Десять месяцев (не)любви

Глава 17

МАЙ

Государственные экзамены мало волновали Полину: она не сомневалась, что сдаст, и была почти уверена в том, что на "отлично". Единственное, что её по-настоящему заботило — это возможность ещё раз встретиться на госах с Марком Александровичем. Нет, ей ничего не нужно было от него, просто ещё разок увидеть… хотя бы в такой официальной обстановке. Им ведь так мало осталось этих случайных-неслучайных встреч… И, чем стремительнее приближался конец учебного года, знаменующий также и выпуск из университета — тем тоскливее сжималось её сердце.

Она вошла в аудиторию в первой пятёрке — бесстрашных и самых нетерпеливых. Билеты были веером разложены на длинном столе. Тихая скука ещё не успела осенить комиссию: декан, завкафедрой и доценты негромко, чтобы не мешать студентам готовиться, переговаривались между собой. Заглянув в свой билет, Полина окончательно успокоилась: ответы на все вопросы были ей известны.

Делая вид, что старательно пишет что-то на листе бумаги, она исподтишка посматривала на Громова. Он сидел, не особо участвуя в беседе с коллегами, только изредка вежливо кивал. Чужой, для всех чужой, хоть и проработал на этой кафедре с самого сентября — а так и не стал здесь своим… Сколько ещё Полине осталось любоваться на него украдкой? Речь шла о считанных днях. Защита, вручение диплома… а потом долгая, невыносимо долгая разлука на целое лето. Это в лучшем случае, конечно — если всё устроится с аспирантурой. Но… прожить без него два месяца? Немыслимо, невозможно, невыносимо…

Минут через двадцать после начала экзамена члены комиссии решили выпить чаю и наскоро перекусить: в небольшой аудитории рядом с кафедрой для них был накрыт стол с бутербродами, фруктами и выпечкой. Вышли все, кроме Марка Александровича — он сказал, что пока не голоден.

Студенты оживились и слегка расслабились. Ирина Селиванова, сидевшая позади Полины, негромко зашуршала заготовленными шпаргалками. А Полина всё продолжала смотреть на Громова, не реагируя больше ни на что. И когда Марк Александрович, до этого внимательно читающий что-то в телефоне, вдруг поднял голову и упёрся в неё взглядом — она даже не удивилась.

Так они и сидели — без единого слова или жеста, без намёков, вопросов и обещаний… Молча смотрели друг на друга, не нарушая тишины аудитории и не отвлекаясь на посторонних. Глаза в глаза. Один на один. Потому что никого, кроме них, сейчас здесь просто не существовало. И во время этого безмолвного контакта глазами было сказано бесконечно много… сказано то, что они оба хотели, но не так никогда и не решились произнести вслух.

Вскоре вернулись члены комиссии, и Марк Александрович снова уткнулся в телефон, а Полина принялась торопливо набрасывать на своём листке конспект ответа. Сердце продолжало бешено колотиться, щёки горели, и она с трудом удерживалась от неуместной сейчас улыбки. Ну не смотрят так, не смотрят, если человек безразличен! Это значит, что она дорога ему. Что нужна… Сколько можно врать самому себе, Марк Александрович, сколько можно играть в прятки, господи, ну почему вы такой баран?!!

Первая студентка пошла отвечать. Размякшие после чаепития преподаватели едва не уснули во время её монолога: эта здоровая и румяная девица вещала на редкость расслабленным голосом.

Затем напротив членов комиссии сидела Ирина Селиванова, и сыпались общие фразы — настолько общие, что трудно было в принципе догадаться, о каком писателе и литературном периоде идёт речь. На наводяшие вопросы она отвечала очень медленно, запинаясь, мучительно подбирая слова, и педагоги даже шевелили вместе с ней в нетерпении губами, точно подталкивая.

Следующей вызвалась отвечать Полина. У неё и так уже голова шла кругом, она устала: когда русская литература подаётся разрозненными кусочками, перемешанными к тому же самым странным образом, в мозгах непременно заваривается каша.

Спрашивали её долго и придирчиво. Особенно свирепствовал завкафедрой, и Полина не сразу догадалась, почему: видимо, хоть таким образом, через любимую дипломантку доцента Громова, Астаров пытался ему досадить. До сих пор не мог простить историю с Ксенией — какой удар по самолюбию заведующего кафедрой, на которой он мнил себя царём, почти богом!

— У меня вопросов больше нет, — нехотя выдавил, наконец, Астаров, и Полину отпустили с миром.

Вопрос с защитой Ксении, кстати, был решён положительно: студентке дали этот шанс. С предзащитой по времени она уже пролетела, но в обход всех правил и предписаний, заручившись поддержкой деканата, ей позволили явиться сразу на защиту диплома в июне, вместе с остальными однокурсниками. Если поначалу пятый курс офигевал, как жестоко была наказана Далматова, то теперь он недоумевал ещё больше — от того, что всё сошло ей с рук и скандал был спущен практически на тормозах.

Ксению в эти дни как будто подменили: она сутки напролёт проводила за ноутбуком, начисто переделывая свою печально прославившуюся работу, и прерывалась только на сон, еду и сигареты. Полина ходила по комнате на цыпочках и даже не ругалась на подругу за то, что та, как обычно, дымит прямо в комнате: процесс курения помогал ей думать. Свою страницу на самиздате вместе со всеми опубликованными произведениями она удалила, пояснив, что это отвлекало бы её от дела. "Потом жалеть будешь!" — пожурила её Полина, но горе-писательница только грустно покачала головой.

А о том, что Полина звонила Громову и просила за неё, Ксения так и не узнала…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ИЮНЬ

Защитой диплома всех пятикурсников пугали, как малышей — сказочкой о бабайке. На деле же всё оказалось не так страшно. Никого не собирались специально "топить", благосклонно даруя шанс выплыть на поверхность даже самым безнадёжным троечникам путём наводящих вопросов.

Ирина Селиванова раскопала в интернете информацию о том, что во время защиты нужно как можно чаще повторять: "мой научный руководитель", "мы с руководителем", "по совету руководителя"…

— Это делается для того, — щедро делилась она новыми познаниями с однокурсниками, — чтобы члены комиссии ассоциировали диплом в первую очередь с научруком, а уже потом — со студентом. Ну, сами понимаете — поставить хреновую оценку коллеге сложнее.

Во время её выступления словосочетание "мой руководитель" в разных вариациях прозвучало столько раз, что сам многажды помянутый руководитель сидел красный, как свёкла, и мечтал провалиться сквозь землю, а члены комиссии с трудом сдерживали смех.

Даже к Ксении не слишком придирались — впрочем, и она не подвела: работа получилась немного сыроватой, но вполне достойной. Правда, "отлично" ей так и не поставили, ограничившись четвёркой, но Далматова была безумно рада и тому, что получила, прекрасно понимая, что всё справедливо и заслуженно.

И вообще, к чести Ксении, основное своё внимание в день защиты — искренне и нежно — она отдала Полине. Было видно, что она действительно волнуется за подругу, зная, как много для неё значит эта дипломная работа.

Сама же Полина почти не нервничала. Разве что самую капельку — в момент, когда всё тот же Астаров принялся забрасывать её каверзными вопросами, никак не желая угомониться, хотя остальные члены комиссии были весьма довольны её выступлением. Она с честью держала удар, потому что была готова к подобному. Она не лукавила, когда думала, что способна защищать свою работу с палкой в руках, пусть даже перед сотней Астаровых.

— В зале, конечно, все смотрели на тебя, пока ты говорила, — поделилась Ксения с Полиной, когда они оказались в общежитии, — а я смотрела на твоего "научного руководителя", — пропищала она, подражая голосу Ирины Селивановой. — Он сиял вместе с тобой…

— Глупости, — пряча смущённую улыбку, отозвалась Полина, — он никогда не сияет.

— Ну да, а тут, понимаешь ли, засиял, но — односторонне.

— Это ещё как?

— Да так: с одной стороны сияние, а с другой — мрачная тень. Его что-то сильно тревожит. Вероятно, эта общая неопределённость облика тебя в нём и привлекает… ах, он такой загадочный, содержательный и нешаблонный, ах, у него в душе всё поперёк!

— Не начинай, — миролюбиво попросила Полина. Странно, шуточки Ксении больше не царапали и не обижали, просто хотелось немного посидеть в тишине, наедине со своими мыслями: вспомнить взгляд серых глаз… и радостную улыбку… и торжествующее пожатие горячей руки…

— Понимаешь, — задумчиво протянула Ксения, — твой Громов…

— Он не "мой", — возразила Полина, хотя слышать это было весьма приятно.

— Твой Громов, — с нажимом повторила подруга, — прежде всего, учёный. Ну, а девушки потом, однако. И это несмотря на то, что вокруг него постоянно вертятся какие-то бабы, буквально разрывают на части… вспомни ту питерскую историю со студенткой. Ведь не зря она домогательства выдумала. Небось, втайне сама о них мечтала… А как наша Илона Эдуардовна на него смотрит, не замечала?..

— Замечала, — с вызовом ответила Полина. — И что с того?

— Да ничего. Его это всё заметно напрягает. Он, как в том бородатом анекдоте про Ленина, знаешь? Любовнице говоришь, что идёшь к жене, жене говоришь, что идёшь к любовнице, а сам залезаешь с книгами на чердак — и начинаешь учиться, учиться, ещё раз учиться, — Ксения засмеялась.

— Он тоже может любить и чувствовать, — возразила Полина.

— Не сомневаюсь, — тут же согласилась подруга. — Извини, что я снова влезаю, но по-моему, тебе надо бороться за него, а не сидеть у косящатого окошечка и ждать, когда добрый молодец прискачет на лихом коне. Ты нестерпимо старомодна, Полинка, ну просто девица из прабабушкиных романов. Воображаешь, что Марк Александрович прилетит на крыльях любви на твой захолустный остров, а ты будешь сидеть в светлице, перекинув русу косу через плечо, и кобениться…

Полина не выдержала и фыркнула.

— Ксень, нужно выдерживать какой-то стиль, если ты писательница. Ты не имеешь право говорить "кобениться", для этого надо иметь совсем другое лицо, и очки тогда нельзя. Прямо когнитивный диссонанс!

— Ты мне зубы заговариваешь и уводишь от темы разговора… ладно, отныне я буду говорить с тобой языком Хераскова*. Итак, ты воображаешь, что твоему герою будут милы трясины твоего острова и захолустны те дороги, твои касалися которых сухощавы ноги…

Полина захохотала в голос. Ох уж эта Ксения!..

— У меня совсем не сухощавые ноги, между прочим.

— Это для стиля, — отмахнулась та. — Так вот, Полин: твой герой на остров не поедет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Девушка немного помолчала.

— Приезжай ты, Ксень, если он не приедет, — сказала она наконец. — Папа с тётей Настей будут очень рады. Я им много о тебе рассказывала.

— Я-то приеду, — Ксения вздохнула. — Но Марк Александрович… Понимаю, что тебе это интересно: свернуться в клубок и ждать, чтобы тебя распутывали, вот только…

Она не закончила свою мысль. Полина не переспросила.

___________________________

*Михаил Матвеевич Херасков — русский поэт, писатель и драматург эпохи Просвещения. Наиболее известен как автор эпической поэмы "Россиада", посвящённой взятию Казани Иваном Грозным.

На вручении дипломов в конце июня царила совсем иная атмосфера: забылась предшествующая этому событию нервотрёпка, схлынуло адское напряжение последних месяцев, канули в лету недосып и мандраж. В сердце — праздник, голову кружит пьянящий дух свободы, а в душе зарождается уверенность, что ты можешь изменить весь мир, потому что он, этот мир, целиком и полностью принадлежит исключительно тебе.

Церемония вручения проходила в актовом зале главного корпуса университета. Многие выпускники привели с собой родителей, кто-то — даже бабушек и дедушек. Но, откровенно говоря, это был достаточно однообразный и скучный процесс: дипломантов вызывали на сцену по списку, где они по очереди пожимали руки всему руководящему составу вуза во главе с ректором, а затем ставили свою подпись и возвращались на место уже с дипломом, красным или синим. К счастью, вручение чередовалось концертными номерами в исполнении студентов младших курсов.

Все девушки принарядились, как на бал (каждая вторая была в вечернем платье), навертели замысловатых причёсок, позаботились о макияже. Полина надела новое синее платье — немного смелое, даже вызывающее, но удивительно ей идущее: с открытой спиной, облегающее фигуру, как перчатка. Его в самый последний момент заставила купить Ксения.

— Полинка, ты просто секс-бомба! — завопила она восторженно, когда подруга вышла из примерочной. — Я и не подозревала, что у тебя такие классные сись… грудь.

— А не слишком откровенно? — с сомнением спросила Полина, тем не менее, с явным удовольствием рассматривающая своё отражение в зеркале.

— Самое то! Громов будет сражён прямо в сердце, вот увидишь.

За подругами должна была заехать на своей машине Ирина Селиванова: главный корпус располагался далековато, так что трястись в общественном транспорте нарядными и красивыми было бы просто кощунством. Ксения, к слову, тоже была при параде: в новеньком светлом сарафане, с распущенными по плечам волнистыми локонами.

— Офигеть, — сказала Селиванова, увидев их обеих. — Вот учишься пять лет с людьми, учишься… и перед самым получением димплома узнаёшь, что они, оказывается, женского пола!

— Так себе шутка, — отозвалась Ксения, торопливо роясь в своей тумбочке. — Блин… куда я задевала свой браслет? Полин, ты его не видела?

— Далматовой понадобился браслет, — покачала головой Селиванова. — Тяжёлый случай. Может, реальную Ксению похитили инопланетяне?.. Где ты вообще купила этот браслет? В круглосуточном супермаркете, по акции вместе с сигаретами?

— Твоё натужное красноречие меня не задевает, — гордо отозвалась Ксения, выуживая, наконец, браслет из недр тумбочки. — Можем ехать.

Громов сидел в первом ряду, вместе с другими преподавателями филологического факультета. Полина поймала его взгляд, когда поднималась на сцену за своим красным дипломом. Не отвела глаза, не смутилась, а смело и открыто улыбнулась в ответ.

Череда покровительственных рукопожатий, чужие потные ладони… ничего общего с тем ощущением, когда Марк Александрович пожал ей руку сразу после защиты, поздравляя с отличным результатом.

Она спускалась со сцены под аплодисменты, одной рукой придерживая подол платья, а другой прижимая к груди диплом. Внутри у неё все пело и танцевало от радости. Папа, тётя Настя, ах, как жалко, что вас сейчас нет рядом со мной!.. Ваша Полинка — дипломированный специалист. Самой не верится…

В зале было душно, в горле пересохло от переизбытка эмоций, и Полина решила ненадолго отлучиться, чтобы купить в фойе воды или лимонада. Не успела она сделать и нескольких шагов по коридору, как услышала вслед знакомый голос, окликающий её по имени.

Обернулась, не веря своим глазам и одновременно понимая, что именно так оно и должно быть, только так и никак иначе… Громов вышел из зала следом и сейчас торопливо приближался к ней.

— На защите мы с тобой так и не успели толком поговорить… — сказал он, подойдя. — У тебя получилась великолепная работа. Ещё раз поздравляю… и с получением диплома тоже, коллега, — он улыбнулся той особенной улыбкой, которую так любила Полина и которую она почти перестала видеть в последние месяцы. Он улыбался так очень давно, в самом начале их знакомства…

— Всё благодаря вам, — отозвалась она, ничуть не лукавя. Громов покачал головой.

— Неправда. Ты написала бы свою работу так же хорошо и при другом руководителе.

— Не написала бы, — она взглянула ему в лицо. — Вы… меня вдохновляли, — и тоже несмело улыбнулась ему. Да гори оно всё синим пламенем, всё равно ей скоро уезжать, они теперь не скоро увидятся… Пусть знает.

— Послушай, Полина… — он сделал ещё один шаг, приблизившись к ней почти вплотную. — Нам с тобой надо серьёзно поговорить… о многом.

— О чём, например?

— О тебе. Обо мне. О… нас, — закончил он, точно решившись наконец объединить себя и Полину в одно короткое, но ёмкое определение.

— Сейчас? — уточнила Полина, затаив дыхание.

— Нет-нет… не то место, да и время… Вы что с курсом после вручения делаете? Наверняка, гулять и отмечать будете?

— Да, — кивнула Полина. — У нас на набережной в девять вечера ресторан забронирован. Ну, тот самый, на воде — как корабль, знаете?.. — зачем-то добавила она.

— Хорошо, тогда давай встретимся в семь. Если тебе удобно.

— Удобно, — кивнула она, стараясь не завизжать от счастья. — А где?

— Ну… хотя бы в сквере возле набережной. Чтобы тебе потом проще было добираться на встречу со своими, — он снова улыбнулся.

— Хорошо, — кивнула Полина, по-прежнему сохраняя относительное внешнее спокойствие, в то время как внутри у неё, похоже, прямо в данную минуту разыгрывался бразильский карнавал, — я буду.

— Ну, тогда беги, — отпустил он её. — Ты же куда-то торопилась?

Полина и забыла, что хотела пить.

— До свидания, Марк Александрович, — не двигаясь с места, произнесла она.

— До вечера, — кивнул он. — И знаешь, что?..

— Что?

— Ты потрясающе выглядишь, — отозвался Громов.

Вынести это счастье Полина была уже не в силах. Она зажмурилась, круто развернулась и помчалась от него прочь, улыбаясь до ушей и подскакивая, как первоклашка.

Илона

Она пожалела, что пришла на церемонию вручения, когда увидела Полину Кострову, поднимающуюся на сцену. Девушка была чудо как хороша, и не только из-за красивого платья: было в ней сегодня что-то новое — доверчиво-счастливое, и эта её чуть застенчивая, но открытая улыбка, и сияющие глаза, и несокрушимое обаяние молодости… Илона знала, что Марк не мог всего этого не отметить. Она знала также, что он ждал выхода Полины, готовился к нему. Едва со сцены прозвучала фамилия его дипломантки, Марк выпрямился в кресле, непроизвольно чуть подавшись вперёд, чтобы не упустить ни мгновения. Он так смотрел на Кострову, что даже у постороннего человека не осталось бы ни малейшего сомнения на его счёт.

Илона закусила губу и вот тогда-то подумала, что лучше бы ей вовсе остаться дома. В самом деле, она не такая уж важная шишка на факультете, её отсутствия ровным счётом никто бы не заметил. Даже… даже Марк, как ни горько это признавать.

Добило её то, что она перехватила ответный взгляд Костровой, обращённый на своего научного руководителя. Вернее, теперь уже — бывшего руководителя. Господи, да у них всё на лицах написано, и как это до сих пор никто ни о чём не догадался?..

Напряжённо улыбаясь, Илона хлопала вместе со всеми, пока Полине вручали диплом. Марк тоже хлопал и казался таким гордым, таким невероятно счастливым в этот самый момент, что хотелось зажмуриться или отвернуться.

Боковым зрением Илона отметила, что Кострова направилась к выходу из зала. И в ту же секунду даже не увидела, а почувствовала, как Марк тоже поднялся.

Наверное, на уход дипломантки и доцента никто не обратил внимания. Зал был заполнен народом, было шумно, весело и празднично, сцена утопала в букетах цветов и воздушных шарах… вон уже какой-то хореографический коллектив выскочил на подмостки, студенты закружились в зажигательном современном танце… Никому не было дела до того, куда подевались выпускница Полина Кострова и Марк Александрович Громов.

Илона на всякий случай тоже сделала вид, что ничего не происходит, несмотря на пустующее кресло в первом ряду. Мало ли, куда он вышел. Тем более, вот уже и вернулся… Сколько его не было? Три минуты? Пять? Десять?.. За это время ничего невозможно успеть. Если только сказать: “Полина, давайте увидимся с вами сегодня после церемонии…” Чепуха, чепуха, ничего подобного он не говорил!..

И всё-таки, когда дипломы были вручены их законным владельцам, праздничная программа подошла к концу и торжественное мероприятие можно было официально считать завершённым, Илона не выдержала и окликнула Кострову. Та пробиралась к выходу вместе со своей подругой Далматовой, но, услышав зов русички, остановилась. Хорошо, что Марка не было рядом — его отвлёк беседой кто-то из профессоров, при нём Илона не решилась бы на подобный отчаянный поступок.

Извинившись перед Ксенией, Полина подошла к преподавательнице. Да, да, к бывшей преподавательнице… Илона очень старалась, чтобы голос не дрожал. Она поздравила Кострову, затем они перекинулись парой ничего не значащих фраз о планах Полины на будущее, об аспирантуре… Кострова упомянула также, что лето проведёт у родителей, на острове. Милая, славная, умная и красивая девочка… но как же хорошо, как же замечательно, что она уезжает, подумала Илона, готовая расплакаться от облегчения.

— Да, Полина, я вот что ещё хотела… Нам бы поговорить кое о чём. О Кирилле Рыбалко, о вашей подруге Кате Таряник… вы же поддерживаете с ними связь?

— Да, конечно, — немного удивлённо кивнула Полина.

— Я хотела бы узнать об их жизни в Москве поподробнее. Если это возможно.

— Сейчас? — уточнила Кострова.

— Нет-нет, сейчас у меня просто нет времени. Знаете, что… а приходите ко мне домой. Попьём чаю, поболтаем… вы же помните, где я живу?.. Прекрасно. Вы когда уезжаете?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— В субботу.

— Ну, вот прямо сегодня и приходите. Скажем, часиков в семь-восемь.

— В семь-восемь я не могу, — отозвалась Полина. — Можно чуть пораньше?

— Давайте к шести. Устроит?

— Да.

— Тогда до встречи!

Илона отошла от дипломантки с приклеенной улыбкой, чувствуя, как немеют губы от собственной неискренности.

"В семь-восемь я не могу…"

Ну подумаешь — мало ли, куда Полина Кострова собирается в семь часов вечера, тем более, после получения диплома! Наверняка будет отмечать с друзьями.

Дома нервозность только усилилась. Илона заварила свежий чай и уселась с чашкой за столом в кухне, старательно отгоняя назойливые мысли, но они всё жужжали и жужжали, как мухи, ввинчивались в мозг, разрывали сердце…

Итак, давайте посмотрим правде в глаза, Илона Эдуардовна. Впервые за эти долгие месяцы не станем убегать и прятать голову в песок. Если ваши дикие предположения верны — а они, скорее всего, верны — то Марк, как порядочный человек, непременно придёт сегодня к вам для прощального разговора. Он должен быть свободен к семи часам — потому что в семь у него встреча с Полиной Костровой. Он непременно должен с ней встретиться, ведь она скоро уезжает, как же он сможет её отпустить?!

Илона машинально сделала глоток чая, но поперхнулась, обожгла горло и закашлялась. Всё сегодня шло не так, всё валилось из рук, абсолютно всё…

Марк запутался. Просто запутался. Счастье зовёт к себе, а жалость не отпускает, держит, умоляюще цепляется за рукав…

Когда они прошли точку невозврата? В ту самую ноябрьскую ночь, когда она позвонила ему и, узнав, что он собирается в отель, упросила приехать к ней. Отвоевала. Отбила. Хотя ведь знала, не могла не чувствовать — он тогда приехал попрощаться… Не отпустила. Не смогла.

Если всё это так, если её “ясновидение” — не ошибка, то следует безжалостный, неумолимый вывод. Сегодня в семь Марк должен быть свободен. Ведь он не негодяй, не ловелас, не обманщик. Он, чёрт его побери, порядочный человек. Он и так дотянул до последней минуты, он страшно затянул неизбежный разрыв с Илоной, но только потому, что с ним сыграла злую шутку его проклятая доброта. Он всегда был слишком добр к ней — чуть больше, чем она того заслуживала.

Илона тоже затянула. Нужно было отпустить его раньше, намного раньше, пока ещё не было так больно ни ей, ни ему самому. Но теперь — ещё до семи часов — ему необходимо прийти к ней и честно сказать, глядя прямо в глаза: "Я ничего не могу с собой поделать, я не люблю тебя, прости и прощай".

Чтобы справиться с нарастающим ощущением холода внутри, она закуталась в шаль и прилегла на диван. Взяла планшет, принялась рассеянно блуждать по страницам интернета. Скоро должна прийти Кострова… хорошо, хорошо, что в субботу она уезжает. Ненадолго к Илоне вернулась глупая радостная надежда: а может, ещё не всё потеряно? Полина уедет, а они с Марком могут пойти в субботу в кино. Или в театр. Они так давно никуда не выбирались вместе…

В дверь постучали. Стук был характерный, знакомый, и Илона обмерла. Это была не Кострова — так стучал только Марк. "Не может быть… ошиблась…" — думала она, идя к двери и моля о спасении. Пожалуйста, пусть это будет не он!

Дверь открылась. Марк вошёл в прихожую, улыбнулся одними губами.

— Я тебе не помешал?

— Ну, что ты… проходи, раздевайся, — Илона радостно и немного преувеличенно засуетилась. — Садись, сейчас чаю или кофе выпьем… Ты не предупредил, что придёшь. Снимай пиджак, да снимай же, в квартире тепло!..

В ванной над раковиной висело большое круглое зеркало.

Илона пару раз нервно провела щёткой по волосам, с тревогой вглядываясь в своё отражение. Муся сказала ей однажды: “Волосы у тебя всегда, как сияние — даже завидно… Чудесный, редкий, дивный оттенок от природы, практически золотой. Одним словом, Златовласка!”

Лицо, на удивление, тоже выглядело довольно милым — оживлённое, радостно разрумянившееся. Но глаза… глаза выдавали её, с ними ничего нельзя было поделать — они были такие несчастные!

В голове, точно птица в клетке, отчаянно билась одна-единственная мысль: "К семи часам он должен быть свободен…. к семи часам он должен быть свободен…" Не веря этому ни секунды, она всё же в страхе подсознательно ждала, что вот сейчас вернётся в комнату — и Марк неизбежно произнесёт эти безжалостные слова: "Илона, давай разойдёмся по-хорошему. Останемся добрыми друзьями".

— Голова опять болит? Кофе тебе сделать или чай? — с деланой беззаботностью защебетала она, впорхнув в гостиную. Он сидел на диване, выпрямившись и серьёзно глядя перед собой. Готовился к нелёгкому разговору?..

А может быть, она всё себе просто придумала. Ну конечно, придумала! Тоже мне, доморощенная ясновидящая из шоу “Битва экстрасенсов”… И нет у Марка никакого важного разговора, он просто пришёл к ней — своей любимой женщине, потому что это нормально, он соскучился. Хватит придумывать себе несуществующее несчастье, горе имеет куда более резкие и определённые очертания.

— Нет, голова не болит, — глухо откликнулся Марк, помедлив. — Я…

И в этот миг раздался звонок в дверь.

— Это Кострова пришла, — как можно непринуждённее произнесла Илона и тут же отметила, как моментально потемнели его глаза, как окаменело лицо и непроизвольно сжались челюсти. "Жаль, что я её позвала…" — мелькнуло запоздалое раскаяние, но одновременно с этим чуточку злорадно подумалось: ничего, пусть она узнает! Следом шевельнулась в голове трусливая подлая мыслишка: а не за этим ли она заставила Марка снять пиджак?.. Ах, как мелко, ничтожно, жалко, глупо… и стыдно. Илона пошла открывать дверь, терзаясь совсем уж идиотским вопросом: наденет он пиджак или нет?

Она ввела Полину в комнату… Пиджак лежал на диване: в жизни воспитанного человека бывают такие моменты, когда порядочнее не надеть. Сам же человек стоял у окна.

На этом силы у неё иссякли. Илона поняла, что проиграла. Она увидела их лица… Увидела — и поняла, что собственная подлость сейчас её просто задушит.

Но — даже полузадушенная — она сделала напоследок ход конём. С жестокостью, затмившей разум, Илона чётко, медленно и раздельно произнесла (и пусть хоть умрут сейчас оба!):

— Извини, милый. У нас с Полиной важный разговор, мы тебя оставим ненадолго. Потом будем все вместе пить чай!

Ага, прямо-таки идиллия: Он, Она и… Она. Классический любовный треугольник, как непременно сказал бы Кирилл Рыбалко, иронизируя то ли над нею, то ли над самим собой. Похоже, в её треугольнике тоже победит хорошая девочка. А как иначе…

На Марка она смотреть боялась. Перевела взгляд на хорошую девочку… Полина стояла, побледнев до пепельного оттенка и закусив губу, неумело и отчаянно пытаясь справиться с охватившими её эмоциями. Ресницы её едва заметно подрагивали.

— Извините, Илона Эдуардовна, — наконец, выговорила она, неловко попятившись. На щёки медленно-медленно возвращались нежные краски юности. — Я совсем забыла. Мне нужно срочно бежать… я не могу сейчас… Простите! — и, развернувшись, торопливо бросилась прочь, действительно практически бегом.

Илона закрыла за нею дверь, помедлила несколько мгновений, собираясь с духом, как перед прыжком с моста, и вернулась в комнату.

Марк стоял на прежнем месте. Лицо его было застывшим, словно маска. Уж хоть бы орал, кричал на неё, что ли… Да лучше бы даже пощёчину влепил, чем вот так казнить своим холодным, вежливо-отстранённым молчанием.

Илона поняла, что избежать откровенного разговора невозможно. И пусть слова эти убьют её, но они будут, чёрт возьми, непременно будут сказаны прямо сейчас!

— Марк, по-моему, пришло время определиться и сделать, наконец, окончательный выбор, — выдохнула она, глядя в его серьёзные глаза. — Не надо меня щадить, пожалуйста, я приму любое твоё решение, я ко всему готова. Просто ответь — она или я?..

Он взглянул на неё с искренним мучением, боясь причинить ей ещё больше боли. Даже убивая — он жалел её, всё медлил, всё не решался нарушить своё молчание беспощадным ответом. И эту жалость так легко, так заманчиво было принять за любовь, что сердце в который раз дрогнуло, поддаваясь. Так сладко тешить себя иллюзиями, принимая одно — за другое. Так похоже, так близко… но не то. Хватит! Достаточно она обманывала себя и мучила их обоих.

— Ты любишь меня? — спросила она у него в первый и последний раз в жизни, решительно отвергая жалость. И тут же, струсив, не давая паузе затянуться, добавила:

— А её?

— Люблю, — ответил он тихо, но твёрдо.

Илона быстро отвернулась, села на диван. Она не поверила бы другому ответу, но… за что, за что? Чтобы справиться с леденящим холодом внутри, с лихорадочной дрожью, она изо всех сил сжала ладони, задержала дыхание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты говорил ей об этом?

— Нет. Но она знает.

— Теперь она тебе не поверит, — через силу усмехнулась она. — И всё-таки спасибо, что выдержал моё бестактное обращение “милый” и не стал устраивать сцену… А особенно — за то, что не побежал за ней и не поставил меня в неловкое положение. Мужчины редко бывают так жалостливы…

— Илона! — протестующе выдохнул он. Она не видела его лица, поскольку всё ещё сидела к нему спиной, но ощущала, что он сейчас на неё смотрит. Смотрит, жалеет, сам страдает, быть может… но не любит. Не любит. Не лю-бит.

— Подожди, Марк. Сейчас всё кончится, кончится, наконец, моё унижение, — заговорила она быстро и сбивчиво. — Сколько мы были в отношениях? С сентября? Десять долгих месяцев нелюбви, десять месяцев стыда… Ты никогда не любил меня, я это знала сразу, понимала, но почему-то терпела. Надеялась — полюбишь… Сейчас мне легче, поверь. Давно уже надо было тебе сказать…

Губы у неё болели от вымученной улыбки, а глаза были полны слёз. Он сел на диван с ней рядом, сцепил руки в замок. Бывает трудно покончить с прошлым, но покончить с настоящим — безжалостная, бесчеловечная расправа с самим собой…

— Это мне давно надо было сказать. Не доводить до таких крайностей… Но я ведь тоже надеялся — может быть, и правда… получится полюбить. Ты замечательная, прекрасная во всех отношениях женщина. Вы похожи. Вы похожи с ней так, что аж страшно. И если бы можно было выбирать рассудком, у меня не было бы ни секунды сомнений, что это должна быть ты.

— Однако выбирают не рассудком… — докончила она за него. — А сейчас уйди, Марк, прошу тебя… Мне надо побыть одной. Ты за меня не беспокойся, пожалуйста. Я буду жить, я теперь очень хорошо буду жить…

Сколько бы ни продолжался такой разговор, финал неизбежен: Марк всё равно уйдёт. Даже если у человека очень мягкий характер, после такого разговора он обязательно навсегда уходит. Он уступил тому огню, который сжигал его столько времени. А уж кому не знать, как ни ей — какой бывает огонь.

А теперь… теперь надо просто вытерпеть.