — на выдохе, призывно и протяжно, отчего его имя прозвучало незнакомо. Как что-то запретное, желанное и очень развратное.

Он содрогнулся, мышцы его пресса обозначились чётче, кулак сжался, а плечи под моими руками напряглись. Непревзойдённая картина мужской страсти, у которой есть название.

— Ранди.

Услышав в очередной раз своё "незнакомое" имя, он медленно поднял голову. Меня поразила двойственность в его взгляде. Он смотрел на меня так же будучи ребёнком, словно всё, что было естественным для меня, было непостижимой для него магией. Говорила ли я, читала, разучивала гаммы или приседала в неуклюжих реверансах — он видел во мне бога. А теперь он разглядел во мне дьявола. И хотел продать душу, чтобы я повторила его имя снова.

— Поднимись, — попросил Атомный, вопреки словам притягивая меня для очередного сумасшедшего поцелуя. — Встань к стене.

— Не могу. — Вот теперь точно. — Не смотри на меня так, это ты виноват.

Глянув вниз, на моё ещё не тронутое его губами тело, он заявил:

— Хочу поцеловать тебя там.

Я не сразу поняла, что именно он имеет в виду.

— Ха-ха. — Проследив его взгляд, я уточнила: — Ты шутишь?

— А тебе смешно?

Я покачала головой, смотря на его соблазнительный рот. Мне уже было не до улыбок.

— Ты чокнутый.

— Иди сюда. — Я попыталась слезть с него, повторяя: "ты не будешь этого делать", но Ранди надавил мне на затылок, сближая наши лица. — Покажу тебе, на что это будет похоже. — Я послушно замерла. — Для начала я только попробую. Вот так. — Он лизнул меня в губы, потом невесомо об них потёрся. Это всё казалось невинным баловством, но я не могла воспринимать его ласки спокойно. Вообще никогда, а теперь особенно, потому что вопреки логике чувствовала его прикосновения в самом низу живота. — Я буду вести себя очень осторожно, так, как того и заслуживает это нежное, сладкое местечко.

Закрыв глаза, я замотала головой.

— Нет.

— А если я сделаю так? — Он грубо заткнул мне рот, прежде чем я успела возразить. — Похоже, так тебе нравится больше.

— Ты… с ума сошёл, — выдохнула я. Моё не слишком искреннее сопротивление снова его завело. — Как ты вообще… можешь думать об этом… и хотеть этого?..

— Что такое, Пэм? — Мы соприкоснулись пылающими лбами. Два неразлучных, растравленных зверя. — Разве не ты говорила, что тебе должны принадлежать все поцелуи, на которые я способен?

Точно. Спрашивать у меня разрешение на выполнение моего же требования — абсурд. Вот только кто бы мог подумать, что Ранди окажется таким затейником: прикасаться ртом к тем частям моего тела, которые я сама не видела.

Хотелось бы мне знать, откуда он черпает эти идеи. Маловероятно, что на них его вдохновляю я. Возможно, та медсестра, его первая… Он вытворял с ней что-то подобное? А она с ним? Я точно задала бы этот вопрос, если бы не хлопнула входная дверь.

Затаив дыхание, я обратилась в слух.

— Кажется, комиссар вернулся, — прошептала я, когда внизу заскрипели чужие шаги. Ранди покосился на прикованное к трубе запястье. Возбуждённый, взбешённый, уязвимый — он так нуждался в утешении, поэтому, прикоснувшись губами к его щеке, я сказала: — Не расстраивайся. Думаю, я захочу увидеть твоё прекрасное лицо между своих бёдер, только если оно не будет таким колючим.

Делать такие заявления, а затем спешить навстречу врагу — очень, очень скверная идея. Когда я попыталась слезть с него, Ранди схватил меня за руку. Появление Дагера, его (пока ещё) незримое присутствие, отчего-то не подействовало на Атомного отрезвляюще, а сделало его ещё более настойчивым.

— Я принесу ключ, — сказала я, задумываясь над тем, а стоит ли. — Ты же не хочешь, чтобы комиссар видел тебя в таком состоянии?

— В каком состоянии? — Он целовал моё лицо, шею, плечи, а я просила его перестать. — Под тобой, выстанывающей моё имя? Чёрт возьми, очень хочу.

— Ты просто… извращенец… конченый…

— Ему уже давно пора узнать, какие именно отношения нас связывают. Возможно, тогда он перестанет трогать моё.

— Эгоист чёртов… — пробормотала я, слыша, как Дагер ходит внизу, проверяя, выполнила ли я оставленные им в записке указания касательно завтрака, обеда и ужина. — А что насчёт меня?

— Что насчёт тебя? Боишься его осуждения? — Атомный провёл костяшками по моей щеке, противоестественно нежно, учитывая его злость. — Видимо, я был прав. За считанные дни его мнение стало таким важным для тебя. Как быстро он обелил себя в твоих глазах.

Укор был подобен высоковольтному разряду: больно, но зато приводит в чувство. Вернулась привычная мучительная тяжесть на сердце, которую анестезировала наша спонтанная полу-близость.

— Побоку мне его мнение!

— И всё же, я не припомню, когда ты в последний раз поступалась нашими желаниями в угоду кому бы то ни было. Тем более предателю.

— Я лучше тебя знаю, кто он такой! — огрызнулась я, когда комиссар окликнул меня. Он поднялся на второй этаж и теперь направлялся к комнате, которую я занимала. — Я, а не ты, видела его за одним столом с комендантом! Я, а не ты, прислуживала ему! Я, а не ты, смотрела на то, как он увозит мою мать, в упор не замечая меня!

Ещё даже не успев закончить, я уже пожалела о сказанном. Я ставила ему в вину то, в чём он был меньше всего виноват. Но вопреки логике, Ранди сказал, что счастлив.

— Если ты не можешь простить меня за это, то его ты не простишь тем более.

— Никогда, — поклялась я, закрывая лицо руками. Нежное тепло от его прикосновений ещё ощущалось на коже, а я уже успела обличить его в надуманном грехе. За который он, к слову, корил себя куда усерднее и чаще, чем я. — Прости. Мне никто не нужен кроме тебя. Пожалуйста, верь мне.

— Пэм? — позвал Дагер, но я даже не подумала пошевелиться, и лишь когда заговорил Ранди, я убрала ладони от лица.

— Поцелуй меня.

Прихоть, казалось бы. Ничего особенного. Столь безобидная просьба после всего, что мы испробовали, не должна была стать испытанием для меня. И тем не менее по замыслу Атомного это было самое натуральное испытание, с которым я должна была справиться до того момента, как комиссар окажется на пороге. Как я и говорила, Ранди привык обходиться пустяковыми доказательствами любви.