Берег мечты

Глава 7

Праздник приближался, и у тех, кто его готовил, хлопот, становилось всё больше. Матушка Рикардина убрала своё святилище, промыла святой водой и мылом ожерелье Еманжи, которое наденет на себя Гума, когда станет оганом и королём причала. А потом собрала своих девушек-послушниц в белоснежных одеяниях и сказала:

— По старинному обычаю мы отправимся с вами мыть лестницу церкви. Если позволит Еманжа, то мы вымоем всю церковь целиком, как мыли когда-то в старину.

Обычай мыть церковь душистой водой принадлежал жителям нижнего города. Августа Эвжения была против этого обычая, она не собиралась допускать к своей церкви язычников причала.

Августа с удовольствием оглядывала отремонтированную церковь. Адма лишила её права распоряжаться деньгами, но была вынуждена расплачиваться по счетам, и Августа не стеснялась в средствах и не экономила. Теперь церковь блестела, как новенькая, радуя глаз взыскательной попечительницы. Августа поклялась, что не допустит над ней надругательства, она имела в виду мытьё матушки Рикардины.

Однако матушка со своим девичьим воинством, вооружённым кувшинами с водой и щётками, приближалась. Августа собрала вокруг себя своих верных соратниц и объявила военное положение.

Битва грозила быть нешуточной. «Мыть!» — слышалось с одной стороны. «Не мыть!» — звучало с другой. Рикардина вошла в церковь, а Августа заперла за ней двери. Теперь уже никто не знал, что делается внутри, — то ли моют церковь, то ли не моют. Зная нрав своей благоверной, Освалду поспешил туда, как только услышал, какой там идёт спор. Туда же поспешили и Деодату с Эпифанией, они знали, как поднаторела их Женезия в спорах с Сокорру, и опасались её боевого духа. Много народу столпилось вокруг церкви. Одни были за то, чтобы её мыть, другие — чтобы не мыть, а третьи беспокоились за своих близких, которые оказались внутри церкви. Страсти нарастали. Из церкви неслись страшные вопли. Услышав о конфликте, приехал и Феликс. Он понял, что если не вмешаться, то к приезду епископа церковь не откроется.

Феликс приказал немедленно открыть двери. Августа не сомневалась, что префект будет на её стороне, и широко распахнула их.

— Полюбуйтесь на этих дикарей! — возопила она. — Они задумали испортить ваш праздник! Займитесь ими, сеньор префект! Призовите их к порядку!

У префекта было совершенно иное мнение. Он не сомневался, что дай он волю сеньоре Проэнса — и никакого праздника не будет.

— Через двадцать минут я жду вас, сеньора Проэнса, и вас, мать Рикардина, у себя, мы обсудим возникшую проблему, — объявил Феликс. — Это не приглашение, а приказ, — прибавил он, обаятельно улыбнувшись, как умел улыбаться только он, Феликс Геррейру.

Положение, в котором он оказался, было сложным: ему не хотелось ссориться с нижним городом, поскольку избирателей там было куда больше, чем в верхнем. Но если пойти навстречу матери Рикардине, то сеньора Проэнса устроит такой скандал, что все и думать забудут о празднике. Она опозорит Феликса и перед епископом, и перед гостями, а вдобавок ещё и настроит Ливию против брака с Алешандре. Словом, положение Феликса было тупиковым, и всё-таки он полагался на себя и на свою счастливую звезду, которая должна была ему помочь.

Обрадованный Освалду подхватил жену под руку:

— Пойдём, дорогая! Тебе нужно переодеться! Ты же можешь не блистать!

Августа победно взглянула на соперницу и удалилась вместе с мужем. Едва они вошли в дом, Освалду тут же приготовил для жены прохладительное. В стакан он со вздохом опустил таблетку снотворного.

— Бедная моя Августа! Когда-нибудь ты простишь меня за то, что я помешал тебе присутствовать на празднике префекта! И тогда ты поймёшь, что я хотел уберечь тебя от многих неприятностей. Ты всегда была властной, но тебя спасало кокетство и чувство юмора. Куда они делись, дорогая? Отдохни немного, тебе это пойдёт на пользу. Ты слишком возбуждена, слишком экспансивна, слишком нетерпима. Только заботясь о тебе, я делаю это.

Освалду рассчитал совершенно правильно: уже через несколько минут Августа крепко спала. Он с нежностью посмотрел на неё, спокойной и умиротворённой она нравилась ему куда больше, и отправился к Феликсу извиниться за жену, которая не сможет явиться по его приказу. Он не сомневался, что префект вздохнёт с облегчением. Так оно и вышло. Феликс от души посочувствовал доне Августе, которая так перетрудилась на общественной ниве. Освалду он угостил контрабандной сигарой. Тот с удовольствием затянулся, поскольку давно уже не курил хороших сигар, и мечтательно сказал:

— Когда-то наша табачная фабрика выпускала сигары, не хуже этих. — Затянулся ещё раз и подтвердил: — Даже лучше, поверьте. Я зря говорить не стану.

— Да и я любил ваши сигары, — согласился префект. – Жаль, что вам пришлось закрыть вашу фабрику.

— Моя мечта — открыть её вновь, — признался Освалду. — Я понимаю, толк в табаке. Как губернатор вы стали бы содействовать кредитами местному табачному производству?

Феликс с любопытством взглянул на Освалду: оказывается, у мужа Августы есть свои мечты! А он-то его считал безнадёжным подкоблучником.

— Я поддержу любую местную инициативу, — пообещал Феликс. — Мы заинтересованы в нашем собственном производстве.

— Вы поддержите нас. А мы поддержим вас, — улыбнулся Освалду.

Довольные взаимопониманием мужчины пожали друг другу руки. Счастливый префект разрешил матери Рикардине вымыть не только лестницу, но и всю церковь. Матушка Рикардина возблагодарила Еманжу за её доброту. Воодушевление женщин нижнего города было так велико, что у Рикардины тут же появилось множество помощниц с тряпками и метёлками. Каждой было лестно поучаствовать в таком богоугодном деле. Больше всех старалась Эсмералда, ей казалось, что своим усердием она заслужит внимание Гумы. Женщины мигом вымыли церковь душистой водой и залюбовались делом своих рук: церковь стала ещё красивее.

Женезия же с отвращением смотрела на вымытую церковь, не понимая, куда подевалась дона Проэнса и как она могла попустительствовать подобному безобразию.

— Осквернили, — прорыдала она, икнула и выплюнула ягоду. Женезия в ужасе смотрела на эту ягоду, не ведая, откуда она взялась. Потом вдруг снова икнула и опять выплюнула ягоду. Больше она уже никого не ругала и никого не кляла, а со всех ног она бежала домой, моля Бога только об одном — чтобы никто не узнал о её позоре.

Дома она спряталась в свою комнату, сунула голову под подушку, но и там продолжала икать и выплёвывать ягоды.

Деодату и Эпифания, узнав о несчастье дочери, тоже очень огорчились. Они никак не могли понять, что же с ней такое творится. Эпифания даже решила не ходить на праздник к префекту.

— Я посижу с ней, — сказала она мужу. — Ей может понадобиться моя материнская помощь.

— Ей понадобится помощь епископа, — возразил Деодату. – Мы все пойдём в церковь на церемонию и попросим нам помочь.

— Что бы в без тебя делала? — растроганно сказала Эпифания. — Ты всегда найдёшь правильный выход и правильное решение.

Женезия тоже согласилась с отцом. Только епископ мог помочь ей, он своей святой силой избавит её от напасти.

— Не огорчайся, дочка, — попытался утешить дочь Деодату, — сразу видно, что Бог тебя любит, при твоём-то язычке да перебранках с сестрой, у тебя изо рта лягушки могли выскакивать, а тут сладкие ягоды.

— Кислые, — сморщилась Женезия, икнула и выплюнула ягоду.

Родителя переглянулись, подхватили дочку под руки и поспешили в церковь. Они вошли туда в тот момент, когда епископ помазал елеем Феликса. И вдруг… с неба пролился золотой дождь, капли его упали на Феликса и на тех, кто находился рядом с ним.

— Чудо! Чудо! — заволновалась и зашумела толпа.

— Господне чудо, — солидно подтвердил епископ, — Господь одарил благодатью вашего префекта в назидание всем остальным власть предержащим. Сеньор Геррейру чтит нашу церковь, чтит священство, и Бог не оставит его.

«Адма! Это придумала Адма! Она — гениальная женщина, — подумал в восторге Феликс. — Теперь я точно стану губернатором, ни у кого не хватит духу не поддержать такого кандидата».

«Я, как лидер оппозиции, поинтересуюсь, откуда взялись, деньги на подобные дорогостоящие трюки», — думал дядюшка Бабау, наблюдая за золотым дождём.

Вот тут-то к епископу и протолкались Женезия, Эпифания и Деодату.

— Спасите меня, спасите, — взмолилась Женезия и выплюнула ягоду.

Епископ был страшно недоволен этим явлением: девица, плюющаяся ягодами, превращала высокоморальное, назидательное действо в дурацкий фарс.

— Не знаю, при чём тут я, — сердито сказал он. — Если девушка объелась ягод, ей нужно принять слабительное.

— Не ела я никаких ягод, — простонала Женезия. — Это дьявольская сила заставляет меня выплёвывать ягоды.

«Она ещё и не в себе, — подумал епископ, — да иначе и быть не могло, кто бы ещё обратился ко мне в такой день с подобной просьбой?»

— Ты согрешила грехом чревоугодия, — строго сказал он несчастной дурочке, которая набила рот ягодами и теперь ими плевалась. — Прочитай молитву, прими лекарство, и всё пройдёт.

Сказал и отвернулся, показывая, что больше она от него ничего не добьётся.

Женезия разрыдалась. Феликс, наблюдая за несчастной, понял, что дело тут по серьёзнее несварения. Ещё он понял, что перед ним дочка Эпифании, его заместительницы. Чувствуя, что способен сотворить любое чудо, он подошёл к Женезии и стал что-то потихонечку шептать ей на ушко. Женезия перестала плакать, доверчиво и с надеждой уставилась на префекта и вскоре перестала икать. Довольный достигнутым результатом Феликс похлопал её по плечу и двинулся дальше. Теперь о нём будут говорить, что он способен на исцеление. Так оно и есть. Он — король. Настоящий король, и ничего тут не поделаешь.

Но за его спиной Женезия вновь икнула и выплюнула ягоду. Эпифания с Деодату потащили домой свою несчастную дочь, и уложили в постель. Наплакавшись, бедняжка Женезия крепко заснула. А когда проснулась, то не икала, не плевалась ягодами и даже не помнила, что с ней такое было. Эпифания была потрясена. Но не хотела напоминать дочери о вчерашних мучениях, боясь, как бы опять не началась её странная болезнь. Ягоды Женезии прошли почти никем не замеченными, зато и в верхнем, и в нижнем городе обсуждали золотой дождь.

Но в нижнем городе знали о нём гораздо больше, В заливе возвышалась скала, эта скала и была обиталищем Еманжи. Говорили, что Еманжа когда-то жила в Африке, но потом приплыла в Бразилию и поселилась в заливе. В канун того дня, когда должна была начаться церемония посвящения в оганы, избранник Еманжи подплывал к скале на лодке и бросал в море цветы. Если их прибивало к скале, это означало, что Еманжа приняла жертву, и тогда совершалась церемония посвящения. Гума поплыл на лодке к скале, бросил цветы, и его букет отнесло прямо к камню. Мало того, с неба посыпался золотой дождь, и в волосах Гумы засверкали золотые капли, а потом он и сам стай золотым.

— Еманжа любит тебя, — сказала мать Рикардина, — она послала тебе свой дождь. Ты — настоящий король. Будем готовиться к церемонии.

Гума почтительно наклонил голову. От природы он был очень смешлив, весёлая белозубая улыбка не сходила с его лица, но на этот раз он был чрезвычайно серьёзен. В душе он благодарил Еманжу, просил помочь ему облегчить жизнь людям причала после того, как он станет их королем. А также просил объяснить, почему вот уже три ночи подряд ему снится Еманжа с лицом Ливии…

Сеньора Амапола готовилась к приёму у префекта. Днём в церкви она была в одном туалете и собиралась надеть другой, куда более роскошный и откровенный.

— Я всегда была сенсацией Порту-дус-Милагрес, — говорила она мужу, который с восхищением смотрел на неё, — и я ею останусь. Не сомневаюсь, что именно моя фотография украсит обложки наших толстых журналов.

— Я тоже не сомневаюсь в этом, малышка, — нежно отозвался Отасилиу. — Ты самая красивая и самая экстравагантная женщина на свете.

— А где Фред? — поинтересовалась Амапола. — Я хочу, чтобы мой сын высказал своё мнение о моём прелестном наряде.

— К сожалению, Фред чаще бывает в нижнем городе, чем дома, — со вздохом сказал Отасилиу. — Мне кажется, он влюбился в ту самую девушку, которая едва не пострадала, из-за него.

— Поговори с ним как мужчина с мужчиной, объясни, что жену выбирают только в своём кругу, а поступить с девушкой бесчестно недостойно мужчины.

— Как красиво ты умеешь выразить свои мысли, моя птичка! И это всегда прекрасные мысли, — искренне восхитился адвокат, и его похвала была приятна Амаполе.

Фред явился в последнюю минуту, пришёл в восторг от наряда матери, и Амапола расцеловала сына, не боясь помять своё роскошное платье.

— Искренние чувства мне дороже моих нарядов, — призналась она и не солгала.

Им не хватало только Дулсе, чтобы отправиться на приём, и они её дождались. Дулсе была одета куда более скромно, однако при этом выглядела прелестно, и Амапола снова искренне пожелала ей счастья.

Они подъехали к дому Геррейру одновременно с машиной Алешандре, который ездил за Ливией. Отасилиу отметил, как красиво смотрится молодая пара, а Ливия с Дулсе заговорщицки переглянулись. У них была задумана одна военная хитрость, и осуществить её они собирались с помощью доктора Родригу.

Дело в том, что за время своего пребывания в Порту-дус-Милагрес Ливия очень подружилась с Дулсе, которая и рассказала ей о посвящении в оганы Гумы. Сама она собиралась непременно пойти на церемонию и для того, чтобы оказать уважение рыбакам, детей которых учила, и для того, чтобы полюбоваться красочным зрелищем, которого второй раз на её жизнь не выпадет.

У Ливии были свои причины побывать на празднестве в честь Гумы. Она призналась Дулсе, что хотела бы пойти вместе с ней, но не знает, как это сделать. Ни Феликс, ни Алешандре не поймут, если она вдруг исчезнет с торжества, к которому они так готовились и которое для них так важно.

— Конечно, я только взглянула бы одним глазком и вернулась, — сказала Ливия, — но нужно найти достойный предлог.

— Его и искать не надо, — улыбнулась Дулсе. – Ты пожалуешься на сильное головокружение, я провожу тебя к доктору Родригу, а там два шага до святилища матушки Рикардины. Как тебе мой план?

— Изумительный! — засмеялась Ливия.

Разговор этот состоялся накануне, и, вспомнив о нём, две молодые женщины обменялись заговорщицкими взглядами, входя в украшенный цветами дом префекта.

Они успели поздравить хозяев, восхититься убранством, поздороваться со знакомыми, выпить прохладительного, выслушать несколько панегириков Феликсу, после чего Ливия пожаловалась на плохое самочувствие. Алешандре забеспокоился, собрался проводить её к врачу или в дальнюю комнату, чтобы она там полежала. Дулсе предложила свои услуги. Адма, может быть, и не слишком любила сына, точнее сказать, не слишком высоко его ценила, но испытывала нечто вроде ревности, когда он уделял внимание не ей. В частности её раздражала его трепетная любовь к Ливии. Вот и сейчас, узнав в чём причина, Адма насмешливо поджала губы.

— У женщин такое бывает сплошь и рядом, не стоит придавать этому много значения, — сказала она. — Если Дулсе согласна отвести Ливию к врачу, то лучшего и пожелать трудно. А ты в такие минуты должен быть рядом с отцом.

На сердце у Алешандре было неспокойно, но он всё же подчинился матери. Ускользнуть девушкам незамечеными помогло появление Августы Эвжении Проэнса. Пылая гневом, она предстала перед гостями Феликса и громовым голосом скомандовала:

— А ну-ка всем выйти на улицу! Мы начнём праздник сначала и повторим всё, начиная с освящения церкви! Не может быть праздника без семейства Проэнса! Это ненастоящий, недействительный праздник!

Гости замерли в недоумении. Но сеньора Августа была настроена весьма решительно. Проснувшись в своей кровати, она была несказанно удивлена. Поначалу она решила, что проснулась ранним утром, и день празднества только ещё начинается. Однако Кирина объяснила ей, что день тот же самый и он, наоборот, уже клонится к концу. Августа пришла в страшную ярость. Она увидела в этом наведение порчи, происки Адмы, злобу врагов и, наскоро одевшись, помчалась восстанавливать справедливость. Она готова была вытаскивать гостей за руки, чтобы начать всё вновь, уже всерьёз и по-настоящему. Но Адма была на страже. Заслышав голос сеньоры Проэнса, она заторопилась к двери. Едва ли не накануне она сумела устранить страшную, смертельную опасность, грозившую их семейному благополучию, так ей ли не справиться с этой городской сумасшедшей? Поняв, чего хочет Августа, Адма извинилась перед гостями за то, что им придётся потратить некоторое время на совершенно неожиданное развлечение. Затем вцепилась в разъярённую Августу и принялась подталкивать её к двери, приговаривая:

— Вон! Вон отсюда! Я не позволю всякой шантрапе портить наш замечательный праздник!

Услышав, что её обозвали шантрапой, Августа замерла, потеряв дар речи. Адма тут же воспользовалась этим и чуть ли не поволокла её к выходу. Но Августа уже пришла в себя и с воплем вырвалась из железных рук хозяйки.

— Без благородных Проэнса не может быть ничего на свете! — кричала она.

На её крик из курительной комнаты поспешил Освалду. Он узнал голос любимой жены, понял, что она проснулась и явилась в дом префекта. Когда он пробрался сквозь толпу, которая собралась у дверей, то на платье его жены уже не хватало одного рукава, второй находился под угрозой. Платье не выдержало темпераментного выяснения отношений и треснуло по швам первым. Освалду подхватил под руку свою ненаглядную.

— Мне кажется, что тебе лучше поехать домой и переодеться, — зашептал он ей на ушко. — Иначе ты скомпрометируешь своих предков.

Слово «предки» были магическим, Августа Эвжения представила себя в платье без рукавов, задрала нос повыше и направилась к выходу.

— Не прощаюсь, бросила она на ходу.

Но Феликс интуитивно почувствовал, что второго вторжения можно не опасаться, Освалду стал его тайным союзником и взял на себя заботу о спокойствии префекта.

Но сейчас следовало сгладить неприятное впечатление от скандала, который только что отшумел. Лучше других это могла сделать Ливия. Кстати, где она? Феликс обвёл толпу глазами, но увидел только Алешандре, подозвал сына и попросил:

— Разыщи, пожалуйста, Ливию, я хотел бы познакомить её с кое с кем из моих друзей.

— Она плохо себя почувствовала, папа, и Дулсе повела её к врачу, — ответил Алешандре. — Честно говоря, я рад, что она не присутствовала на представлении, которое дала сеньора Проэнса. Думаю, что ей было бы неприятно.

— Совершенно с тобой согласен, но удивлён, что ты не поехал вместе с Ливией, она нуждалась в твоей заботе, — сказал Феликс, ласково глядя на сына.

— Я счастлив, что ты это понимаешь, папа! Я опасался омрачить твой праздник, уехав без предупреждения. А теперь я с радостью поеду за ней, — отозвался Алешандре.

— Если ей не стало лучшее побудь с ней, — отечески улыбнувшись, напутствовал сына Феликс и, улыбаясь ещё шире, направился к насупившейся Адме.