Десять месяцев (не)любви

Глава 16

Полина и подумать не могла, что желанное одиночество на деле обернётся не благом, а наказанием. На неё невыносимо давили стены комнаты, и она с самого утра срывалась из общежития — куда-нибудь, лишь бы побыть среди людей.

Полина уже миллион раз пожалела о том, что не поехала домой хотя бы ненадолго: всего лишь обнять отца, уткнуться лицом в его пропахшую табаком клетчатую рубашку… Позволить, чтобы ласковые руки тёти Насти взяли деревянный гребень и осторожно, даже нежно, успокаивающими движениями расчесали длинные Полинины волосы, как в детстве… Вволю потискать толстое плюшевое тело Пельменя, сладко зажмуриться, когда он притопает ночью на подушку и начнёт оглушительно и щекотно мурчать прямо в ухо…

Был только один человек в целом мире, который мог полноценно заменить для неё тепло и уют родительского дома. Но, несмотря на то, что они с этим человеком находились в одном городе, он всё равно был от Полины очень и очень далеко, будто на краю света… И даже если она наберётся наглости и поедет к нему домой (чего она, разумеется, делать не станет, хотя и знает, где он живёт) — расстояние между ними не сократится ни на миллиметр.

Из Москвы Ксения приехала весьма воодушевлённая, без умолку болтая о своих впечатлениях, о визитах к знакомым и о спектаклях, которые посетила.

— Эх, Полинка, как освежает столица!.. — ностальгически вздыхала писательница. — Всё-таки надо жить в большом городе. Вот где настоящая движуха, а не наше провинциальное болотце!

— Ты почти по Островскому шпаришь, — хихикнула подруга; удивительно, она была даже рада видеть Ксению. — Помнишь: "Да, Полина, я уж теперь совсем не та стала. Ты не можешь представить, как деньги и хорошая жизнь облагораживают человека. В хозяйстве я теперь ничем не занимаюсь, считаю низким…"*

— Смейся, смейся, — Ксения не обиделась. — А я и в самом деле убеждена, что после получения диплома нужно валить либо в Москву, либо уж в Питер. Там — перспективы!.. Опять же, все крупнейшие книжные издательства — тоже там. Кстати, поговорила я с одним… редактором… обещал напечатать рассказ или даже повесть в литературном журнале.

— Поздравляю, — откликнулась Полина не без иронии. — Надеюсь, это повесть не про меня и Вадима?

— Ну перестань, — Ксения непритворно смутилась. — Знаешь же, что ту тему мы закрыли раз и навсегда. Я теперь ни-ни, клянусь!

Разобрав сумку, сбегав в душ и съев вкусный ужин, приготовленный Полиной, Ксения, ворча, села-таки за дипломную работу: каникулы заканчивались, нужно было представить Астарову хотя бы несколько идей по теме.

— Как меня удручает вся эта официальная безжизненная писанина, — привычно бурчала она, — столько формалистики, весь интерес к делу пропадает. Эх!.. Ну недельку на диплом всё-таки придётся потратить.

Полина только захлопала глазами от такой наивной наглости.

— Ты с ума сошла? — поразилась она. — Это же нереально!

— Вполне реально, если есть, от чего отталкиваться.

— Может, проще заказать за деньги нормальную качественную работу? — робко предложила Полина. — Вон в интернете полно объявлений…

— Ну не-е-ет, — протянула Ксения, — мне писательская гордость не позволит воспользоваться плодами чужого труда, выдав их за свои. Так что, если и наделаю косяков — то уж сама, я без претензий.

Немного непривычным было то, что Катя не вернулась в общежитие после каникул. Никого новенького к девушкам не подселили, так что Катина кровать по-прежнему пустовала. Накануне, отправившись в магазин за продуктами, Полина по привычке чуть было не купила её любимой яблочной пастилы, но, спохватившись, вспомнила, что Катя с ними больше не живёт… Да, конечно, они общались по телефону и в соцсетях, но всё равно ощущение незаполненной пустоты так и поселилось в душе и вспыхивало с новой силой всякий раз, когда Полина возвращалась в общагу.

___________________________

*Цитата Юлиньки из пьесы А.Н. Островского "Доходное место"

Громов появился в университете только через неделю после начала занятий. Полина не знала, что с ним, но увидела его и поняла, что, скорее всего, доцент был болен. Или он и сейчас болен?.. Похудел, глаза запали, скулы резче выделяются… Против воли сжалось сердце, и Полина, остановившись, ещё некоторое время пыталась отдышаться. Слава богу, он, кажется, её не заметил — так и прошёл мимо неё по коридору, весь погружённый в себя. Не человек — тень от человека…

"Что же вы сделали с нами обоими, Марк Александрович", — подумала она в отчаянии, хотя его проблемы вполне могли быть обусловлены вовсе не ею. Даже наверняка чем-то — или кем-то — другим.

Через пару дней он снизошёл: написал ей по мейлу, чтобы она пришла завтра на кафедру. Задумчиво полистал страницы её работы, хотя это было скорее формальностью, добавил пару названий книг в список литературы и милостиво кивнул:

— Мне не к чему придраться, всё отлично.

Это ведь можно было обсудить и по электронке, запоздало сообразила Полина. Опять придумал неуклюжий предлог, чтобы повидаться с ней — как тогда, после возвращения из Питера?.. Хотя, быть может, это она сама придумывает нелепые, притянутые за уши объяснения его простым и незамысловатым поступкам. С чего она вообще вообразила, что он хочет её видеть? Вон, сидит, даже не смотрит на Полину… губы сжаты, взгляд в окно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы в порядке, Марк Александрович? — нерешительно спросила она. Он дёрнулся от её вопроса, точно застигнутый врасплох. На несколько бесконечных мгновений их глаза пересеклись. Его — серые, и её — серые…

— Не надо выстраивать баррикады, — сказала Полина тихо-тихо, не отрывая от него взгляда. — Я не собираюсь нападать, Марк Александрович. Не бойтесь.

— Я себя боюсь, а не тебя, — ответил он, снова нечаянно переходя на "ты", как у себя дома, хотя в стенах университета обычно поддерживал вежливо-официальное обращение.

Полина подхватила сумку и, даже не попрощавшись, выскочила из аудитории — скорее, скорее, куда-нибудь, бегом отсюда… только бы он не заметил её слёз.

МАРТ

Илона

Наконец, пришла долгожданная весна. И пусть пока только календарная, так как температура на улице держалась преимущественно минусовая и по-прежнему лежал снег — всё равно явственно и свежо веяло влажным дыханием молодого ветра. С каждым днём предвкушение надвигающегося тепла всё усиливалось, солнце светило уже совсем не по-зимнему, днём иногда капало с крыш, и Илона специально распахивала в квартире все окна, чтобы послушать эту звонкую и переливчатую весеннюю песню.

В эти дни она особенно полюбила в одиночестве бывать на набережной. Брала с собой тёплый плед, термос с чаем — и часами просиживала на лавочке, глядя на пока ещё скованную льдом поверхность Волги.

Она старалась ни о чём не думать. Просто дышала полной грудью, словно училась этому заново. Будто возрождалась, восстав из пепла. Её не на шутку измучили эта осень и эта зима… Хотя, казалось бы, всё прекрасно: Илона впервые за несколько лет не одна, у неё появился любимый мужчина. Но…

Всё чаще и чаще ей вспоминались Асины слова о том, что Марк всё равно уйдёт. Но куда ему идти, к кому? Он ведь совсем один, у него в этом городе никого нет, кроме Илоны. Она — самый близкий ему человек. На Полину Кострову он в последнее время даже не смотрит, да и студентка тоже, кажется, успокоилась и остыла. Кто не увлекался в юности? Для неё, видимо, это как раз и было мимолётным увлечением. Странно было бы не увлечься — такой привлекательный и импозантный научный руководитель, тут у любой голова пошла бы кругом… Нет, Илона не винила Полину. Она понимала её. А Марка это наваждение тоже рано или поздно отпустит. Обязательно отпустит!

И всё-таки его поведение тревожило Илону. Всё регулярнее в глазах Марка она ловила странное выражение, которое не могла толком расшифровать. Отчаяние? Безысходность?.. Она знала, что существуют разные типы депрессии. Есть, к примеру, та, что диагностируется врачами: это когда человек, просыпаясь, каждое утро хочет выйти в окно. А есть депрессия вялотекущая — когда объективно, вроде бы, всё в порядке, и из окна прыгать не хочется, а ничего не радует. Вот и у Марка, скорее всего, был именно второй случай.

Может быть, стоит уговорить его сходить к психотерапевту? Но Илона тут же отказалась от этой мысли: да не нужен, не нужен никакой психотерапевт! У Марка не так уж всё запущено. Он просто устал, вот и всё. У него был непростой год. Надо заваривать ему чай с ромашкой, с мятой… ещё больше окружить любовью и заботой… Правда, иногда ей казалось, что чем большей заботой она его окружает — тем больше он задыхается. Но Илона гнала от себя подобные догадки. Если бы в самом деле хотел — давно ушёл бы, уговаривала она себя, прекрасно понимая, что не давала ему ни малейшего шанса уйти с миром.

Был бы он хоть чуточку посильнее, пожёстче… наверное, у них изначально не зародилось бы никаких отношений, а если бы всё же зародились — он давно послал бы её подальше в самых недвусмысленных выражениях. С другой стороны — будь он слабее, чем есть… наверное, сейчас вполне успешно ходил бы "на сторону", к той же Полине, и плакался обеим, что просто не может определиться.

Стоп, стоп — ну какая Полина? С чего вдруг мысли о ней опять лезут в голову? Ведь там всё кончилось, даже не начавшись… И не могло начаться. Потому что Марк — это Марк. И он сейчас с Илоной. Почему-то…

Ладно, всё это пустяки, какая разница — почему он с ней? Главное — именно с ней, а не с кем-то ещё. Может, даже получится выкроить время и слетать с ним вместе к морю, хотя бы на майские праздники… И всё у него пройдёт. И апатия, и отчаяние, и хандра, и… тоска о несбывшемся.

Досадно, что в Петербурге у него до сих пор никак не продастся квартира. Вобще-то, Марк жил там с женой, но принадлежала она ему, он купил её ещё до свадьбы. А теперь вот словно сама судьба не желает его отпускать, Питер всё держит и держит… Каждый раз Марк уезжает на встречу с потенциальными покупателями, которых подбирает ему риелтор, и всякий раз сделка по разным причинам срывается. А действительно ли он хочет окончательно разорвать все свои связи с северной столицей, в страхе думала иногда Илона — может, подсознательно сам оттягивает и оттягивает прощание?.. Надеется в глубине души, что когда-нибудь вернётся обратно в Питер?..

Подобные думы всегда расстраивали Илону. Вот и сейчас она невероятным усилием воли заставила себя переключиться на что-нибудь другое, более приятное. К примеру… к примеру, на Кирилла Рыбалко.

Женился… Сам ещё ребёнок, мальчишка, и голубоглазый младенец — жена. Обоим ещё понадобится много тепла человеческого… Очень хотелось верить, что они справятся. Ася держала её в курсе профессиональных успехов Кирилла, но ведь важно ещё и то, что у него на сердце…

Илона всматривалась в ледяную гладь реки и не понимала, отчего на глаза наворачиваются слёзы — то ли от яркого слепящего света, то ли от ветра… Она не сразу заметила, что вдоль кромки берега лёд существенно потемнел. Это означало, что он был тонким, прогретым солнцем… готовым вот-вот вскрыться и начать своё мощное, завораживающее движение. Как ни заковывай сердце в ледяные оковы, как ни удерживай… а всё равно выглянет солнце и растопит эту толщу льда. И всё тщательно сдерживаемое неизбежно вырвется наружу.

Илона очень любила наблюдать каждую весну за ледоходом. Вот и сейчас, поднимаясь со скамейки и забирая плед, она с рассеянной улыбкой подумала, что надо будет непременно прийти сюда с Марком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

От тревожных мыслей и печальной смуты не осталось и следа. Всё ещё улыбаясь, она заспешила домой.

АПРЕЛЬ

Дни неслись с совершенно неконтролируемой скоростью. Если зима была нудной, тягучей, бесконечной — то весной как никогда остро хотелось жить, ловить каждое ускользающее мгновение, чувствовать на всю катушку, дышать взахлёб… Студенты поголовно крутили романы: даже пятикурсники, которым сейчас надо было думать о предстоящих госах и защите диплома, с головой погрузились в любовные переживания. Молодые преподавательницы сменили тяжёлые пальто, шубы и пуховики на яркие легкомысленные курточки. Секретарша Муся с облегчением избавилась от ненавистной зимней шапки и навертела на голове задорных кудрей.

Впрочем, преподаватели-мужчины оставались верны себе: разговоры на кафедре, даже самые бурные, велись исключительно об учёбе. В последние дни всё чаще и чаще вспыхивал спор по поводу дипломной работы студентки Ксении Далматовой.

Вот и сейчас, не успела Илона войти и повесить куртку на вешалку, как тут же сообразила — нешуточные страсти кипят на ту же тему. Она не вникала особо, погружённая в свои заботы — их и так хватало, но суть конфликта всё же уловила. Похоже, дипломантка вместо приличной работы наваяла какую-то халтуру, Астаров — научный руководитель — её принял, а вот рецензент сильно удивился и поставил вопрос ребром. Громов неожиданно поддержал рецензента, и теперь, после поднятого шума, неясно было, допустят ли работу Далматовой даже к предзащите.

— …Это не дипломный проект, а смертный грех! — горячо возмущался Марк; он улыбнулся, завидев вошедшую Илону, но глаза при этом оставались холодными — очевидно, из-за "смертного греха". — Не говоря уж о легкомыслии дипломантки, её развязности, совершенно недопустимой в научной работе, о наборе пустозвонных изречений… А вместо анализа — болтовня и "вода".

— Почему же пустозвонных? — вяло отбивался Астаров. — Ммм… вполне блестящая современная терминология. Укажите на конкретные недочёты, Далматова переделает, исправит.

Марк схватился за голову.

— Исправит?! Да тут надо переписывать всё от и до, переделать ахинею просто невозможно!

— Этими словами, Марк Александрович, вы оскорбляете и меня, как… ммм… научного руководителя Далматовой.

— Ну, стало быть — оскорбляю, — невозмутимо согласился тот. — Мнение моё не изменится.

Астаров недобро прищурился.

— Метите на моё место, уважаемый?

— Нет, ваше место меня не прельщает, — презрительно отозвался Марк.

— Я буду настаивать на том, чтобы эта работа была допущена к защите! А вы не диктуйте свои правила, вам здесь не Питер. Я добьюсь своего, так и знайте!

— Можно и так, — согласился Марк. — Пожалуй, ещё лучше. Добивайтесь допуска к защите, а мы с коллегами позаботимся, чтобы все члены комиссии ознакомились с дипломной работой и вашим отзывом на неё. И, ради бога, пусть Далматова защищает. Её, к сожалению, придётся смахнуть с доски, но игра крупная и стоит того, чтобы пожертвовать одной незначитальной фигурой…. Впрочем, дипломантке это пойдёт только на пользу. А вот вам, как научному руководителю и заведующему кафедрой, — мат.

Астаров онемел. Трясущимися пальцами он пошевелил листы дипломной работы. Никто на кафедре не мешал ему собираться с мыслями, все молчали, только Муся заботливо и предупредительно поставила перед ним стакан воды.

— Далматова не успеет теперь написать новую работу, — наконец, заговорил Астаров. — Она… ммм… одна из самых способных студенток на курсе, но времени же мало… Предзащита в мае.

— Она способная, это факт, — кивнул Громов. — Но слишком уж самоуверенная. Увидит, что халтурой не проживёшь, и к следующему году напишет толковую работу. Позволим ей защищаться вместе с нынешними четверокурсниками.

— Терять целый год… — простонал Астаров. Громов пожал плечами — мол, а что ещё поделаешь?

— И учтите, как научный руководитель, что к её новой дипломной мы проявим особо пристальное внимание. Будем читать чуть ли не под микроскопом. Так что если Далматова опять решит схалтурить и, допустим, закажет работу в интернете… это сразу же будет выяснено.

— "Злой ты, Морозко, безжалостный!" — процитировала Илона фразу из старого советского фильма, когда они с Марком вышли из университета и двинулись к её дому. Он обычно провожал её, иногда — если бывал не в мрачном настроении — заходил в гости и даже оставался на ночь, но случалось это в последнее время всё реже и реже.

— Я? Да я в душе — трепетная незабудка, — усмехнулся Марк. — Просто, понимаешь… тут такая ситуация, что жалость просто неуместна. Далматова — девушка с мозгами, даже с выдающимися способностями, поэтому то, что она сдала под видом дипломной работы — это беззастенчивая наглость и неуважение, если хочешь знать. Считает нас всех за дураков… и ведь с Астаровым почти прокатило, — он с досадой поморщился. — В подобных ситуациях я безжалостен. Если бы у неё были какие-то личные обстоятельства, или состояние здоровья, или… да я не знаю, если бы она просто была глупа, наконец!.. Я, наверное, промолчал бы. Сжал зубы и промолчал. Но не сейчас!

— Вот как, — поддела она его. — Сирых и убогоньких, значит, жалеем, а сильные пусть сами справляются…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк не ответил. Илона взяла его под руку и прислонилась головой к его плечу, ненадолго прикрыла глаза. Хорошо… Хорошо! Вот так идти бы и идти с ним по весенним улицам, долго-долго, не думая ни о чём серьёзном…

— Астаров на тебя теперь зуб заимеет, — лениво произнесла она, хотя о делах кафедры не хотелось говорить вовсе.

— Да он давно уже… — отмахнулся Марк. — Чуть ли не с самого моего появления здесь волком глядит.

— Конкуренции боится, — улыбнулась она.

— Ну, его право… Разубеждать, утешать и утирать сопельки я ему не намерен. Нам с ним, слава богу, детей не крестить. Да и вообще… — он хотел что-то сказать, но вдруг запнулся, точно чуть было не выдал себя.

Илона почувствовала холодок, пробежавший вдоль позвоночника. "Да и вообще" — что? Что Марк имеет в виду? Не то ли, что с Астаровым ему осталось работать совсем недолго? Не собирается ли он… уехать?

— Марк, — начала она нерешительно, — ты никогда не подумывал о том, чтобы вернуться обратно в Питер?

Он долго молчал.

— Если я скажу, что эта идея вообще ни разу не приходила мне в голову — то совру, — отозвался он наконец. — Да только ехать мне некуда.

— Ну почему — некуда? — она очень старалась, чтобы голос не дрожал. — У тебя там есть своя жилплощадь, а это главное. Что касается работы, то… извини, на одном-единственном университете свет клином не сошёлся. Я уверена, что в городе найдётся немало других высших учебных заведений, где тебя примут с распростёртыми объятиями. Ты же очень талантливый…

Он засунул руки в карманы куртки и некоторое время бессознательно посвистывал. Несмотря на горечь поднятой темы, Илона не могла не хихикнуть: совсем как мальчишка-хулиган…

— Не терпится от меня избавиться? — наконец, улыбнулся он. Улыбка вышла невесёлая.

— Просто я хочу, чтобы ты был счастлив, — ответила она, так и не решившись озвучить вслух свою жалкую просьбу: чтобы, в случае переезда в Питер, он взял её с собой…

Полина

Пятый курс бурлил, потрясённый неслыханным событием: Далматову не допустили к предзащите дипломной работы!

Больше всего Полину поразила реакция самой Ксении — она не выглядела шокированной, не злилась и не протестовала.

— Твой Громов умён, — мрачно сказала она, — я его недооценивала. Как и рецензента, чтоб он, гадёныш, жил здоровеньким до ста лет… Думала, если Астаров проглотит мою стряпню — то и все остальные тоже, на фига им вчитываться, время тратить… Кто же знал, что поднимется такая буча. Мою писанину, наверное, уже даже охранники и уборщицы прочитали, — она фыркнула, стараясь казаться независимой и насмешливой, как обычно, но Полина видела, понимала, как ей сейчас непросто. Какой это мощный удар по самолюбию и по репутации среди однокурсников…

— А зачем ты вообще так настряпала? — спросила Полина, соболезнующе глядя на подругу. Она не представляла, что чувствовала бы, если бы сама оказалась в подобной ситуации. Честно говоря, вообразить себя на месте Ксении было в принципе большим трудом. Полина слишком много сил, времени и души вложила в свою дипломную работу, и если бы её не допустили к защите, она добивалась бы справедливости всеми возможными способами. Если надо — пошла бы с палкой и в деканат, и даже в ректорат…

— Ой, оставь, Полинка, не спрашивай, не сыпь мне соль на рану, — отмахнулась Ксения. — Знаешь же, хотела побыстрее отделаться, чтобы освободить время для другого. Стрёмно так, что словами не передать — особенно когда на кафедре пришлось признаться в наплевательском отношении к делу. До сих пор как вспомню, так глаза жжёт от стыда…

— И что ты теперь собираешься делать? — спросила Полина. — Неужели согласишься с этим решением?

— Ну, выбор у меня не такой уж большой, — хмуро резюмировала Ксения. — Астаров, похоже, слился — он теперь больше за собственную шкуру трясётся. Как всегда, сделал вид, что выше скандалов и вообще ни при чём, это подлая бяка-студентка подсунула ему плохую работу, он же — ни сном, ни духом. Я ведь у него, разумеется, не первая и не последняя с бездарным дипломом. Начнут копать, поднимут архивы — и должность заведующего кафедрой улетит от Астарова со свистом. Это он в кругу своих готов был меня отстаивать, а если дело дойдёт до ректора…

— Но… терять целый год? — с болью спросила Полина.

— Знаешь, уж лучше получить недопуск к защите, чем с треском провалить эту самую защиту на глазах у комиссии. В первом варианте хотя бы есть шанс выкрутиться из неловкой ситуации более-менее красиво, с чувством собственного достоинства. Разумеется, я напишу им новую работу к следующему году… куда я денусь.

Вопреки своему обыкновению колобродить за полночь, Ксения уснула в этот вечер раньше обычного. Видимо, ситуация с дипломом расстроила её куда больше, чем она пыталась показать: выпила валерьянки и завалилась спать уже в десять часов.

Полина же долго не находила себе места. Сначала она сновала туда-сюда, из угла в угол, а затем, решившись, схватила телефон и тихо выскользнула из комнаты.

В кухне, к сожалению, толпились студентки — что-то шумно и весело готовили, дым стоял коромыслом. Тогда Полина ушла в дальний конец коридора, чтобы никто не подслушивал и не мешал, и, волнуясь, набрала заветный номер. Колени дрожали, руки тряслись, в животе было холодно и неуютно…

Громов откликнулся сразу же, после первого гудка.

— Да, Полина?

— Добрый вечер, Марк Александрович. Простите, что поздно… я вам не помешала? — смущённо проговорила она, только сейчас сообразив, что названивать научному руководителю в одиннадцать вечера — это явное нарушение границ и вообще моветон.

— Нет-нет, всё в порядке. У тебя что-то случилось? — быстро спросил он.

— У меня — нет. Я звоню по поводу своей подруги… Ксении Далматовой, — пояснила Полина. В трубке повисла многозначительная пауза. Затем, откашлявшись, Марк суховато произнёс.

— Твоя подруга написала скверную работу и теперь закономерно расплачивается за это.

— Ей… очень плохо сейчас, Марк Александрович, — сбивчиво заговорила Полина. — Дайте ей шанс, прошу вас! Честное слово, она всё поняла и осознала, она больше никогда не будет так легкомысленна. Если в этом году Ксения останется без диплома… боюсь, это её сломает. Как личность сломает, понимаете?

— Понимаю и верю. Во всяком случае, хочу поверить. Однако от меня, на самом деле, мало что зависит, — уже мягче сказал он. — Да, в данной ситуации я выступаю в противовес мнению научного руководителя Далматовой, но решение в конечном итоге всё равно принимается другими людьми. Я… всего лишь не собираюсь поддерживать лень и халтуру, — брезгливо произнёс он.

— Я не прошу вас поддерживать халтуру, — Полина почувствовала, что голос предательски срывается. — Просто предоставьте Ксении возможность хоть что-то исправить. Пусть она защищается вместе со всеми, ну пожалуйста! Да, знаю, времени осталось очень мало, но… она сможет, я точно знаю! Соберётся и сделает. Больше она не подведёт!

- Слишком много посторонних сюда уже вовлечено. Ты действительно продолжаешь верить, что по щучьему велению, по моему хотению ситуация может волшебным образом перемениться?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Может, — убеждённо заявила Полина. — Вы поговорите с Астаровым, с другими преподавателями, с рецензентом, который отклонил её работу… И вообще, в универе болтают, что в основном зарубить диплом Ксении было вашей инициативой, — докончила она совсем тихо.

— Вот как. Я прямо-таки всесильный и всемогущий, — он усмехнулся. — Понимаю, конечно, что стою костью в горле у нашего прекрасного Астарова, но уж в этой ситуации… всё выглядит как какой-то античный рок: внезапно на милую и славную кафедру свалилось стихийное бедствие в виде постороннего гада-доцента, который всюду суёт свой нос и порочит честь и достоинство педагогов и студентов.

Полина не выдержала и засмеялась:

— Но ведь именно так все и болтают! Вы же очень принципиальный, Марк Александрович. И… только не обижайтесь… очень упрямый, даже упёртый, если дело касается работы.

— Я не обижаюсь, — его голос потеплел. — Просто… так удручают безграмотность и непрофессионализм во всех областях. Впрочем, чего ожидать от кафедры с таким-то заведующим? Принимают бездарей, выпускают бездарей, а ни к чему не причастный Астаров романтично бродит в отдалении, закатив глаза, и слушает, как поют соловьи.

Она невольно хихикнула.

— Прости, — смутился Громов. — Я и сам сейчас поступаю крайне непрофессионально, позволяя себе обсуждать коллегу. Такого больше не повторится.

— Я никому не скажу, — заверила Полина. — И я… я вас поддерживаю в этом вопросе.

— Ты — одна из немногих по-настоящему талантливых студенток в этой, прости господи, шарашкиной конторе, дающей путёвку в жизнь липовым специалистам, — с иронией произнёс он. — Честно говоря, мне ужасно жаль, что ты собираешься вернуться в этот вуз в качестве аспирантки. С твоими-то способностями… перед тобой открыто много других дверей, поверь.

Она смутилась, не зная, что ответить на это. Сказать честно: я хочу остаться с университете, чтобы иметь возможность и дальше хоть изредка видеть вас?..

— Так что с Ксенией? — напомнила она, деликатно уходя от темы.

— Ты можешь поручиться за неё головой? — усмехнулся Громов.

Полина вздохнула.

— Я… очень хочу поручиться.

Марк Александрович помолчал.

— Ну хорошо. Я подумаю, что тут можно сделать.

— Спасибо, — стискивая трубку до боли в пальцах, прошептала она.

— Ты… очень хорошая подруга, Полина, — сказал он напоследок, — Далматовой повезло. Честно говоря, не думаю, что она сама вот так же пошла бы хлопотать за тебя… или за кого-то ещё. Спокойной ночи.