Десять месяцев (не)любви

Глава 9

В пакете оказался не магнитик, а записная книжка: в твёрдой обложке, с цветными фотографиями Санкт-Петербурга на страницах-вкладышах. Открыв её, Полина увидела что-то вроде дарственной надписи от Громова: "Можете записывать сюда свои частушки" — и пририсованная сбоку забавная рожица, подозрительно напоминающая лик Пушкина. Эта шалость была так несвойственна обычно сдержанному серьёзному доценту, что Полина невольно рассмеялась.

Она осторожно перелистывала странички, любуясь видами северной столицы и самозабвенно вдыхая запах свежей типографской краски, снова и снова перечитывала короткое послание Марка Александровича и счастливо улыбалась.

— Что там у тебя? — полюбопытствовала вернувшаяся неизвестно откуда Ксения.

— Подруга прислала. Из Питера, — торопливо соврала девушка, пряча глаза и захлопывая книжку. Ксения, скорее всего, не была в курсе того, куда именно Громов уезжал в командировку, но Полина ужасно боялась, что это станет ей известно — и тогда очевидных выводов, странных домыслов и ехидных подколок не избежать.

— Подруга? — Ксения скептически вздёрнула бровь. — Хм…

— Да! — с вызовом отозвалась Полина, вдруг пожелав утвердить что-то, не имеющее веса.

Ксения устремила на неё многозначительный взгляд из-под очков и с непередаваемым выражением протянула:

— А Вадим-то, кажется, запоздал? Спящая красавица продрала глазки и без него, скажите на милость, кто бы мог подумать… Делаешь успехи, Полинка. Да не отнекивайся ты, я же вижу, как у тебя глазки заблестели! Но кто же он, этот таинственный счастливчик? Не томи! Имя, сестра, имя!*

— Слушай, Ксень, — торопливо перебила её Полина, лишь бы отвлечь писательницу от опасной темы, — а у меня красивые волосы?

Собеседница добросовестно протёрла очки, мгновенно переключаясь.

— Очень красивые, хоть и не сияют, — признала она наконец. — Редкий ореховый оттенок. Ты же вообще у нас красавица, когда оживляешься, я тебе уже говорила… — и запела Вертинского на жуткий мотив:

— "Я люблю вас, моя сероглазочка, золотая ошибка моя!"

Полина невольно поморщилась, собираясь честно потерпеть несколько секунд, а затем миролюбиво попросить подругу заткнуться.

Но в этот момент в комнату влетела Катя.

— Что стряслось, птенчик? — нахмурилась Ксения: на подруге лица не было. Вместо ответа Катя прямиком направилась к Полине. Глаза её казались чужими, холодными и злыми.

— Ты ходила к Киру и просила, чтобы он обо мне позаботился?! — выпалила она, недобро прищурившись. Полина растерялась, а Ксения страдальчески протянула вполголоса:

— Рыбалко, блин… трепло…

— Он не трепло, — Катя покачала головой, — случайно обмолвился, а дальше я уже сама догадалась. Так это правда? — она снова устремила гневный взор на Полину.

— И да, и нет, — осторожно ответила та. — Я не просила его о заботе. И даже не уговаривала его вернуться к тебе. Речь шла всего лишь о простом разговоре… Думала, что, возможно, хотя бы его ты послушаешь, раз уж на мнение подруг тебе стало плевать.

— Как ты могла, — Катя побледнела чуть ли не до синевы, — как ты посмела… Я думала, тебе можно доверять. Только тебе одной всё и рассказала, а ты… ты, как Ксения! — она бросила негодующий взгляд на другую девушку. — Которой лишь бы сунуть всюду свой нос!

— Птенчик, не чирикай! — Ксения предостерегающе подняла ладонь. — Ты сейчас сгоряча можешь наговорить нам с Полиной таких слов, за которые тебе самой потом будет стыдно…

— Стыдно? Мне?! — Катя ядовито рассмеялась. — У тебя вообще, что ли, в мозгах всё перемешалось — и чёрное, и белое?! — затем она перевела ненавидящий взгляд на Полину. — А тебе спасибо, конечно. Удружила. Больше я никогда в жизни с тобой ничем не поделюсь, так и знай!

И, так же стремительно, как появилась, Катя выскочила за дверь и исчезла.

Губы у Полины слегка подрагивали, но нельзя было сказать, что она не могла предвидеть вероятность подобного разговора, что она была совершенно к нему не готова. С самого начала затея казалась рискованной и сомнительной… Да, возобновившееся было общение Кира и Кати, вроде бы, пошло последней на пользу, но… неужели сейчас она снова пустит свою жизнь под откос?

— Не переживай, Полинка, — проницательная Ксения словно и впрямь умела читать чужие мысли. — Не думаю, что нас ждёт вторая часть Марлезонского балета…** Самое страшное уже позади, а ты всё сделала правильно.

— Ты так считаешь? — с сомнением протянула Полина.

— Почти уверена. Катя наша — ранимый, нежный цветочек. Она всё чувствует слишком сильно, слишком на разрыв, понимаешь?.. Именно поэтому в ситуации с Киром она практически сразу сорвалась и полетела вниз. К счастью, Рыбалко успел её вовремя подхватить. Эта ситуация с песней… он здорово придумал, показав ей, какая она на самом деле, какой может быть, а не казаться. Ведь все её загулы… это было больше притворством, чем Катиной внутренней потребностью. Я понятно говорю или нет?

— Да, вполне, — Полина кивнула. — Я и сама об этом догадывалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ну вот. Мне кажется, теперь, после всего, что было, — уже безопасно. Сейчас она просто немного обижена, задета в лучших чувствах, но, поразмыслив, сама разберётся, что ничего унизительного для неё ты не сделала.

— Хотелось бы верить… — тихонько вздохнула девушка. Она, в отличие от Ксении, не была так уж убеждена в собственной правоте.

… А Катя в этот вечер так и не пришла ночевать.

___________________________

*”Имя, сестра, имя!” — цитата из советского фильма “Д`Артаньян и три мушкетёра” (1978)

**Вторая часть Марлезонского балета — крылатая фраза, закрепившаяся после того же фильма о мушкетёрах благодаря комической сцене, которая отсутствует в романе Дюма. Распорядитель бала объявляет: “Вторая часть Марлезонского балета!", после чего, торопясь доставить подвески королеве, его сбивает с ног врывающийся в зал д'Артаньян. В русском языке данное выражение указывает на неожиданное развитие событий.

Илона

Во вторник Марк так и не позвонил — вероятно, был сильно занят.

Самой набрать его номер или хотя бы написать сообщение с вопросом, как дела, Илона не решилась, хотя в этом не было ничего предосудительного. Обычный интерес, вернулся ли он в город и удачно ли прошла его поездка. Но… раз Марк сам не звонит, не пишет — значит, не стоит и навязываться, самолюбиво решила она, на самом-то деле, конечно, немного уязвлённая и задетая подобным отношением. Илона не обижалась, нет… но только всё равно ей было очень грустно, тоскливо и одиноко в эти дни.

Однако все обиды и печали как рукой сняло, когда она увидела Громова на кафедре в среду утром. Илона была ужасно рада его видеть и сейчас втайне досадовала лишь на то, что их встреча происходит на людях. К чёрту бы сейчас все эти условности — быстро подойти, прижаться к нему, провести ладонью по гладко выбритой щеке, поймать взглядом отсвет его ласковой улыбки…

Марк приветливо кивнул ей, здороваясь, но глаза при этом всё равно остались отстранёнными, словно он думал о чём-то своём.

— Хватит уже таять в улыбках, спалишься, — сердито шепнула Илоне верная Муся, заметив её влюблённые взгляды.

— Я соскучилась, — таким же тихим шёпотом виновато отозвалась Илона. — Думала, с ума сойду за эти несколько дней. Мы ведь с ним даже не созванивались.

— Кстати, твой ненаглядный вчера перед самым закрытием забегал на кафедру, — сообщила Муся и многозначительно поджала губы. — Взял у меня номер телефона Костровой. Ну, это та пятикурсница, которая у него диплом пишет…

Илона почувствовала, как в груди неприятно кольнуло. Вот, значит, как… Интересное получается кино. Времени на короткий звонок Илоне он не нашёл, а номер Костровой так срочно ему понадобился, что он даже не поленился специально заехать на кафедру… Да пропади она пропадом, эта хвалёная костровская дипломная работа! Житья от неё нет!..

Машинально опустившись на стул, Илона некоторое время переваривала своё… горе — не горе, она и сама ещё не поняла. Что-то во всей этой ситуации однозначно было неправильным. То, что не давало ей покоя. И всё-таки… Марк — и тайные игры за её спиной? Роман со студенткой, в то время как у самого губы ещё не остыли после поцелуев с другой? Да нет, невозможно, всё глупости, тут и говорить не о чем. Марк ни разу не такой — это против самой его природы…

Задумавшись, Илона не сразу обратила внимание на то, что на кафедре сегодня царит какая-то тревожная, даже нервная, атмосфера. Преподаватели озабоченно переговаривались, а лицо Астарова было мрачнее тучи.

— Что-то случилось? — вновь повернувшись к Мусе, тихонько поинтересовалась Илона, отвлекаясь от своих терзаний. Подруга всплеснула руками.

— Ну, ты даёшь! Не в курсе, что ли? Весь универ с утра гудит… Студент журфака ломился ночью в пьяном виде в общежитие к девушкам, разбил стёкла в дверях, чуть не покалечил коменданта.

Илону ошпарило нехорошим предчувствием.

— А что за студент? Какой курс?

— Второй. Кирилл Рыбалко.

— Рыбалко! — испугалась Илона. — Я… не знала, что он пьёт! — добавила она беспомощно, хотя сказать хотелось совсем другое.

— А он, нате-ка, стёкла перебил. — Муся осуждающе покачала головой. — Деканат уже подготовил бумаги на отчисление, в течение трёх дней будет приказ.

Марк, подошедший в это время к столу за ручкой, заметил, как побледнела Илона, и обеспокоенно спросил:

— Что случилось, Илона Эдуардовна? — и, наклонившись, уже тише:

— Что с тобой?

— Максим Павлович! — игнорируя вопрос Марка, громко обратилась Илона к Астарову. — А что, Кирилла Рыбалко действительно собираются отчислить? Неужели ничего нельзя сделать?

— Он студент не нашего факультета, — завкафедрой пожал плечами. — Ммм… а почему вас, собственно, так волнует его судьба? Да, ситуация в целом для университета неприятная, даже некрасивая, но… лично мы с вами к этому не имеем никакого отношения.

— Нельзя его отчислять. Просто нельзя! — она в отчаянном бессилии переводила взгляд с одного лица на другое. — Я не знаю точно, что там произошло, но уверена, что не всё так просто и банально: напился… ломился… разбил… У него на это, должно быть, имелись свои веские причины.

— Да какие причины! — поморщился Астаров. — Просто не рассчитал свои силы, перебрал… вот и потянуло на подвиги в женскую общагу.

— Нет, это невозможно, — она решительно покачала головой. Скажи кто-нибудь ещё на прошлой неделе о том, что Илона будет с таким жаром защищать Рыбалко — она бы не поверила.

— Вам-то откуда знать, Илона Эдуардовна? — преподаватель зарубежной литературы снисходительно усмехнулся. — Вы слишком уж идеализируете современную молодёжь…

Осознав, что понимания на кафедре она всё равно не добьётся, Илона ещё раз с тоской обвела взглядом своих коллег и торопливыми шагами вышла за дверь.

Полина

Услышав звонок будильника, Полина поняла, что просто не в силах подняться с кровати. Голова была абсолютно, до звона в ушах, пуста и ужасно болела. Хотелось жмуриться от неяркого утреннего света, по ощущениям — прямо-таки бьющего по глазам, и потягиваться, чувствуя, как мучительно ноет каждая клеточка. Вероятно, вчера, рассиживаясь на скамейке, она всё-таки простудилась…

Взглянув на раскрасневшееся лицо подруги, Ксения с сомнением потрогала её лоб, раскалённый, как печка, и срочно засобиралась в аптеку. Вообще-то, у хозяйственной Кати имелась и своя домашняя аптечка, но только одна лишь Катя знала, какая таблетка для чего предназначена. Ксения же с её бытовой бестолковостью банально не имела понятия, как подступиться к больной.

— Купить что-нибудь жаропонижающее, да? — спросила она с сомнением. — А ещё что? Горло у тебя болит? Что ты вообще сейчас чувствуешь?

— Радость, — невнятно отозвалась Полина и, заметив, как вытянулось лицо Ксении, хрипло добавила:

— Думаешь, бред? Лекарства мне не нужны, не надо. Я знаю один секрет… Нужно просто прикоснуться к волосам — и всё пройдёт.

— Может быть, вызвать неотложку? — с искренним испугом поинтересовалась Ксения, уверовав в то, что подруга действительно слегка не в себе на почве повышения температуры.

— Не надо неотложку, мне нужен мой любимый доктор… — выговорила Полина, сжимая раскалывающуюся голову ладонями. — Да не смотри ты так, не пугайся… Катя сейчас придёт и всё тебе объяснит. Это всего лишь концепция. Кстати, рецепт надо выписать прямо в записной книжке с кучерявой головой солнца русской поэзии… “Омочу бебрян рукав в Каяле-реце, утру князю кровавые его раны на жестоцем его теле…”* Это самый лучший антибиотик!

Ксения хлопнула себя по лбу.

— Вот уж не думала, что филологи бредят цитатами из "Слова о полку Игореве"! Полинка, ты меня доконаешь…

Несмотря на весь этот бессвязный поток сознания, в одном Полина оказалась права: через пару мгновений действительно отворилась дверь, впуская вернувшуюся Катю.

— Что тут у вас произошло? — спросила девушка миролюбиво, точно это и не она вчера швыряла в лица подруг обидные обвинения. — Стёкла в дверях выбиты, комендат злющий — чуть не кусается, меня буквально матом послал…

— Неужели в мире, за пределами этой комнаты, ещё хоть что-то происходит, — страдальчески вздохнула Ксения, тоже мудро сделав вид, что не помнит вчерашнего. — Мы ничего не слышали, спали. Но у нас тут своя печаль — Полинка заболела…

И сразу же нашлись и таблетки, и сухая малина, и уксус для примочек, и второе одеяло — очень тёплое и мягкое. И вчерашняя ссора как будто забылась, истаяла, как мираж. Это снова была прежняя Катя: добрая, милая, внимательная… Она тут же захлопотала над Полиной, как любящая мать над дочкой, попутно деловито давая указания Ксении, и хлопоты эти даровали, наконец, долгожданное облегчение.

Уже уплывая в спасительный сон, Полина нащупала ладонь Кати и крепко сжала её. Сил говорить почти не осталось, и она просто улыбнулась подруге, выражая всю степень своей признательности за заботу и за то, что Катя больше не сердится. Катя ответила такой же улыбкой: “Я всё поняла, простила и забыла”.

И совсем-совсем перед тем, как заснуть, Полина вспомнила вчерашнюю встречу, едва мерцающую в чуть замутнённом сознании, но вполне реальную и состоявшуюся… Пусть и говорить там особо не о чём, а только никто не отнимет у неё этого осторожного прикосновения к волосам… и чуть дрогнувшего голоса, когда он произнёс: “Бегите, бегите”.

Её маленькое и — вместе с тем — такое необъятное, такое пронзительное счастье.

___________________________

*Полина в бреду цитирует строки из Плача Ярославны в оригинале, на древнерусском языке: "Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви; омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле".

В переводе Н.А. Заболоцкого эти строки звучат так:

“Обернусь я, бедная, кукушкой,

По Дунаю-речке полечу

И рукав с бобровою опушкой,

Наклонясь, в Каяле омочу.

Улетят, развеются туманы,

Приоткроет очи Игорь-князь,

И утру кровавые я раны,

Над могучим телом наклонясь”.