Десять месяцев (не)любви

Эпилог

Год спустя. Илона

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи

И никнет гроздь рябины желто-красной,

Слагаю я весёлые стихи

О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь

Пушистый кот, мурлыкает умильней,

И яркий загорается огонь

На башенке озёрной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь

Крик аиста, слетевшего на крышу.

И если в дверь мою ты постучишь,

Мне кажется, я даже не услышу.

Анна Ахматова

Осень по-прежнему оставалась её любимым временем года.

Любимым, несмотря на чуть подслащенные воспоминания о самом горьком, самом трудном, но одновременно — самом счастливом периоде её жизни. Илона давно уже научилась думать о том времени спокойно, без сожалений и слёз.

Наверное, весь запас своего негатива и отрицательных эмоций она исчерпала ещё тогда. Выплеснула до донышка. Приняла, отпустила и научилась “просто, мудро жить”. А может быть, первые месяцы материнства вымотали её настолько, что она и думать забыла о каких-то высоких материях: какая любовь, какая романтика, я вас умоляю, когда самое большое счастье — это поспать без перерыва хотя бы два-три часа?! Когда высшее из блаженств, недопустимая роскошь — просто принять ванну в тишине и спокойствии?

Она не знала, что будет так трудно. Да, морально готовилась, читала форумы, изучала статьи в интернете, советовалась с приятельницами, у которых уже были дети… и всё равно никто не предупреждал её, что будет настолько тяжело. Иногда, просыпаясь среди ночи от плача малютки, Илона чувствовала себя совершенно разбитой и сама готова была заплакать от усталости, бессилия, замкнутого круга, этого проклятого, бесконечного “дня сурка”…

И всё-таки, даже этот период остался позади. А когда малышке Сонечке исполнилось полгода, Илона вдруг как-то… ожила. Встрепенулась, огляделась по сторонам, улыбнулась яркому солнцу и высокому прозрачному небу. Ей внезапно захотелось накупить себе новых платьев, сделать причёску, прекратить затворничать, почаще выходить в люди, встречаться с подругами в кафешках, гулять по набережной… Разумеется, наличие ребёнка не позволяло начать осуществлять все свои “хотелки” сразу, прямо сейчас, но Илона принялась потихоньку двигаться в этом направлении.

Она была очень благодарна родителям — они всегда готовы были помочь с обожаемой внучкой. Даже мама, которая поначалу пришла в шок от известия об Илониной беременности, как-то оттаяла и стала мягче, нянчась с Сонечкой. Конечно, и сейчас не обходилось без непрошенных советов, но Илона научилась стоять за себя и резко пресекать все попытки ею манипулировать. Матери ничего не оставалось, как принять новую модель их отношений, и обеим, как ни странно, сразу стало заметно легче общаться друг с другом.

Марк, разумеется, тоже поддерживал, как мог. Он регулярно приезжал из Питера, привозил подарки для дочки, помогал материально… Его вообще ни в чём нельзя было упрекнуть. Он был хорошим, любящим отцом — насколько это в принципе было возможно в ситуации, когда отец и ребёнок живут в разных городах.

Суммы он перечислял приличные, и Илоне поначалу даже неудобно было их принимать. Так заманчиво было бы красиво отказаться — нет, не швырять деньги в лицо, конечно, но гордо и с достоинством произнести: “Спасибо, мы с Соней не нуждаемся, нам всего хватает”. Однако верная Муся, с которой Илона как-то поделилась этими крамольными мыслями, покрутила пальцем у виска, обозвала её дурой и велела не выпендриваться:

— Это и его ребёнок тоже! Хочет баловать дочь — пусть балует!

Илоне казалось, что личные встречи с Марком будут даваться ей тяжело. Поначалу возникла даже трусливая идея уходить из дома, когда он будет приезжать к малышке — пусть общается в присутствии родителей Илоны, а она пока… погуляет где-нибудь. Но всё оказалось не так страшно. Неловкость первых минут была быстро залакирована общением с Сонечкой — и, объясняя неопытному отцу, как надо обращаться с младенцами, Илона внезапно поймала себя на том, что даже почти не волнуется. Всё было как-то… отвлечённо, словно она наблюдала за собой и Марком со стороны.

Он изменился. Брак и возвращение в Питер, несомненно, пошли ему на пользу. Появилось больше спокойствия во взгляде, жестах и словах, он часто и открыто улыбался, не уходил в себя и не сидел каменным истуканом, как это бывало раньше… Наверное, всё у него было хорошо — и в работе, и в семье. Сам Марк не говорил, а Илона не спрашивала.

Лишь однажды что-то дрогнуло в его лице, и она на секунду увидела в нём прежнего Марка… когда пригласила его выпить чаю с яблочным пирогом. Он дёрнулся, как от удара. Ей даже показалось, что поморщился, словно от резкой боли.

— Прости меня, — не выдержала Илона.

— За что? — тихо спросил он.

— За те яблоки…

— Это ты меня за них прости, — серьёзно отозвался он.

Всё прошло, всё забылось, бесследно истаяло в дымке весенних туманов и осенних костров…

Стоял октябрь. Чудесная, тихая, золотая пора, Илонино любимое время. Она гуляла с десятимесячной Сонечкой в парке — водила её за ручки по шуршащему ковру из опавших листьев, и малышка весело смеялась, топая ножками и демонстрируя четыре крошечных зубика. Сама, без поддержки, ходить Соня пока не умела, и у Илоны после подобных прогулок — согнувшись в три погибели — начинала болеть спина, но как отказать ребёнку в подобной радости?

Наконец, Соня устала и выдохлась. Пора было возвращаться домой, кормить ребёнка и укладывать на дневной сон.

— Давайте я коляску повезу, — предложил Кирилл Рыбалко.

— Ну, вези, — усмехнулась Илона.

— В магазин вам не надо — может, завернём? Или я потом сбегаю, вы мне только дайте список того, что нужно купить…

— Что ты опекаешь меня, как маленькую, — рассмеялась она. — Мне, конечно, приятна твоя забота, но я ведь, слава богу, не немощная и не больная. В магазин и сама сходить могу.

— Люблю отдавать долги, — улыбнулся он то ли шутя, то ли всерьёз.

Илона поняла, что Кирилл имеет в виду. Он ведь только недавно узнал, благодаря кому ему удалось устроиться в столице — Ася рассказала.

Откровенно говоря, Илона боялась реакции Аси на известие о беременности. Ведь журналистка была, прежде всего, знакомой Марка — а не встанет ли она в этой ситуации на его сторону, не обвинит ли Илону в специальном залёте, в котором её подозревали многие знакомые?.. Дескать, с паршивой овцы — хоть шерсти клок, как понимающе кивали доброжелатели. Не удалось женить на себе мужика — так пусть теперь алименты платит. Все эти разговоры были Илоне глубоко отвратительны, потому что шли поперёк самой её природы… Но Ася, к счастью, поддержала её в решении рожать и от души порадовалась за будущую мать.

— Ты знаешь, — поделилась она как-то с Илоной в порыве дружеской откровенности, — всё это, конечно, правда: про тяжесть жизни матери-одиночки, про ворох проблем и забот, про огромную ответственность и усталость… Но я сейчас сужу со своей субъективной колокольни и, поверь, если бы мне пришлось выбирать между бездетностью и возможностью в принципе родить ребёнка… я, наверное, тоже выбрала бы ребёнка. Даже если бы осталась совсем одна.

Как только Ася узнала, что Кирилл собирается ненадолго съездить в родные края, она немедленно собрала посылку для Илоны — с кучей детских вещичек, развивающих игрушек, подгузников и пюрешек. Получился едва ли не целый чемодан, но в этом искреннем порыве, в этом жесте поддержки не было ничего, что унизило бы Илону и заставило её чувствовать себя побирушкой. Она знала, что Ася сделала это от чистого сердца, а не от желания оскорбить её.

— Ася говорила, вы после нового года на работу выходите? — поинтересовался Рыбалко. Илона кивнула.

— Да, предложили место в частном колледже. Он совсем новый, недавно открылся, директриса — моя бывшая однокурсница. Работа обещает быть интересной, это учебное заведение с литературным уклоном, для творческих ребят. Сонечке уже год исполнится, мама согласна с ней сидеть, да и я пока не на полный день выхожу… хотя там даже на полставки зарплата получается в два раза больше, чем была у меня на прежнем месте, — Илона засмеялась. — Муж однокурсницы — известный бизнесмен, он всё это дело и спонсирует… Говорят, сам — неудавшийся писатель. Вот, решил помогать и развивать юные таланты.

Кирилл улыбался, слушая её. Илона сейчас выглядела очень воодушевлённой: щёки разрумянились, глаза блестели.

— Ты знаешь… — сказала она, — напрасно я боялась одиночества. Я даже не представляла раньше, что у меня столько хороших друзей!

— Друзья — это прекрасно, — согласился Кирилл. — Вот ещё бы замуж вас выдать — и будет совсем хорошо!

Она расхохоталась, не обижаясь от такой фамильярной бесцеремонности.

— Ты, что ли, выдавать будешь?

— А почему бы и нет? Я в Москве с такими крутыми мужиками общаюсь каждый день, выбирай — не хочу! Знаменитости, артисты… и многие не женаты! — подмигнул он. — Неужели вы отказались бы заполучить себе в мужья какую-нибудь звезду?

— Ты пришли мне полный каталог всех кандидатур, — пошутила она. — Я проведу тщательный кастинг.

Так они и шли до её дома, перебрасываясь дурацкими щуточками. Кирилл катил коляску по тротуару, усыпанному жёлтыми листьями, и щурился на октябрьском солнце. Многие прохожие взирали на них с умилением и некоторым удивлением — вероятно, думали, что это пара с разницей в возрасте. Молодой муж, не слишком молодая жена и ребёнок…

— Тренируешься? — беззлобно поддела его Илона, когда они оказались у её подъезда и Кирилл осторожно достал малышку из коляски.

— Ага. Ещё четыре месяца есть на подготовку, — довольно отозвался он, имея в виду срок, оставшийся до Катиных родов.

— Ты будешь замечательным отцом, — сказала она ему.

— А Громов… он хороший отец? — не глядя на Илону, спросил вдруг Кирилл. Впервые он заговорил с ней о Марке. Наверное, до этого просто боялся причинить ей боль, слишком мало времени прошло…

— В тех условиях, в которых мы с ним находимся — я бы даже сказала, что идеальный. Вряд ли он мог бы сделать для дочери что-то большее, — искренне отозвалась она. Прислушалась к себе… Боли не было.

— Вы не сердитесь на Кострову, — сказал вдруг Рыбалко, держа на руках малышку и всё ещё упорно пряча взгляд. — На самом деле, она неплохая девчонка и очень отзывчивая. Катька моя её обожает. Кто же знал, что у них с Марком Александровичем так всё получится…

— Никто не мог знать, Кирилл, — она спокойно кивнула ему, ободряюще улыбнулась. — Никто ни в чём не виноват. С чего мне на неё сердиться? Я искренне надеюсь, что она с ним счастлива.

— Ну, вот и прекрасно! — сразу повеселел он. — Слушайте, пойдёмте-ка скорее домой, ваша принцесса, по-моему, обкакалась — и не могу сказать, что сей дивный аромат ласкает моё обоняние.

— Привыкай, папаша, — Илона снова расхохоталась, открывая перед ним дверь подъезда.

Два года спустя. Полина

— Поздравляю вас, дорогой профессор! — она налетела сзади, обхватила мужа руками, затормошила, поцеловала в одну щёку, затем в другую…

— Пока ещё не профессор, ты же знаешь, — улыбнулся он. — И учёная степень, и звание присваиваются далеко не сразу, нужно, чтобы высшая аттестационная комиссия изучила документы и вынесла окончательное решение.

— Ай, это всего лишь формальность, — перебила она. — Главное — что защита состоялась!

Заседание учёного совета длилось около полутора часов — включая доклад соискателя и, собственно, дискуссию, после чего, наконец, было устроено голосование и защиту докторской диссертации кандитата филологических наук Марка Александровича Громова признали успешно свершившейся.

— Ты теперь большая шишка, — заявила Полина, посмеиваясь. — К тебе, небось, и на кривой козе не подъедешь… На секс, наверное, придётся записываться за полгода вперёд? По каким дням принимаете, профессор? — озабоченно спросила она.

Он расхохотался.

— Для вас, Полина Валерьевна, — вне очереди и в любое время суток!

Она заговорщически сжала его руку.

— Тогда хочу прямо сейчас.

— Сейчас? — поразился он, весело глядя на неё. — А как же — отметить защиту, посидеть в ресторане с друзьями и коллегами?

— Ну вот, а говорил — в любое время суток, — поддела его она. — Уже отговорочки пошли? Сливаемся, да? Ай-ай-ай, а ещё доктор наук…

Его глаза сверкнули.

— Поехали домой.

— Да ладно? — Полина окровенно забавлялась, провоцируя и поддразнивая мужа, повторяя его же слова. — “А как же — отметить защиту, посидеть в ресторане с друзьями и коллегами?”

— О женщина, ты сама-то знаешь, чего хочешь? — он с шутливой укоризной покачал головой, глядя на Полину.

— Ну хорошо, — сжалилась она. — Сегодня — твой день, твой праздник… В конце концов, даже неудобно будет перед иногородними оппонентами, которые специально приехали на твою защиту. Но после ресторана… — она многозначительно улыбнулась, — после ресторана ты мой, и только мой!

— Клянёшься ли ты любить и беречь меня в горе и в радости, в болезни и в здравии, до и после банкета? — усмехнулся он.

— Да уж какое “здравие” после банкета, — тоже засмеялась Полина, но затем внезапно посерьёзнела и торжественно произнесла:

— Клянусь.

Он взял её за плечи, развернул лицом к себе, долго и внимательно вглядывался в глаза.

— Я люблю вас, Марк Александрович, — она потёрлась щекой о его ладонь.

— А я вас — больше, Полина Валерьевна, — он отвёл упавшую на её лицо прядь волос, прикоснулся к ямочке на щеке, нежно поцеловал жену в улыбку.

— Нет, я больше! — тут же, по-девчоночьи задиристо, вскинулась она.

— Нет, я!

…Они шли по осеннему Питеру, взявшись за руки, как влюблённые подростки, и всё продолжали и продолжали этот бессмысленный спор.

Самый дурацкий.

Самый глупый.

Самый нежный.

Самый важный спор в мире…

КОНЕЦ

Сентябрь — ноябрь 2019