Десять месяцев (не)любви

Глава 1

СЕНТЯБРЬ

Полина

У девушек разговор о любви может возникнуть по любому поводу.

На этот раз поводом послужила одутловатая и усатая физиономия коменданта, мимолётно заглянувшего в комнату. Едва за ним захлопнулась дверь, Ксения глубокомысленно изрекла:

— Женщинам эстетика не особо нужна. Женщина способна влюбиться даже в пугало огородное…

— Ну, неправда! — горячо вскинулась Катя и тут же, смутившись своей эмоциональности, добавила:

— Чем ты это докажешь?

— Доказательство, птенчик мой, только что заглядывало в дверь. Уважающий себя мужчина никогда не станет целовать женщину, если у неё вздувшаяся от постоянных возлияний физиономия, лысина во всё темя, пивной животик…

— …или рыжие усы, — ехидно вставила Полина, не отрываясь от окна. Отсюда, из общежития, открывался прекрасный вид на университет — величественное здание с шестью белыми колоннами, царственно расположившееся на холме. Влажный ветер, долетающий с Волги, колыхал тонкие занавески и длинные волосы девушки, навевая воспоминания об ушедшем — буквально только что ускользнувшем — лете. Прогулки по набережной, ролики, уличные музыканты, мороженое, запах шашлыка из многочисленных летних кафе и ресторанов, августовские звездопады… всё это казалось теперь нереальным и далёким.

— Вот-вот, — подхватила Ксения. — А жену нашего коменданта вы видели? Она-то за него вышла — молоденькая, хорошенькая… И кто она после этого, если не набитая дура? И ведь комендант искренне уверен, что это не ему повезло, а он её осчастливил!

— Внешность — не главное, — вяло, без особого желания ввязываться в спор, отбилась Полина. Настроение с утра было каким-то мутным, и состояние — как у сонной мухи. Наверное, ранний авитаминоз… или банальный недосып.

— Ага, как же, — хохотнула Ксения. — Впрочем, я бы с удовольствием полюбовалась несколько лет спустя на тебя и твоего толстого лысого супруга — какого-нибудь доктора филологических наук!

— Оставь меня в покое, а? — Полина закатила глаза. Впрочем, на губах девушки играла чуть заметная улыбка, что позволяло не относиться к её недовольному тону всерьёз.

— Нет, Полинка, я без шуток… по моим наблюдениям, на тебя плохо действует переизбыток целомудрия. Тебе давно пора влюбиться!

— Хорошо, влюблюсь, — отозвалась подруга. — Непременно выберу самого толстого и самого лысого, я тебе обещаю.

Деликатное осеннее солнце заливало весёлым светом тесную комнатку. Некоторый утренний беспорядок не отнимал прелести у этого тёплого девичьего жилья с его пёстрыми вышивками и картинками на стенах, полками с учебными книгами и любовными романами в ярких обложках, зеркальцами, тюбиками, коробочками и флаконами, бело-красно-жёлтыми астрами в банке на подоконнике…

— Девочки, ну идите же к столу, — Катя с досадой поморщилась. — Прямо беда мне с вами! Хочется завтракать вместе, как дома, а ничего не выходит. Одна всё утро возлежит на подушках, как Шамаханская царица, другая торчит у окна и думает, думает…

Голосок у Кати тоненький, и сама она — бледненькая, хрупкая, нежная, как неяркий северный цветочек. Однако из трёх подруг она — самая хозяйственная, беспорядков терпеть не может.

— Полинка не думает, а мыслит, — засмеялась Ксения. — Она у нас мыслящая личность.

— Сомнительная я личность, — вздохнула Полина всё с той же лёгкой улыбкой. — Да и ты, Ксеня, не лучше. Весь факультет сомнительный. Ну что это за профессия в двадцать первом веке — филолог?..

— Ну я в твою филологию, впрочем, и не собираюсь, — сладко зевнув, возразила Ксения и, протерев краешком простыни очки, нацепила их на нос. — Серьёзно намереваюсь в ближайшие пару лет получить Букера за свой дебютный роман и почивать на лаврах… — она потянулась за сигаретами, лежащими на тумбочке.

— Ксень, ну сколько раз повторять — в комнате не кури! — строго прикрикнула на неё Катя. — Комендант, по-моему, уже что-то подозревает… не зря он сейчас так принюхивался.

— Пусть хоть обнюхается… Ладно, птенчик, не бухти, дай-ка мне бутерброд с колбаской.

— В постели крошить? Ещё чего, садись за стол, — в этих вопросах Катя была непреклонна и строила девчонок, даром, что была младше: она перешла на второй курс журфака, а Полина с Ксенией — на пятый филологического.

Недовольно кряхтя и потягиваясь, Ксения всё-таки покорно поднялась с кровати, доковыляла до стола и плюхнулась на колченогую табуретку.

— Полина, завтракать!.. — снова позвала Катя подругу. Та с неохотой — аппетита совсем не было — отлипла от окна и тоже подошла к столу. Подвинула к себе чашку, всыпала туда ложку быстрорастворимого кофе, потянулась за бутылкой молока.

— По-моему, прокисло… — брезгливо сказала Полина, но губы её продолжали всё так же смутно улыбаться, и становилось очевидно, что эта лёгкая полуулыбка дана ей от рождения, в рисунке рта. — С холодильником явные проблемы, если совсем загнётся — что делать будем?.. Плесни мне кипяточку, Ксень.

— Ничего, — беззаботно отозвалась Ксения, — скоро зима, будем продукты за окно вывешивать.

— Посуду за собой помойте, — озабоченно произнесла Катя, уже укладывающая тетради в сумку: не до пустой трепотни, ещё на лекцию опоздаешь. — Я, наверное, задержусь сегодня… — щёки её окрасил лёгкий румянец. — Вечером увидимся!

— Киру привет передавай, — ехидно вставила Ксения, с удовольствием отмечая, как ещё больше смутилась девушка. — До вечера, птенчик!

Некоторое время подруги продолжали завтракать в тишине, но Ксению, видимо, распирало желание поговорить.

— Понять бы ещё, какая именно деталь нравится Кате в этом скоморохе, — задумчиво отхлебнув глоток чая, произнесла она. — Ведь второй год по нему с ума сходит…

— Это их дело, — Полина небрежно дёрнула плечом.

— Фу, какая ты скучная. С тобой даже косточки никому не перемоешь! — фыркнула Ксения.

— Ну, какая уж есть, — Полина встала и принялась собирать со стола грязную посуду. В университет нужно было ко второй паре, но она всё равно собиралась прийти чуть-чуть пораньше, поэтому следовало поторопиться.

Полина забегала вчера на кафедру, и Астаров её "обрадовал": он пока даже не заглядывал в черновик дипломной работы, который она оставила ему ещё на прошлой неделе.

“У вас, по всей видимости, будет другой научный руководитель, наш новый доцент Марк Громов, — объяснил ей заведующий кафедрой, — поэтому я… ммм… не углублялся. Он специалист по фольклору, вот сами с ним всё и обсудите".

Интересно, размышляла Полина, пока мыла чашки и тарелки над раковиной в общей кухне, какой он, этот загадочный новый доцент… удастся ли найти с ним общий язык? Беда, если не будет контакта с научным руководителем! Говорили, что приехал он аж из самого Питера. Непонятно, что и забыл в наших краях. Девчонки с четвёртого курса, у которых Громов уже читал первые лекции по теории языка, сплетничали, что мужик интересный, симпатичный… правда, старый, конечно: целых тридцать шесть лет.

Пожалуй, и к лучшему, что он приехал, с надеждой подумала Полина, вернувшись в комнату. Астаров уж больно равнодушен к фольклору. Хотя… может, новый доцент окажется ещё хлеще. Явится какой-нибудь пересушенный заплесневелый сухарь, полистает её труды и завопит, брызжа слюной: "Это что за отсебятина, госпожа Кострова?! Когда вы пишете научную работу, нужно подкреплять текст ссылками на авторитетные источники. И не забывайте ставить кавычки!"

— Хандришь?..

Неожиданный вопрос заставил Полину вздрогнуть и выйти из своей глубокой задумчивости. Она вспомнила, что не одна, и невольно поёжилась под испытывающим взором Ксении: все подруги ненавидели эти пристальные сканирующие взгляды будущей писательницы. Прямо-таки рентгеновские лучи!

— Давай проанализируем твою хандру вместе? — зелёные глаза за стёклами очков алчно блеснули. — Тебе — душу облегчить, а мне — рабочий материал для нового романа…

— Нет уж, спасибо, — благоразумно отказалась Полина, не желая быть рабочим материалом. — Поищи себе другую жертву.

— Ну я же и говорю: любви тебе не хватает. Романтики! Скучная ты, Полинка… вся какая-то правильная до зубовного скрежета, чопорная и занудная. Типичная старая дева!

Полина тяжело вздохнула.

— Непременно хочешь поругаться?

— Да я же шучу, шучу, — тут же пошла на попятную Ксения, заговорив голоском доброй лягушки из мультика. — На самом деле, я желаю тебе только добра, от всего сердца. Ну согласись, это же ненормально, когда у молодой симпатичной девушки нет парня!

— По-моему, у тебя его тоже нет, — вскользь заметила Полина, хотя назвать Ксению симпатичной можно было лишь с большой натяжкой. На самом деле, у подруги было довольно интересное лицо, но совершенно далёкое при этом от классических канонов женской привлекательности, и красила его вовсе не косметика, а живость и изменчивость.

— Я не в счёт, — беззаботно отмахнулась Ксения. — Я — вне. Буду описывать вас, несчастные! — и захохотала. Полина даже не улыбнулась в ответ, потому что у этой Ксении вечно не поймёшь, где она шутит, а где говорит всерьёз. Может, и впрямь возомнила себя выше всех остальных…

— Просто мне кажется, Вадим тебе понравится, — продолжила подруга. — Вы с ним одного поля ягоды… Он, кстати, стихи пишет. И очень даже неплохие…

Полина поморгала, пытаясь сообразить, в какой момент упустила нить беседы.

— Кто-кто мне понравится? — переспросила она недоумевающе. — Какой ещё Вадим?

— Мой двоюродный брат из Москвы, — пояснила Ксения совершенно невозмутимо, словно это проливало хоть какую-то ясность на ситуацию. Полина готова была поклясться, что вообще впервые слышит это имя.

— А при чём здесь твой брат?

— Я немного рассказала ему о тебе, как-то к слову пришлось. Показала фотки… Ну-ну, не вскидывайся, только те, что у тебя выложены в свободном доступе ВКонтакте!.. Знаешь, он заинтересовался. Ты вообще бываешь ничего так, — признала Ксения, — особенно когда оживляешься, а не ходишь в маске снежной королевы. Так вот, он планирует приехать навестить меня… ты не собираешься домой на ноябрьские праздники? Там три выходных подряд выпадает.

— Вот до этого не собиралась, а теперь точно уеду, — мрачно произнесла Полина, закипая. — Ты же знаешь, как я ненавижу всё это идиотское сводничество!

— Хоть надорвусь, да упрусь, как сказали бы братья-филологи, — усмехнулась Ксения. — Ни о каком сводничестве речи не идёт. Я просто чуточку подтолкну вас навстречу друг другу, только и всего! А дальше вы уж сами разбирайтесь. Кстати, вы неплохо бы смотрелись вместе. Представь, Вадим даже немного похож на тебя. Только, извини, красивее. Он как-то больше отчёркнут, что ли. Волосы потемнее, и брови погуще, и глаза выразительнее, и скулы резче, и улыбка не такая блуждающая…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это ты сейчас своего братца описываешь или критикуешь меня? — зло фыркнула Полина. — Запомни, Ксень: мне это неинтересно. Будь он хоть сто раз замечательным человеком, тысячу раз писаным красавцем и миллион раз твоим родственником.

Настроение вконец испортилось, хоть Полина и не желала признаваться в этом самой себе. Ксения хочет стать вершительницей человеческих судеб, ни больше, ни меньше, а на деле выходит дурацкое сватовство… Можно себе представить, что она напела этому Вадиму!

Пребывая всё в том же смутном раздражении, Полина быстро переоделась и убрала волосы в хвост на затылке. Уйти, уйти поскорее из этой опостылевшей комнаты, подальше от внимательного исследовательского взгляда… Впрочем, подруга на неё уже и не смотрела — открыла ноутбук, закурила, пользуясь отсутствием Кати, и торопливо забегала пальцами по клавиатуре. Строчит, писательница… Дым столбом, забытая чашка кофе остывает рядом, волосы растрёпаны, очки набок, и, кажется, она даже не умывалась сегодня, но теперь хоть из пушки пали — ничем её не проймёшь.

— Ты куда? — спросила Ксения небрежно, не поднимая головы, заметив, что Полина подхватила сумку и двинулась к двери.

— На кафедру.

Илона

Она немного приболела в начале нового учебного года и пропустила первые дни занятий, чему была в глубине души даже рада. Илона отчаянно трусила перед встречей с Марком — так же сильно, как и ждала этого.

Сколько же прошло лет?.. Да уж никак не меньше пятнадцати. Она уже не та беззаботная девчушка в цветастом платье, которую он помнит. Да впрочем, помнит ли?.. Она мелькнула в его жизни не такой уж значимой героиней. А если быть совсем честной, хотя бы с собою, то, пожалуй, и вовсе — проходным персонажем…

А вот Марк стал для неё когда-то целым миром. Вернее, не Марк, тогда ещё — просто Марик, милый соседский парнишка, в которого она была тихо и отчаянно влюблена с первого класса. Что такое — первая детская любовь? Всё было до смешного наивно и невинно. Караулила у окна, когда Марик появится во дворе, тут же выбегала вслед за ним, нарочито небрежно здоровалась и чуточку краснела от удовольствия, заслышав в ответ доброжелательное: “Привет!”, а затем околачивалась во дворе, делая вид, что совершенно не смотрит в его сторону, и, между тем, украдкой задевала своё счастье вороватым взглядом…

Он, разумеется, не воспринимал её всерьёз. Так, путается какая-то мелочь под ногами… Марик был старше на пять лет — а в таком нежном возрасте это целая пропасть. Илона всё ещё играла в куклы и обожала диснеевский мультик про русалочку Ариэль, а он уже целовался с девчонками, курил тайком от родителей и заканчивал выпускной класс.

После школы Марик уехал поступать в Санкт-Петербург, и Илона эгоистично молилась всем богам, чтобы он провалился и вернулся в родной город. Ну, чем ему здесь не нравится?.. И университеты, и институты, и академии имеются — на любой вкус… Однако Марик поступил.

Отныне она стала видеть его лишь дважды в год — он приезжал к родителям во время зимних и летних каникул. Марик сделался совсем взрослым и каким-то… чужим. Другая причёска, другая одежда, другой взгляд, другая улыбка… он даже разговаривать стал иначе. Илона теперь ещё больше робела при встречах, хотя он по-прежнему приветливо с ней здоровался и одаривал мимолётной улыбкой.

А когда Илона училась в выпускном классе, а Марик перешёл на пятый курс, случилась трагедия: в страшной автомобильной аварии погибли оба его родителя.

Илона ужасно ждала его приезда из Питера. Ей так хотелось утешить его, обнять, сказать какие-то уместные в данной ситуации ободряющие слова, даже, может быть, поплакать с ним вместе… но ей просто не предоставили такой возможности. Марик был постоянно окружён другими людьми, соболезнующими и сочувствующими. Дальние родственники, соседи, друзья и коллеги родителей — все спешили поддержать парня в этой непростой ситуации. Марик не был похож сам на себя: бледный, осунувшийся, небритый, с синевой под глазами и резко выступившими скулами, будто повзрослевший лет на десять. Он отстранённо принимал соболезнования, но взгляд его был словно устремлён внутрь себя, Илону он просто не замечал. Может, это было и к лучшему. Что знала о настоящем горе легкомысленная шестнадцатилетняя девчонка? Какие слова утешения могла ему сказать?..

А потом он уехал.

Илона тогда подкарауливала его в подъезде с раннего утра. Дождалась, когда Марик загремит наверху ключами, возясь с дверным замком, а затем по лестнице гулко зазвучали его торопливые шаги: он спешил на вокзал.

— Марк! — окликнула она его несмело, отделившись от стены напротив почтовых ящиков. Он притормозил, сфокусировал на ней взгляд, с трудом узнавая свою маленькую глупенькую соседку… откуда-то из нереально далёкой, из самой что ни на есть прошлой жизни.

— Ты теперь не вернёшься? — без предисловий выпалила она то, что не давало ей покоя уже несколько дней. Марик понял. Горько усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:

— А что меня теперь здесь держит? Кто у меня остался?

“Я”, - подумала Илона, но ничего не сказала вслух, только растерянно улыбнулась. Он взглянул на часы и спохватился:

— Извини, мне пора…

“Можно мне хотя бы на вокзал тебя проводить?” — подумала она, но опять так и не решилась произнести это вслух.

— Приезжай как-нибудь в Петербург, — напоследок вежливо пригласил её он и тоже попытался слабо улыбнуться в ответ.

“Приезжай…”

Эти слова потом много лет звучали у неё в ушах. Интересно, за чем бы она поехала? Не за ответом ли на свою открытку, которую Илона (вот дурочка!) послала ему на день рождения? Адрес выпытала у тётки Марика, которая обосновалась отныне в квартире его родителей.

И ведь написала-нажелала она ему тогда всякой банальной дежурной ерунды, типа здоровья и счастья в личной жизни… Но всё-таки долго, до нелепого долго ждала Илона ответа на ту несчастную открытку.

А вот теперь Марик вернулся в родной город в качестве доцента Громова. Он будет преподавать в том же университете, где Илона сначала училась, а ныне и сама внедряет науку в суетные головы.

Она больше не носит цветастых платьев. В ней не осталось ни грамма прежней девичьей лёгкости и беззаботности. Ей тридцать один год, она вдова (уже в самом этом слове мерещится что-то старческое и убогое), студенты считают её занудой… и всё-таки ритм глупого сердца почему-то всякий раз учащается, когда Илона слышит знакомое имя. Марик!.. Доцент Марк Александрович Громов. Он будет работать здесь. С ней вместе…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что привело его домой? К кому он ехал — или от кого бежал? Илона в отчаянии понимала, что совершенно ничего не знает о нём, но при этом страстно желала узнать, увидеть, понять — каким он стал.

Первого сентября ей позвонила Муся. Вообще-то, конечно, не Муся, а Мария Андреевна Савицкая — секретарь филологического факультета. Но вся кафедра звала её исключительно Мусей, такая она была полненькая, жизнерадостная и румяная.

Муся перманентно находилась в поиске спутника жизни, поэтому каждый новый мужчина, оказывающийся в поле её зрения, немедленно рассматривался как потенциальный кандидат в мужья, и она даже не особо пыталась это скрывать. Вероятно, по этой причине Муся до сих пор не была замужем, хотя уже попала в злополучную возрастную категорию “если вам немного за тридцать”.

— Видела я сегодня нашего нового доцента… — сообщила Муся загадочным тоном. Илона с трудом справилась с дыханием и переспросила как можно рассеяннее:

— Громова?

— Громова, кого ж ещё. Правда, мельком… Астаров тут же увёл его в деканат, увиваясь вокруг него, как виноградная лоза.

— Хочет очаровать, — фыркнула Илона. — Это манера у него такая с новыми людьми.

Впрочем, не только с новыми — Астаров был любезен абсолютно со всеми. Он частенько с улыбочкой отчитывал Илону за то, что её студенты плохо знают русский язык. “Занятия поручены вам… ммм… следовательно…” Следовательно — что? Она виновата в том, что эти остолопы доучились до пятого курса и не умеют писать “папа-мама”?! Ведь уже на вступительных экзаменах видно, кого они принимают. В сочинениях по двадцать-тридцать ошибок, а Астаров широким жестом ставит четвёрку — “за общую одарённость”. А ей потом мучиться с этими одарёнными и быть за них в ответе… она же преподаватель русского языка.

Поняв, что пауза слишком затянулась, Илона спохватилась, что Муся ждёт от неё естественного в этой ситуации любопытства, и быстро спросила:

— Ну, и… какой он, этот Громов? Как тебе показался?

— Интере-е-есный мужчина, — протянула Муся многозначительно. — Такой, знаешь… с драмой в глазах.

Вот ещё, выдумала какую-то драму… наверное, любовных романов перечитала, с досадой подумала Илона, а вслух невозмутимо заметила:

— Может, у него просто расстройство желудка.

— Ну тебя! — обиделась Муся. — Очень умный, но печальный взгляд.

Да, Илона прекрасно помнила, как Марк умеет смотреть — казалось, заглядывая тебе прямо в душу… Она как наяву увидела перед собой его внимательные серые глаза, обрамлённые на зависть длинными, пушистыми ресницами, отчего складывалось слишком уж милое общее впечатление. Этакий бесхитростный взгляд наивного ребёнка… Но между тем, какой-то дух противоречия упрямо побуждал её сейчас обесценивать все неоспоримые достоинства Марка перед Мусей.

— Умный и печальный взгляд, как у собаки? — иронично осведомилась она.

— Фу такой быть, — слышно было, как Муся надулась. — Вот выздоровеешь, придёшь и сама увидишь. Уверяю, ты останешься от него в полном восторге!.. Все наши тётки пищат в экстазе. Кстати, когда ты планируешь воскреснуть и вернуться в родной коллектив, чтобы продолжать истязать бедных студентов?

— Да думаю, денька через два появлюсь, — откликнулась Илона, вздохнув. Не может же она, в самом деле, вечно прятаться…

Кафедра филологии располагалась на втором этаже. Поднимаясь по лестнице, Илона тщетно старалась справиться с бешено колотящимся от волнения сердцем. Подойдя к белой двери, она дышала так тяжело, будто только что пробежала марафон. Господи, только бы Марка там сейчас не было… или нет, наоборот, пусть будет, лучше уж сразу… ожидание и неизвестность её просто убивают. А если и нужно от чего-то обороняться, то только от самой первой минуты.

Марк был на кафедре.

Илона не знала, куда девать глаза, и краска всё-таки обожгла щёки. Пялиться в открытую неудобно, избегать его взгляда — подозрительно… А ещё терзала дурацкая фольклорная ассоциация: она только что отворила дверь в запретный “мёртвый” мир, куда ни в коем случае нельзя входить… “По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне…”*

Астаров немедленно представил их друг другу со всей церемонностью.

— Марк Александрович Громов, наш новый доцент… А это Илона Эдуардовна Саар, преподаватель современного русского языка.

Она, наконец, решилась и посмотрела на него открыто… и сразу же узнала эти серые глаза, этот внимательный взгляд, словно и не было никакой разлуки, и перед ней — всё тот же двадцатилетний Марик, до отчаяния похожий сам на себя… вот только морщинки в уголках глаз и чуть загрубевшее, больше не такое мальчишеское, лицо свидетельствовали о том, что прошло уже немало лет.

— А мы с Илоной… Эдуардовной давно знакомы, — произнёс Марк с улыбкой.

Голос… оказывается, она совсем забыла его голос. Как же приятно он звучит, хочется просто зажмуриться и замурлыкать, как разомлевшая на солнышке кошка. Можно себе представить восторг студенток, когда этим самым потрясающим голосом он читает им лекции…

На кафедре воцарилась удивлённая тишина. Илона успела перехватить ошарашенный и одновременно обиженный взгляд Муси, в котором явственно читалось: “Мне-то ты могла сказать, что вы знакомы?!”

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Мы были соседями по дому, — пояснил Марк всем присутствующим, точно извиняясь за то, что они с Илоной утаили сей факт биографии от коллег. — Правда, уже очень и очень давно…

— Когда деревья были большими**, - робко улыбнулась она в ответ.

___________________________

*Строки из стихотворения Геннадия Шпаликова

**”Когда деревья были большими” — советский художественный фильм-драма Льва Кулиджанова, эта фраза обычно используется в контексте воспоминаний о детстве.