Десять месяцев (не)любви

Глава 19

Илона

Первые пару дней после прощального разговора Илона занималась тем, что пыталась принять очевидное. Как просто звучит — и как невыносимо трудно это сделать!.. То и дело тянуло найти какое-нибудь оправдание себе или Марку, вновь нырнуть в спасительные иллюзии, поддаться сладкому самообману… это было очень заманчиво: к примеру, обвинить во всём нежный возраст соперницы. “Вы с ней похожи”, - сказал Марк, и теперь Илона изо всех сил отгоняла от себя мерзкое, обеляющее её саму, объяснение: он ушёл лишь потому, что Кострова моложе. Думать так было несправедливо по отношению к Марку, несправедливо по отношению к славной доброй девочке, но… это так успокаивало саму Илону.

“Да не потому он ушёл! — снова и снова повторяла про себя она. — Марк действительно любит Кострову, только и всего”. Так просто. Так больно. Мы выбираем, нас выбирают…

Она не помнила, ела ли в эти дни. Что-то, кажется, всё-таки ела: поднималась с дивана, заставляла себя выходить на кухню, заваривала чай, машинально жевала какую-то сухомятку, потому что так было надо. Необходимо было учиться жить заново. А затем снова возвращалась в комнату и ложилась на диван, не раздеваясь. Сил дойти до спальни уже не было.

На третье утро подобного существования Илону разбудил звук ковыряющегося в замке ключа, и она поняла, что ей грозит вторжение извне: ну конечно же, мама… Самый неподходящий в мире момент для визита. А впрочем, всё равно. Сил делать приветливое лицо и изображать радушие нет и не будет.

— Что происходит? — с ходу бодро вопросила мать, влетая в комнату. — Трубку какой день не берёшь и не перезваниваешь… А почему ты в таком виде? С Марком поссорились?

— Мы расстались, — сказала Илона чужим, даже на собственный слух, голосом.

— Я так и знала! — мама всплеснула руками. — Ты в своём репертуаре: неужели так сложно просто удержать мужика?!

— Ты тоже в своём репертуаре, — не выдержала Илона. — Почему, ничего ещё толком не зная, ты с ходу решила, что это именно он меня бросил, а не я сама, к примеру, от него ушла?!

— Ты бы бросила, как же, — мама сложила губы куриной гузкой. — Вешалась ему на шею, как кошка… Даже смотреть неловко было.

— Так не смотрела бы. Никто тебя не заставлял, — Илона устало опустила голову на валик дивана и прикрыла глаза.

— А вообще… — мать ненадолго задумалась, после чего решительно тряхнула головой. — Всё к лучшему. Он мне никогда не нравился. Слишком высокого о себе мнения, напыщенный и чересчур смазливый. Привык, что бабы постоянно вешаются ему на шею, только пальчиком помани… Вот и не ценит то, что имеет.

Поскольку Илона никак не отреагировала на эту пламенную речь, символизирующую, должно быть, самое искреннее родственное участие, мама искоса взглянула на неё и добавила:

— Кстати, я совсем недавно кое-что о нём узнала… Не хотела тебя расстраивать, но теперь уж чего, раз вы всё равно не вместе…

— Что? — хрипло спросила Илона, приподнимая голову и открывая глаза.

— Говорят, этот твой Марк к студенткам слабость испытывает. До меня слухи дошли, через питерских знакомых… была там у него одна не очень красивая история. Ты как, не замечала за ним ничего подобного? — каждое слово было, как нож в сердце. — Ни за кем из девушек он у вас в университете не увивался? А то мало ли… седина в бороду, бес в ребро.

— Мама! — снова не выдержав, закричала Илона. — Ну что ты несёшь, сама подумай?! Какая “седина в бороду”? Ему всего тридцать семь недавно исполнилось.

— Ладно, ладно, чего ты так заводишься, — мать миролюбиво подняла ладони. — Кстати, ты же, наверное, не в курсе? У него тётка умерла на днях. Ну, та самая, которая после гибели его родителей жила в их квартире… Он, получается, был ей единственным родственником. Родной племянник, как-никак. Вчера похоронили…

— Вот как! — Илона встрепенулась было: наверное, следует позвонить… выразить соболезнования… но тут же осадила себя. Не надо, не надо, не стоит. Это его жизнь. Илоне в ней больше нет места…

— Может, Марк теперь вернётся обратно в свою квартиру, он же на съёмной жил? Придётся волей-неволей чаще его видеть, в одном дворе ведь… — вздохнула мать. — Ох, ну попадись он мне только под горячую руку — я не удержусь, всё ему выскажу!..

— Только попробуй, — сказала Илона, внезапно успокаиваясь. — Тебя вообще это не должно не касаться никаким боком, с какой стати и по какому праву ты собралась ему что-то высказывать?

— По какому праву? Ты же моя дочь! А он тебя обидел! — вскинулась мать.

— Мне не пять лет, чтобы ты бегала разбираться с моими обидчиками из песочницы. И, кстати, раз уж мы заговорили об этом… Отдай мне ключи.

— Что? — не поняла мама.

— Ключи, говорю, запасные верни. От этой квартиры. Я взрослый человек, мам, и меня давно бесит, что ты можешь в любую минуту бесцеремонно вломиться в мою частную жизнь, даже если я совсем не хочу тебя видеть…

Обиделась. Ну конечно, обиделась. Связка ключей была демонстративно, со звоном, брошена на журнальный столик, а дверь через секунду шарахнула так, что с потолка, наверное, посыпалась штукатурка.

А Илона, не чувствуя ничего, кроме невероятного облегчения — точно камень с души сняла — вновь закрыла глаза и быстро уснула.

Она не знала, когда, в какой момент, ей пришла в голову идея встретиться с Костровой и поговорить. Возможно, терзало липкое чувство вины… Ведь, как ни крути, а она тогда поставила их обоих — и Марка, и Полину — в весьма двусмысленное и затруднительное положение. Нет, Илона не сомневалась, что теперь у них всё хорошо — Марк не стал бы тянуть ещё больше, душа его давно рвалась к Полине, он буквально не мог дождаться того момента, когда развяжет себе руки. Но всё-таки… всё-таки не слишком порядочно вышло с девочкой. И если с Марком они всё обговорили и выяснили, то Полина… Нужно было попросить у неё прощения. Илона не была уверена, кому это больше нужно — Костровой или ей самой, но на всякий случай решила не откладывать разговор и на следующее же утро отправилась в общежитие.

Впрочем, там её ждало разочарование: на вахте сообщили, что Кострова уже выехала. Да-да, с вещами, насовсем — буквально вчера, вы опоздали…

Однако милостиво разрешили пройти в комнату: кажется, соседка Костровой, Ксения Далматова, должна быть там. Хотя и она тоже скоро уезжает…

Машинально, бездумно, Илона поднялась вверх по лестнице, прошла по коридору и, уже остановившись перед дверью, вдруг опомнилась: что она здесь забыла? На что ей сдалась Далматова? Не обсуждать же с ней, право слово, тонкости взаимоотношений внутри некоего нескладного любовного треугольника… Впрочем, лишний угол отвалился за ненадобностью. У двух оставшихся углов всё в порядке. Должно быть в порядке…

Развернувшись, Илона двинулась обратно, невольно с любопытством озираясь по сторонам. Домашняя, изнеженная девочка, она никогда не жила в общежитии и не представляла, как это в принципе возможно. Комната, которую приходится делить с кем-нибудь ещё… совместный быт… общий душ, туалет и кухня… а вот, кстати, и кухня. Проходя мимо, Илона не удержалась и сунула туда нос. Срач, разруха и запустение: студентки разъезжались, и каждая оставляла после себя какую-нибудь гадость на столе — закопчёную кастрюлю, старую грязную расчёску с недостающими зубчиками, рваный пакет из супермаркета… На подоконнике в стеклянной банке Илона разглядела чайный гриб — склизкий, противный… Её передёрнуло, а потом к горлу подкатил такой ком тошноты, что Илона бросилась вон из кухни, зажимая себе рот руками. Скорее, скорее на воздух!

Она уже знала по недолгому опыту: это скоро пройдёт. Так бывает в первые месяцы. Это нормально…

Илона сидела на набережной, на любимом своём месте, ждала Мусю и смотрела на воду. Вечер был мягкий, тёплый, ласковый…

Говорят, к старости человек начинает испытывать успокоение. Что ж… прожита всего только неделя после расставания, об успокоении говорить ещё рановато. Дни эти были мелкие, пустые, какие-то ничтожные и серые… Но ничего, скоро она поедет туда, где дни посветлеют под южным солнцем.

Муся позаботилась о восстановлении душевного равновесия подруги: через знакомого врача сделала ей справку о болезни и достала путёвку в отличный санаторий. Илоне нужны тишина, покой, сбалансированное питание, море и… полное одиночество. Астаров отпустил её без пререканий. Видимо, она и в самом деле выглядела больной.

На соседней скамейке сидела молодая мать: девушка, почти девочка. Покачивала коляску с только что уснувшим младенчиком… Лицо осунувшееся, бледное, под глазами синяки от недосыпа. Она смотрела на своего ребёнка, не отрываясь — всё в нём, всё ушло в него — смех, задор, юная беззаботность, покой…

Марк любит детей, Илона давно обратила на это внимание. Он всегда находил с ними общий язык.

…А ведь он тоже скоро уедет. Когда Илона приходила в последний раз в университет, услышала краем уха разговор на кафедре… Судачили, что его зовут обратно в Питер.

Пока ещё Илоне не всё равно. Но когда-нибудь обязательно будет всё равно. А сейчас нужно терпеть плеск реки, зовущую музыку из многочисленных кафе на набережной, запах шашлыка… Впрочем, почему — терпеть? Здесь очень мило.

— Всё будет хорошо, Илоночка, — Муся обняла её на прощание. — Ты отдохнёшь, наберёшься сил, поправишься… может, даже курортный роман завяжешь, тебе бы это не помешало. Вон какая худющая стала, одни глаза на лице торчат, — и нечаянно, не думая, попала прямо в цель:

— Жаль, что у вас с Громовым нет ребёнка. Могла бы и залететь от него. Мне кажется, он бы тогда от тебя не ушёл, вы бы не расстались…

Илона промолчала.

…Ещё в марте она обратилась к гинекологу с жалобой на нерегулярный и болезненный цикл. Ей выписали оральные контрацептивы, но у Илоны с ними с самого начала как-то не заладилось. Она постоянно забывала принимать таблетки вовремя, нередко приходилось пить по две одновременно. Пару раз и вовсе пропустила… в конце концов, плюнула и решила, что это не для неё, и они вернулись к барьерному методу предохранения. Но, видимо, в тот короткий период приёма таблеток всё и произошло…

Она долго раздумывала, когда удобнее и лучше сообщить эту новость Марку. Гадала, какой может быть его реакция. Боялась и радовалась одновременно. А потом… в один прекрасный день вдруг отчётливо поняла, что их отношения это всё равно не спасёт. Они давно были обречены. И подсознательно она понимала этого с самого начала — с той их совместной ночи на даче.

Поначалу, конечно, её кидало из одной крайности в другую — захлёстывали то отчаяние и паника, то какая-то сумашедшая эйфория, но у беременных, она слышала, такое бывает. Гормоны…

Муся давно уже убежала по своим делам, а Илона, оговорившись тем, что хочет ещё немного посидеть у воды, еле заметно улыбалась своим мыслям.

Жаль, что нет ребёнка?..

Ребёнок будет, Марк Александрович, а вот драм не будет никаких. К чему бессмысленные жертвы и отказы? Мне не нужны такие дорогие и бесполезные подарки. Сначала ты должен устроить своё окончательное счастье с Полиной, я не хочу и не буду вмешиваться…

Я не стану скрывать от малыша, что у него есть отец, и, если захочешь, Марк, ты сможешь его видеть. Но я не буду тебя ни к чему принуждать.

Слёз тоже больше не будет. Не должно быть. Наступает прекрасное, чистое, светлое, спокойное время. Я просто до сих пор люблю отца своего ребёнка, но теперь мне не стыдно за эту любовь.

Возможно, я буду любить тебя ещё долгие, долгие годы. Но больше никогда (слышишь? никогда!) не приду к чужому дому.

Не лягу в чужую постель.

И не загляну в чужое окно…

Полина

Не успев сойти на берег, она услышала знакомый голос:

— Полинка, ты?..

Вот так-то жить в деревне: каждая собака тебя знает. Нехотя обернувшись, девушка увидела Костю Николаева. Свою первую наивную влюблённость.

Смешно сейчас вспоминать — смешно, глупо и стыдно, а она ведь даже дневник вела тогда, изливала душу бумаге… Куда всё уходит? Почему исчезает любовь? Теперь только и остаётся смотреть на него да радоваться, что не сложилось тогда, не склеилось, не срослось. Чужой, совсем чужой… и уже не вообразить, каково это — если бы её обнимали Костины руки, целовали его губы… Неужели и с Марком Александровичем когда-нибудь будет так же? Однажды ей станет смешно и стыдно, что она мечтала о его глазах, руках и губах?.. Однажды ей станет просто всё равно?..

— Ты в порядке? — озабоченно спросил Костик. Полина помотала головой.

— Укачало в дороге…

— А отец тебя ещё в пятницу ждал. Что, кончилась твоя учёба?

— Кончилась, Костя. Ты извини меня, я хотела бы сейчас побыть одна. Не до разговоров.

— Да я же не навязываюсь, — обиделся парень. — Просто… по-дружески подошёл… Помочь хотел, вон хоть чемодан тебе донести до дома.

— Чемодан отнеси, если не шутишь, — смилостивилась Полина. — А я пойду вдоль берега, так давно здесь не была, соскучилась — хочется прогуляться… Скажешь моим заодно, что я приехала.

Костик легко подхватил её чемодан (везти его по таким ухабам да пригоркам было бы кощунством) и быстро, не оглядываясь, зашагал вперёд.

— Спасибо, Костя! — чуточку виновато крикнула она ему вслед. — Динке привет.

А вот теперь, идя налегке по знакомой до каждого камушка, до каждой травинки дороге, можно было действительно остаться наедине со своими мыслями и обдумать, какой она покажется дома. Ни в коем случае нельзя выдавать папе с тётей Настей свою боль и растерянность. Нужно войти в дом сильной, независимой и уверенной в себе.

Она двинулась вперёд по узкой тропе, чувствуя, как касается щиколоток влажная густая трава, и вдруг услышала негромкое:

- Полина!..

Она остановилась, оглушённая ударами собственного сердца. Не может, этого просто не может быть… Не слишком ли часто в последнее время она оборачивается на этот голос?

Так и не найдя в себе сил оглянуться, она молча стояла и ждала, слушая неумолимо приближающийся звук торопливых шагов. Прежде, чем он успел что-либо сказать, Полина ощутила спиной тепло, а затем его ладони знакомо и осторожно опустились на её плечи. Снова это проклятое "дежа вю", всё это уже было, было, и она поддалась тогда этому наваждению, а надо было бежать прочь, мчаться без оглядки!..

Полина, не поворачивая головы, резко повела сначала одним плечом, а потом другим, сбрасывая его руки.

— Ты хотела обидеть меня? — сказал он тихо. — Что ж, пусть так — понимаю, что заслужил. Но только я всё равно не обижаюсь, как ни не старайся.

Он обошёл Полину и встал, преградив ей дорогу. Теперь они оказались лицом к лицу, друг напротив друга.

Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Молчать было невозможно, говорить — ещё невозможнее… Сказать ему, чтобы убирался немедленно, не смел приближаться, смотреть на неё и разговаривать с ней, как ни в чём не бывало… Сказать, что она ненавидит его и всех женщин, которые смеют говорить ему “милый”!.. Обнять, прижаться лицом к клетчатой рубашке, не отпускать никуда…

Он смотрел на неё, чуть наклонив голову. Молчал. Ага, и у него губы сжаты мучительно, и он волнуется, и у него сердце рвётся!..

— Вы говорили, что слова в отношениях — не самое главное. И всё-таки сейчас я жду от вас именно слов, Марк Александрович, — произнесла она дрогнувшим голосом.

— Я люблю тебя, — сказал он просто.

Полина вздрогнула. Она рассчитывала на долгие пространные объяснения, на извинения, на доводы… а он сразу начал с главного. Обезоружил её. И что теперь на это возразить?

— А… Илона Эдуардовна? — прошептала она, боясь, что сейчас разрыдается. Вся её мудрость, показная рассудочность и выдержка отступили — она снова чувствовала себя маленькой девочкой с трясущимися губёшками, которая боится услышать, что чудес не существует.

— Мы с Илоной Эдуардовной расстались, — сказал он. — В тот вечер я пришёл к ней, чтобы попрощаться.

Вот и всё. Всё?.. Да кому нужны эти длинные разбирательства, упрёки и взаимные обиды, если самое главное уже сказано?

Она облизнула вмиг пересохшие губы.

— Почему вы не приехали в общежитие? — спросила она наконец, не зная, что ещё может предъявить ему в качестве обвинения.

— Прости, Полечка, — он впервые назвал её так, — у меня скоропостижно умерла тётя. В тот самый вечер… И я сразу же закрутился с похоронами. Я звонил тебе, но ты не отвечала.

— Это вы меня простите, — опомнилась она. — Я вам очень… соболезную.

— Тебе не за что просить у меня прощения. Во всём виноват я сам. Не надо меня идеализировать… — он нашёл в себе силы улыбнуться.

— Идеализирую? Вас? — Полина даже опешила на миг от подобного самомнения. — Нисколько, не обольщайтесь. Я прекрасно отдаю себе отчёт, какой вы мерзкий зануда, упрямый осёл и вообще… редкостная сволочь, — не удержавшись, добавила она. Отомстила за все эти дни, когда чуть было не умерла без него — там, в общежитской комнате.

— Мощно, — отозвался он. — Вот, значит, какого ты на самом деле обо мне мнения? — брови его взметнулись, в глазах заплясали чёртики.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- А то. Это я ещё стараюсь быть вежливой… — она уже сдавалась, уже понимала, что не сможет долго делать хорошую мину при плохой игре, но продолжала изображать, что злится. К чему врать самой себе? Она ведь подсознательно надеялась на это. Не верила, что он приедет к ней на остров — и всё-таки ждала…

— Тем лучше, — усмехнулся он. — Будет меньше разочарований в будущем. Тогда мне остаётся только спросить: ты поедешь со мной в Питер?

— Зачем? — выдохнула она.

— Ну, в аспирантуру можно поступить и там, — он пожал плечами.

— Я не об этом, — с нажимом повторила Полина. — Зачем мне туда ехать? Ради чего? Ради кого?

— Мне предложили работу в одном из питерских вузов, — отозвался он серьёзно. — Ну, а я, в свою очередь, делаю предложение тебе…

Полина молчала. Тогда он взял её ладони в свои — горячие, сухие, легонько и ободряюще сжал.

— Может быть, это тоже слишком самонадеянно с моей стороны… но я не могу привезти тебя в Питер просто в статусе “подруги”. Ты заслуживаешь большего, а уж никак не сплетен, которые непременно будут…

— Кому что за дело, в каком я статусе… — тихо отозвалась Полина, ещё не веря в то, что он всерьёз предложил ей выйти за него замуж.

— Мне есть дело. Поэтому — и не только поэтому, разумеется — я хочу, чтобы ты стала моей женой, — повторил он.

— Но мы же совсем не знаем друг друга, — пролепетала она, не понимая, что несёт и почему протестует. Наверное, делала это просто по инерции. — А вдруг мы не сможем жить вместе? Брак — это ведь совместный быт, какие-то общие увлечения, неприятные недостатки, которые непременно вылезут на поверхность со временем…

— Угу. Я, к примеру, иногда храплю, а ты? — спросил он с убийственно серьёзным видом.

— Марк Александрович!.. — вскинулась Полина. А он притянул её к себе и сделал то, о чём она так долго мечтала — взял в ладони её лицо, нежно очертил пальцами контур губ, тронул нежную кожу щёк, погладил распущенные волосы…

— Я знаю о тебе достаточно, чтобы хотеть прожить с тобой всю оставшуюся жизнь. И это не ради красного словца, поверь. Я знаю твою душу. Я знаю твой характер. И пусть мне неизвестны твои привычки в быту, какие-то детали твоей биографии… всё, что я уже о тебе узнал, меня бесконечно привлекает и восхищает. Этого достаточно. При условии, — он запнулся, — при условии, конечно, что ты испытываешь ко мне те же чувства.

Полина смотрела ему в глаза. Его удивительные глаза: расплавленное серебро, утреннее предрассветное небо, пасмурный хмурый день… Но его взгляд сейчас не был ни хмурым, ни пасмурным.

Слабая?.. Не справилась, не смогла совладать с искушением?.. Побоялась жить без него?.. Пусть так. А она прощает его, все его проступки и ошибки… прощает за эту, одну-единственную, встречу.

— Поцелуйте меня, — попросила Полина.

— Честно говоря, я об этом думаю с самой первой секунды. Просто боялся, что ты сразу же огреешь меня чем-нибудь тяжёлым по голове, — улыбнулся он.

— Вам повезло, Марк Александрович, что я вовремя избавилась от чемодана, — пошутила она в ответ.

И тут же его губы нетерпеливо прижались к её губам. Полине сейчас было наплевать на то, что их могут увидеть: она подняла руки и запустила пальцы в его волосы, прижалась крепче, притянула к себе, не боясь и не стесняясь ничего на свете. Она ощущала его лёгкую небритость… ловила ртом его сбившееся дыхание в промежутках между поцелуями… вкус его горячих губ — куда более настойчивых, чем в тот первый раз у него дома… и его плохо скрываемое нетерпение, и дрожь — всё она ощущала… И ей было хорошо, как никогда.

— После того, что между нами было, — немного нервно пошутила Полина, когда они, наконец, с сожалением оторвались друг друга, — вы обязаны пойти к моему отцу и официально попросить моей руки. А как вы хотели, всё по старинному русскому обычаю… отвесить земной поклон, упасть в ножки… не побоитесь?

Он засмеялся и одёрнул рубашку, пригладил волосы.

— Я готов. Полагаю, он будет меня очень сильно бить?

— Пренепременно выпорет. После бани. Но так уж и быть, я замолвлю за вас словечко… — засмеялась и Полина. — Пойдёмте?

Помедлив, Громов взял её за руку. Полина несмело переплела его пальцы со своими, искоса взглянула ему в лицо: он довольно улыбался…

Люди непременно станут судачить — такова уж их природа.

Даже теперь, когда они пройдутся вместе по деревенской улице, сколько человек окинет их любопытным сканирующим взглядом? Сколько — сделает многозначительные выводы? Сколько — начнёт перешёптываться? Она ведь здесь своя, Полинка, все её знают, а вот Громов — чужак, незнакомец, к тому же ещё и старше…

Люди непременно будут осуждать. Упрекать за слишком юный или слишком зрелый возраст. За излишнюю скромность или чрезмерную решительность. За счастье и за страдания. Такая уж она — эта несовершенная, неидеальная жизнь, и проживают её — и в печали, и в радости — далеко не безупречные люди.

Полина знала теперь, что может случиться всё, что угодно. Они могут прожить долго и счастливо в любви — а могут навсегда разбежаться спустя какое-то время. Никто не даёт гарантий, даже господь бог. Но она была к этому готова.

Ведь жизнь — это то, что происходит сейчас. Не вчера и не завтра. Сейчас она идёт по узкой тропинке, и её пальцы слегка подрагивают в горячей ладони мужчины, которого она любит, любит всем сердцем, всей душой, давно и искренне.

Он тоже не идеален, о нет. Но ведь он нужен ей именно таким, без лакировки и ретуши…

Ей просто очень хорошо идти сейчас с ним вместе по этой земле — родной, любимой, знакомой с детства. И слушать крики чаек. И видеть, как пронзительно синеет река.

Мороз крепчал, а море рокотало, как непременно добавила бы невыносимая Ксения…