Атомное комбо

41 глава

Мы с Ранди идеально подходили друг другу во всём. Даже когда нас запихали на заднее сиденье машины, и плечи Атомного заняли больше, чем половину салона, моя игрушечная комплекция позволила нам разместиться с комфортом. Гармония иногда можешь выглядеть комично.

Комиссар сел рядом с водителем, прижимая к разбитому лицу платок. Солдат каждую минуту посматривал в зеркало заднего вида. Я не знала, куда мы направляемся, хотя, кажется, Дагер мне говорил. Аккурат после того, как распорядился вернуть нам наши вещи.

— Если были какие-то деньги, — добавил он, после того как вскрыл конверт и высыпал из него содержимое на стол, — скажи сколько. Тут воровство — обычное дело.

Я ничего не ответила, но подумала: "Деньги? Ты что, шутишь? Похоже, что нам есть до них какое-то дело?".

Дагер забрал себе наши документы, а я распихала по карманам медали, как если бы они могли что-то значить теперь. Ценность не утратил лишь орден, присвоенный полубрату, на который я долго смотрела, прежде чем положить его в нагрудный карман.

Пока не увижу, не поверю.

Ранди же, чувствуя вину за свою святую ложь, всю дорогу прятал взгляд, а его заново скованные руки лежали между колен и сжимались в кулаки. Его правая ладонь распухла. Возможно, к первоначальному вывиху он добавил перелом. Не первый и не последний, конечно, но отсутствие боли и равнодушие Атомного к любым травмам, не делали её пустяковой.

— Тише, — прошептала я, беря его руки в свои. — Не сжимай так.

Склонившись, я прикоснулась губами к разорванной коже на костяшках. Когда в последний раз мы использовали поцелуи как лекарство, а прикосновения — как способ общаться телепатически? Появление комиссара заставило нас вспомнить, кем мы были друг для друга, будучи детьми.

Я прижалась лбом к его руке, словно это была благословляющая длань священника. К руке, отомстившей Хизелю и Митчу так, что лучше не придумаешь, но абсолютно бессильной против Дагера. Месть, которая заставила бы агонизировать его незамаранное войной тело, должна быть придумана и совершена именно мной. Но что мне сделать для этого? Что мне делать вообще? Как солдату, давшему присягу? Как другу, которого предали? Как человеку, который знал Гарри Дагера с самого рождения и не с худшей стороны?

В тепле и твёрдости мужской руки я чувствовала одну лишь решимость и ни капли сомнения. Ранди знал, что делать, потому что был безупречным солдатом и другом.

— Не думай о нём, — сказал он, и я вспомнила, как однажды он просил меня не думать о Митче, вот только к тому моменту Митч был уже мёртв.

— Не могу.

— Тогда позволь мне закончить дело.

— Не могу. — Помолчав, я зачем-то добавила: — Всё не так просто.

Он спас меня, но это ерунда. Что важнее, он спас мою мать. Но что хуже всего — он спас тебя.

Когда я подняла голову, оказалось, что бедняга шофёр едва не свернул шею, пока таращился на нас. Дорога перестала его интересовать, а вот наша вопиющая разнузданность — очень даже. Он счёл это личным оскорблением, потому что, по сути, был конвоиром, а чувствовал себя таксистом, везущим в любовный отель несдержанную парочку.

Сбросив скорость, он обратился к Дагеру, хотя тот спал, а может только претворялся.

— Господин комиссар, мне остановиться?

— Что? — хрипло отозвался тот. — Зачем?

— Кажется, этим двоим не помешает напомнить их место.

Солдат сделал жест головой, и Дагер обернулся на нас. Он посмотрел на наши соединённые руки. Это, в самом деле, было уже слишком.

— Никаких прикосновений и разговоров без разрешения. — Он говорил на проклятом ирдамском. — Кто бы из вас двоих ни нарушил это правило, отвечать, в любом случае, придётся тебе. Разве я не говорил об этом?

Я хотела воскликнуть: "спрашивать твоё грёбаное разрешение на то, чтобы быть вместе? Мне и Ранди? Это даже не смешно!", но вместо этого выдавила:

— Говорили, господин комиссар.

— Руки.

Мне хотелось показать ему средний палец, а потом прижаться к губам Ранди в самом развязном, взрослом поцелуе. Но всё что я сделала — высвободила свои пальцы из хватки чужих ладоней. Ранди сопротивлялся мне неосознанно. Всё это выглядело, как похищение, которое происходило на его глазах.

— До самолёта ещё часа два, — вклинился жаждущий справедливости солдат. — Я тормозну…

— Это лишнее, — отозвался Дагер. — Они понятливые. Я ведь не ошибаюсь?

Всё должно было произойти так: Ранди закинул бы цепь своих наручников на шею водителя, обездвиживая. Я бы выхватила пистолет из кобуры Дагера и заставила бы их остановить машину. Два выстрела с промежутком в три секунды, и мы были бы абсолютно свободны, а главное — чисты перед родиной и совестью.

— Никак нет.

— Если решите пренебречь правилами ещё раз, неважно кто из вас, пристрелю я именно тебя. — Дагер был спокоен, отчего даже мне было трудно понять, говорит он серьёзно или блефует. Собственно, корчить из себя последнего подонка ему не привыкать. — Ясно?

— Так точно.

— А теперь скажи это своему приятелю, чтобы он потом на меня не обижался.

Ох, ты ж придурок, мазохист чёртов, самоубийца.

— Атомный, послушай. Господин комиссар просит сообщить тебе, что, если ты нарушишь установленные им правила, он пристрелит меня. Но ты не должен на него за это обижаться.

От такой наглости Ранди оторопел. Вряд ли он ожидал услышать что-то подобное от того, кто ещё несколько часов назад валялся на полу, лепеча и рыдая, как младенец. А теперь вдруг "господин", "его правила", "пристрелит". Пристрелит? Мы выжили под бомбёжками, в оккупации, на бесчисленных полях сражений, и комиссар вдруг во всеуслышание заявляет, что сможет убить меня? Именно он? Пусть даже в шутку, пусть даже в качестве крошечной мести за недавнее унижение, пусть даже ради нашей обоюдной безопасности.

Подавшись вперёд, Ранди положил локти на колени, очень тихо сказав:

— Это тебе лучше не нарушать наши правила, иначе я воткну тебе в лоб нож по самую рукоять и поведу вниз до мошонки. На вид твоего выпотрошенного нутра у меня точно встанет, так что я отымею твой уродливый труп. Без обид, ладно?

Конечно, такая участь была пострашнее банального "пристрелю". Хотя бы потому, что, в отличие от Дагера, Ранди был готов осуществить угрозу в любую секунду.

— Атомный сказал, никаких обид.

Взгляни на этих двоих в тот момент самый прожжённый скептик, даже он не усомнился бы в их вражде. Ранди не выглядел, как спасённый, а комиссар не выглядел, как спаситель. И всё же мы сидели в одной машине и направлялись…

Минутку, он сказал "самолёт"?

Для нас с Ранди война началась именно с самолётов, поэтому я навсегда зареклась летать. Приступ дурноты вызывал один звук, их запах и вид ирдамского герба на серебристых крыльях. Аэродром, на который вырулил наш таксист, был заставлен истребителями, бомбардировщиками и грузовыми самолётами, возле которых суетились солдаты-муравьи. Я поняла, что не осилю эту часть путешествия, уже когда выбралась из машины.

К комиссару подбежал, пригибаясь и придерживая на голове фуражку, старший лётчик. Перекрикивая рёв турбин, он поинтересовался, что у Дагера с лицом и нужен ли ему дополнительный конвой.

— Вы же не думаете, что меня могло тронуть это отребье? — спросил в ответ тот, то ли с вызовом, то ли шутливо. — До встречи с ними я заглянул к полковнику Кольту, а у того выдался тяжелый день.

— Тяжелый день?! И это при том, что мы сместили линию наступления на пять километров вперёд лишь за это утро?

— А должны были на десять.

— Что уж говорить, за эти шесть лет с нашей техникой, оружием и упорством мы должны были обойти планету целиком. — Лётчик махнул рукой. — Надеюсь, это перетягивание каната кончится к тому моменту, как у меня родится сын.

Я и раньше думала над этим, но теперь убедилась окончательно: в Дагере было что-то толкающее людей на откровенность. Он располагал к себе. С ним хотелось говорить, делится, спрашивать у него советы и, в случае чего, заручиться его поддержкой. Недаром же именно его выбрал себе другом самый придирчивый и претенциозный из людей.

— Путешествовать с таким грузов в одиночку… — добавил собеседник Дагера, косясь в нашу сторону. — У вас яйца размером с кулак каждое. Простите за прямоту, господин комиссар, но иначе не скажешь.

Как бы там ни было, он совершенно точно не боялся залезть в чрево чудовища, образ которого навсегда останется для меня символом войны. Ни солдатская форма, ни оружие, ни кровь не пугали меня так, как самолёты. Это страх разместился между страхом потерять Ранди и страхом смерти.

Я никогда раньше не делала себе поблажек, но теперь судорожно искала обходные пути. Мне надо было пересилить себя, чтобы увидеть маму и встретиться с полубратом, но для этой цели подошёл бы поезд. Я даже готова была идти пешком, как бы далеко Свен не забрался в попытке сбежать от нас, родины и совести.

Когда нас повели на посадку, я поняла, что обморок — вопрос времени. Пусть только Дагер спишет мою вопиющую слабость на голод и условия, в которых нас содержали последнюю неделю.

Хотя с каких пор меня стало волновать его мнение?

А его с каких пор стало беспокоить моё состояния здоровья? Что это ещё за… выражение лица… такое? Я помню, он так же смотрел на меня, когда вытащил из реки. Словно спасать нужно было именно его, словно это он шёл ко дну и был абсолютно беззащитен.

По пробуждении я решила, что его тревога мне приснилась, потому что комиссар выглядел отстранённым и собранным как никогда. Было уже поздно, мы сидели в очередной машине, и искусственный свет падал на его лицо, превращая Гарри в ещё большего незнакомца. Это не могло не радовать, ведь чем меньшее в нём от прежнего Дагера, тем лучше.

Перелёт я не запомнила. Я ничего не почувствовала, когда мы пересекли границу, покинув родину и оказавшись в Ирд-Аме. Но теперь я смотрела во все глаза: деревья, поля, скот, встречные машины и редкие люди. Мне всегда хотелось увидеть страну, которая породила страшнейшую войну века. Понять, что заставило людей, в ней живущих, желать нашей смерти. Голод? Нищета? Уродство природы?

Здесь была такая же зелёная трава, деревья ничуть не ниже, и их не обделяло вниманием солнце. Чистые, широкие улицы не были запружены бездомными и бродячими собаками. Стройный ряд фонарей не напоминал виселицы.

— Сейчас вы вряд ли кого-то застанете в департаменте, господин комиссар. — Я прислушивалась к разговору безотчётно. — Может, лучше сразу в изолятор? А после подкину вас до дома.

— Сначала мне нужно их оформить. — Его ответы были скупы и отрывисты, выдавая его якобы-усталость. Он якобы-скучающе глядел на пролетающий городской пейзаж и прятал в кулаке якобы-зевок, хотя у самого сердце ходило ходуном. — Я за них головой отвечаю, поэтому хочу довести дело до конца уже сегодня. Доставлю на место, заполню бумаги, передам ребятам из отдела по работе с подлюдьми и умою руки.

— И почему самых лучших из нас заставляют возиться с самыми худшими?

Гарри Дагер стал полноправным членом их общества, ха? Его связь с Сай-Офрой не выдавали ни убеждения, ни внешность, ни даже акцент, а такого результата едва ли достигнешь за шесть лет. Значит, он заделался шпионом ещё до начала войны.

— Так и должно быть, дабы парни с передовой не считали нас дармоедами и трусами, — ответил Дагер.

— Дармоед и трус? Посмотрели бы вы на моего брата…

Боже-боже, неужели каждый встречный-поперечный ирдамец считал своим долгом рассказать Дагеру о своих сыновьях, братьях и племянниках? И неужели некогда и мне хотелось делиться с ним своими достижениями и переживаниями?

Машина вынырнула из лабиринта улиц, тормозя у департамента контрразведки. Площадь перед ним была ярко освящена, ухожена, но пустынна: вероятно, в городе был введён комендантский час.

— Я бы вас охотно подождал, но жена…

— Не смею вас больше задерживать, господин Фоль.

Они соединили руки в крепком рукопожатии, и я задумалась над тем, что почувствовал господин Фоль. Дрожала ли рука Дагера? Была холодной и липкой от пота? Дал ли он слабину в последнюю минуту и навлёк ли на себя подозрение? Куда так спешил господин Фоль, срываясь с места, едва мы успели освободить салон? К жене или к ближайшему таксофону, чтобы доложить начальству?

Мы поднялись по лестнице — сначала комиссар, за ним я и Ранди. Похоже, Дагер не нарушал протокол, раз его свободно пропустили через все посты. Или же он всем вокруг внушал безграничное доверие, и охране удобнее было заглянуть ему в глаза, а не в удостоверение? Ну, чёрт возьми, не мне смеяться над их наивностью.

Ковёр, устилающий коридор, сглаживал звуки шагов. Чисто и уютно. Фотографии и плакаты на стенах. Хрустальные люстры. Я оглядывалась по сторонам и вовсе не в попытке отыскать возможность для побега. Мне нужно было увидеть хоть что-то, что объяснило бы их нападение на нас. Но всё, что я видела — достаток и благополучие.

Тогда ради чего?.. Моего отца… Мою маму… Меня и Ранди…

Дагер открыл одну из дверей ключом и молча пропустил нас внутрь. Всё это перестало напоминать спасение уже давным-давно, но именно в тот момент Ранди потерял терпение.

— Какого хера этот ублюдок задумал?

Я оглядела кабинет, в котором мы оказались.

— Здесь никого нет.

— Само собой, — только теперь в голосе комиссара появились тревожные интонации. — Было бы совсем некстати, если бы кто-то был.

— Ты сказал, что…

— Верну тебя брату и матери. Я дал слово Свену и тебе, так позволь мне его сдержать.

Я посмотрела на Ранди, Ранди взглянул на меня, и этого хватило, чтобы понять: мы думаем об одном и том же. Стоим здесь, в его кабинете, в наручниках, находясь в стране, с которой ведём войну.

— Я сниму их, когда мы окажемся в машине, — без спросу влез в наши мысли Дагер, усаживаясь за стол.

"Ещё одна машина, чёрт тебя дери?!" — хотелось воскликнуть мне, но я лишь ненавязчиво поинтересовалась:

— И когда мы в ней окажемся?

Он уставился на часы, следя за движением секундной стрелки. Но для такой сосредоточенности, ответил он слишком туманно:

— Совсем скоро.

Чувствовал ли Ранди ту же тревогу, что и я? Или же он искал малейший повод, чтобы уличить Дагера в двойном предательстве и приговорить уже сукина сына? Наконец-то. Давно пора.

Его нетерпение было незаметно для других — внешне он был совершенно спокоен. Но то, что Ранди ловко прятал от остальных, он не мог — да и не хотел — прятать от меня. Я замечала всё. Например, то, как он останавливал взгляд на тяжёлых и колющих предметах. Атомный складывал в уме пары: пресс-папье и затылок, нож для конвертов и глаз, цепочка наручников и горло. Нет-нет, повреждённая рука могла его подвести, а значит, он должен надеяться лишь на левую. Взвесить бы в ней ту хрустальную бутыль ещё не открытого коньяка…

— Ты гляди, Ранди. — Я решила, что мой трёп, независимо от содержания, будет лучше давящей на наши головы тишины. — Какое у комиссара славное "поле боя".

Атомный хмыкнул, его внимание переключилось на меня.

— Ковёр, дубовые столы, люстры, картины, вазы. Как ты только выживал здесь? — проворчала я, отходя к стеллажам и проводя пальцем по самой высокой полке, до которой могла дотянуться. Чисто. Ни пылинки. — Однажды мы три дня не вылезали из окопов. И все эти три дня лил дождь. Можешь себе представить?

Я прощупывала почву. Что заденет комиссара сильнее?

Он отложил бумаги, на которые набросился, стоило нам войти, и теперь смотрел на меня. Его лицо вновь выражало вселенскую скорбь, но это всё ещё было не то. Он лишь хотел услышать подробности. Как мы выжили. Как нас занесло в армию. И снова, как мы выжили. А мне меньше всего хотелось давать ему желаемое.

Я обошла комнату по периметру.

— Здесь, в самом деле, опасно. — Я подцепила кончиками пальцев фарфоровую чашку, тонкую, как папиросная бумага. — Поперхнёшься кофе или сисястая секретарша насыплет слишком много сахара. Хотя, погоди. Может, это молоденький парнишка?

Я не надеялась услышать ответ, но Дагер превзошёл все мои ожидания.

— Ну, тогда ребята с передовой презирают тебя вполне оправдано. Им каждый день женщина кофе не заваривает. Ха, да они их месяцами не видят. Всё-таки у вас такая гуманная армия, женщин в неё не берут. Рассказать, как ваши парни решают эту проблему?

— Да.

Да что с тобой не так?

— Во время боя они ловят мальчиков помоложе. Может, ты знаешь, в последние годы наши власти издали указ, по которому в армию призывались мальчишки, которым только-только стукнуло пятнадцать. У них такие хрупкие, безволосые почти женские тела. Конечно, не в пример твоей секретарше, но, знаешь, твои братья по оружию не привередливые. Им бы даже я сгодилась. — У Дагера из рук выпала ручка, но он не полез за ней. Даже взгляда не отвёл. — Рассказать?

— Да.

— Это всё похоже на игру. Я должна вытащить из-под огня как можно больше раненых солдат вместе с их личным оружием и при этом не попасть в руки врагу. В тот день… сейчас точно не скажу, было ли это начало недели или конец. — Я посмотрела на откидной календарь, который стоял на столе. — У нас ничего подобного там не было. Так вот в тот день меня схватил один ублюдок. Он принял меня за парня. Представь, как он обрадовался, когда понял, что я девчонка. У него было такое выражение лица, знаешь… Он тащил меня и, пока тащил, щупал всюду. Хочешь знать, что он мне говорил?

— Да.

— Он говорил, что ко мне выстроится такая очередь, какая бывает лишь за хлебом в оккупированном городе. Что солдаты забудут про еду и про сон и будут терзать меня целыми сутками, пока я не сдохну. Он спрашивал: "ты ведь счастлива, шлюха? Ты этого хотела, притащившись сюда?". — Лицо Дагера стало серым под цвет стен. — Сказать, чем всё закончилось?

— Да, — еле выдавил он.

— Его схватил Ранди и ударил в лицо так, что на меня посыпались зубы. Но мы не убили его, нет. Напомни, Ранди, что ты сделал с ним. — Глядя на Дагера, Атомный обстоятельно исполнил мою просьбу. — Да, точно. Он притащил его в наш лагерь. Связал руки за спиной, надел ему мешок на голову. А потом кинул на растерзание самой извращённой, жестокой солдатне. К тому ублюдку тоже выстроилась очередь, а мы стояли там и смотрели.

Я поняла, почему Гарри не полез за ручкой: в этот момент он бы выронил её снова.

Жалость и страх. Уже не за нас, а нас самих. Дагер глядел на меня так, словно только теперь понял, с кем связался. Но ещё не до конца: он так и не узнал во мне мальчика, вылившего ему на голову вино.

Он посмотрел на циферблат, и, как оказалось, время было на его стороне.

— Нам пора.

— В самом деле?

Как если бы мы поменялись местами, и теперь он — рвущийся на свободу пленник, а мы — тюремщики.