Дикая река

2

. .Руби

Мы закончили встречу с доктором Питерсом, и, к счастью, папа согласился на все, что тот предложил. Папа умел быть упрямым засранцем, если хотел, но сейчас его как будто остудили. Как только правда всплыла, он перестал сопротивляться.

Удивило ли меня, что он принял не одну, не две, а целых три таблетки, чтобы добиться вечной эрекции?

Ни капельки.

Это так в его стиле.

Он всегда был импульсивным — мы даже шутили на эту тему. Он был душой компании, а я — взрослым в наших отношениях. В восемь лет я уже готовила нам еду на неделю и раскладывала счета по папкам.

Но между нами всегда была честность. Мы всегда были открыты друг с другом. Именно поэтому мне было особенно больно, что он мне солгал. Я понимала, почему он это сделал, но это не значит, что мне это нравилось.

Папа был единственным человеком в моей жизни, кому я по-настоящему доверяла. Всегда был.

Мама — совсем другая история.

Венди Роуз-Дэйн-Холт-Смит-Слотер — это вообще отдельный бренд.

Большинство краткосрочных аренд квартир длились дольше, чем ее браки. Так что да, я нарочно называла ее по всем фамилиям — абсолютно осознанно.

Я была мелочной. И гордилась этим.

Моя мама отлично умела управлять мужчинами. К сожалению, выбирать она умела плохо. Особенно после того, как разбила сердце моему отцу.

Папа был хорошим человеком. За всеми плохими решениями и вечеринками с перегаром скрывался добрый, искренний человек.

Мне до боли хотелось его любить.

Даже когда я злилась. Особенно когда злилась — это, пожалуй, и было моей формой любви.

Он косячил — я ворчала. Так мы и существовали.

А вот с мамой… сколько бы слоёв я с неё ни сдирала — в итоге внутри всё равно оказывалась пустота.

Венди Роуз-Дэйн-Холт-Смит-Слотер была красива, но эгоистична, легкомысленна и расчётлива.

Я подъехала к ее трейлеру, поставила свою раздолбанную белую Хонду на ручник и вышла из машины. Желудок скрутило, но я подняла голову и направилась к двери, распахнула ее и увидела все то же самое, что и всегда.

Хотя бы в этом она была стабильна.

Грязная посуда и мусор валялись и на столе, и на полу. Воздух был насыщен запахом сигарет и травки.

На столе стояли пивные бутылки, забитые окурками. Я покачала головой с отвращением.

— Привет. Я пришла.

— Мне плохо. Принеси мне Кока-Колу и заходи в комнату, — крикнула мама.

Я открыла холодильник и зажала нос — запах прокисшего молока и какой-то тухлятины едва не свалил меня с ног.

Ничего не меняется.

После их расставания я осталась жить с отцом. Мне тогда было четыре. Хотя расставанием это назвать трудно — это было эпическое, громогласное, катастрофическое завершение союза, которого, возможно, и не должно было быть. Но я все равно благодарна, что из этой истории получилось хоть что-то хорошее — я.

Для отца это был удар в сердце. А для матери — просто еще один вторник.

Она изменила ему с его лучшим другом детства, Рико Дэйном. Мой младший брат, Рико Дэйн-младший — не будем даже обсуждать, насколько абсурдно называть кого-то «младшим», если «старший» за всю жизнь добился только того, что стал донором спермы и чемпионом по пивному понгу в баре Whiskey Falls — появился на свет от этого «великого союза» и унаследовал от матери весь ее бардак.

— Сеструха! — раздался голос за спиной, и я вздрогнула, обернувшись — как раз в тот момент, когда Рико влетел в дверь.

Он был большой, добродушный балбес.

Он бросил школу, потому что хотел выращивать марихуану задолго до того, как это стало легально. Свой «бизнес» он назвал Kingpin Weed.

Да, гениальное название, точно не привлечет внимания копов.

Дело, разумеется, не взлетело. Теперь Рико просто кайфовал весь день, называя это «исследованием». Сейчас он работал в The Daily Market на Оскара Дейли. По крайней мере, хоть где-то числился.

Был ли он готов к отцовству? Абсолютно нет.

Но это никогда никого в нашей семье не останавливало.

Я позволила ему поднять меня и потрясти, потому что я до чертиков его любила, даже если не всегда его понимала.

Родиться ребенком Венди и Рико-идиота-старшего — это был не самый справедливый старт в жизни. Так что я старалась его прикрывать. Помогать, как могла.

— Эй, можешь уже ставить меня на пол, — засмеялась я. Я вообще-то старалась не смеяться. Не считала жизнь особенно веселой штукой. Но я была мягкой, когда дело касалось моих младших братьев — Рико и Зейна.

— Так ты теперь типа настоящая докторша, а, доктор Роуз? — спросил он, насвистывая, с широченной ухмылкой на лице.

У него были темные глаза, как у мамы, и светлые волосы. А я больше походила на отца, и меня это вполне устраивало. Но мой брат был чертовски обаятелен — и прекрасно об этом знал.

— Если еще раз назовешь меня доктором Роуз, я врежу тебе бритвой по бровям, пока ты спишь, — предупредила я, бросив на него выразительный взгляд.

В мире академии я и правда была доктором Роуз — звание, добытое тяжелым трудом, в мире, далеком от Магнолии-Фоллс, из которого я всегда мечтала сбежать. Но произнести «доктор» в доме моей матери было все равно что совершить преступление. Мама ненавидела то, что я посвятила себя учебе.

Честно говоря, у меня с самого детства была нескончаемая жажда знаний, особенно в психологии. Мне всегда было интересно, как устроены люди. Почему они делают то, что делают. Что стоит за их решениями — хорошими и плохими. И можно ли простить тех, кто причинил тебе боль.

Правда, прощать я особо не умела. Наверное, потому что в моей жизни никто особо и не извинялся. Ни за те ситуации, в которые меня загоняла мать, ни за то, как она сваливала на меня заботу о младших братьях, когда я сама была всего на пару лет их старше.

Так что я научилась использовать свои знания с пользой.

Я закончила один из самых престижных университетов Калифорнии с отличием, и, как говорили, передо мной открыт весь мир.

Ну, будет открыт. Через восемь недель. Когда я закончу управлять Whiskey Falls и дождусь, пока отец полностью восстановится.

Но мне еще предстояло понять, что именно мой мир собой представляет.

Университет Западной Калифорнии предложил мне преподавательскую должность — вести два вводных курса по психологии. Это, вроде бы, логичный шаг после всех этих лет учебы. Вот только я до сих пор не уверена, хочу ли этим заниматься. Я даже не успела как следует все обдумать — я окончила вуз утром в субботу, а инсульт у отца случился за ночь до этого. Он как раз собирался сесть в машину и поехать ко мне на церемонию.

Вполне в духе всей моей жизни.

Я будто не могу вырваться из этого города. Единственный человек, ради которого я бы действительно отменила собственный выпускной, — это мой отец. И именно это я и сделала.

Для него я бы сделала все, что угодно.

— Ты же уже сбривала брови Зейну в средней школе. Я с тобой спорить не буду — знаю, что ты способна, — сказал Рико.

— Вот именно. А теперь рассказывай, что с Пандой.

Да, с девушкой моего брата с тех самых школьных времен. Ее когда-то звали Салли, но в пятнадцать она решила, что теперь она Панда, и с тех пор всем так себя и представляла. Никто не спорил, кроме меня — я годами отпускала колкости по этому поводу.

Он открыл пиво и сделал долгий глоток:

— Не беременна она. Прикалывалась.

Я кивнула. У них с Пандой именно такой язык любви.

Измены. Ложь. Манипуляции. Повтор.

— Ты же знаешь, что если пользоваться защитой, не придется каждый раз паниковать, когда она тебя разыгрывает?

Это был не первый раз. И я уверена — не последний. Они — воплощение токсичности, и он так к этому привык, что, похоже, уже не способен это прекратить.

— Иногда пользуюсь. А иногда просто хочется заделать ей ребенка.

— Ты вообще понимаешь, как омерзительно звучит эта фраза: заделать ребенка? Будто она вещь. Или фабрика по производству детей. Это реально унизительно, Рико. А ведь я, мягко говоря, не фанат Панды. Так что, если даже я ее защищаю — это говорит о многом.

— Ну вот, началось. Опять женская солидарность. Ты до сих пор злишься, что она стащила твой темно-синий свитер перед тем, как ты уехала в колледж?

Он так глупо ухмылялся, что мне одновременно хотелось и обнять его, и врезать между глаз.

— Нет. Причины, по которым я ее не перевариваю: А. Имя у нее идиотское. Б. Именно она подбила тебя бросить школу, когда у тебя все шло хорошо. — Я скрестила руки на груди.

— Kingpin Weed — это была ее идея. Гениальная. Но теперь, когда трава легализована, ей занимаются все подряд.

— Ага. Когда ты продаешь легальный товар, и кредит взять проще, и в целом путь мудрее.

Да, сарказм — мой второй язык. И я не стесняюсь его использовать.

— Я никогда не был таким умным, как ты, ты же знаешь.

Я ненавидела, когда он это говорил. Оба моих брата это повторяли каждый раз, когда напортачат и приходят за помощью. И я это ненавидела.

Было ли это правдой? Возможно.

Но была ли это их вина? Нет.

У них просто не было нужных инструментов, чтобы выбраться из той дерьмовой жизни, в которую они родились.

— Вы там собираетесь ещё долго языками чесать, пока я тут умираю?! — заорала мама из своей комнаты. Рико рассмеялся.

— Этот ужасный Джимбо проиграл все деньги из их сбережений, теперь они не разговаривают.

— Сколько он проиграл?

— Не знаю. Может, пару сотен. Но мамка зла.

Я взяла ее колу и последовала за братом в ее прокуренное логово. Осмотрелась: постельное белье красно-золотого цвета, полные пепельницы на тумбочке и комоде, и огромное фото мамы в полуголом виде в рамке над кроватью. Все кричало: я в отчаянии и ненавижу стареть.

Я подошла к окну и распахнула его, впуская хоть немного свежего воздуха в эту раковину онкологической заразы.

— Господи, Венди. Это же дышать невозможно, — сказала я.

— Ну конечно, ты зовешь меня Венди именно тогда, когда я на грани.

Она всегда была в упадке — иначе просто исчезала. Не звонила, не выходила на связь, если у нее все было нормально.

Так что для меня «плохо» — это и было все, что я знала о ней.

— Я называю тебя Венди с детства. Не ищи еще одну причину лежать пластом. Вставай. Подыши свежим воздухом. Может, выпей молока или съешь что-то, что не продается в упаковке. Ты плохо выглядишь.

Кожа у нее была бледной с сероватым оттенком. Если бы она не спала по двадцать часов в сутки, я бы в подростковом возрасте всерьез поверила, что она вампир — особенно тогда, когда я была без ума от «Сумерек». В конце концов, она и правда была мастером вытягивать жизнь из окружающих.

Она села, протянула руку за своим напитком. Я не дала. Вместо этого взяла ее за руку и подняла с кровати.

— Колу получишь после душа. Вперед.

Я указала на ванную. Она злобно посмотрела на меня, потом развернулась, громко прошаркала пару шагов и хлопнула дверью.

— Вот черт, сеструха. Ты единственная, кто может сдвинуть ее с места, когда у нее приступ, — сказал Рико.

Я взяла у него из руки пиво и подняла бровь:

— А как насчет того, чтобы не пить до полудня? Как там работа?

— Оскар, конечно, не дает покоя, но платит, так что не жалуюсь.

Я поставила стакан матери на комод и прокричала сквозь дверь, что он ждет ее там.

Рико последовал за мной обратно на кухню. Я вылила остатки пива в раковину и нашла под раковиной мусорный пакет. Начала собирать туда пустые бутылки, потом пошла к холодильнику, чтобы разобраться с тухлятиной.

Дверь трейлера распахнулась, и внутрь вошел Зейн. Он был на год младше Рико и на три — младше меня. Мои братья были похожи друг на друга, а я — не на одного из них.

В каком-то смысле это было символично. Я никогда не чувствовала, что подхожу к этой семье.

Единственный человек, рядом с которым я ощущала себя на своем месте, — это был мой отец.

Но я отчаянно любила своих братьев. И терпела мать — потому что они никак не могли вырваться из ее орбиты.

— А вот и профессорша! — Зейн подхватил меня и закружил. Они оба были здоровые: высокие, широкоплечие, сильные.

— Поставь меня на землю и помоги убрать этот свинарник. Вам не стоит жить в таких условиях.

Да, они оба до сих пор жили дома.

Зейн подошел к раковине и начал мыть посуду:

— Эм… я хотел кое о чем тебя попросить.

Ну вот.

— Что ты наделал? — Я резко повернулась к нему.

— Я, эм, немного поставил на лошадь. И теперь Сэм Уайт грозится забрать мою машину, если я не отдам деньги до пятницы. — Он почесал затылок, а я закрыла глаза.

— Сколько ты ему должен?

— Триста баксов.

— И ты заложил свою машину из-за глупой ставки на лошадь? — Я зашипела, снова повернувшись к холодильнику, задаваясь вопросом, зачем я вообще вернулась домой.

Ради отца. Конечно.

Но именно из-за таких моментов я ненавидела возвращаться.

Я чувствовала, как меня затягивает обратно.

Даже дышать здесь было тяжелее.

Я чувствовала себя в ловушке.

Я хотела другой жизни — именно поэтому я и уехала.

Я любила своих братьев. Но не была уверена, что смогу спасти их… и себя одновременно.

Зейн посмотрел на меня своим вечным виноватым взглядом, который доставал из запасов каждый раз, когда вляпывался.

Я тяжело выдохнула:

— Подойди к бару позже на неделе, я тебе дам деньги.

Он обнял меня сзади, и я тут же сбросила его руки.

Я баловала его и знала об этом. Но не знала, как иначе помочь. Я пыталась устраивать их на работу. Я вытаскивала их из бесконечных передряг. Уговаривала переехать ко мне в Калифорнию. Возвращаться в школу, сдать экзамены и получить диплом. Но всё оставалось по-прежнему.

А я прекрасно знала: безумием называют повторение одних и тех же действий в ожидании другого результата.

Так что я просто старалась как-то залатать трещины.

— Вот что круто в Руби — она всегда знает, как все починить, — сказал Рико.

Я обернулась к ним:

— Ага. Я у вас тут местный Рэй Донован, — пробурчала я, завязывая мешок с мусором и неся его к двери. Я глубоко вдохнула свежий воздух и подождала, пока тошнота от тухлой еды немного отпустит.

— Кто, черт возьми, такой Рэй Донован? — спросил Зейн.

— Это сериал, — покачала я головой.

— А, да-да, с тем актером, Ливом Шрайбером? — кивнул Рико, будто знал, о чем речь. — Он же типа тот, кто всё разруливает?

— Именно. Люди обламываются, а он все расхлебывает. Типа как я — с вами двумя.

— Ты у нас и правда Рэй Донован, — сказал Зейн, обняв меня за плечи и чмокнув в макушку.

— Повезло мне, — проворчала я и задумалась.

Так было с самого детства.

Я уехала — и почти ничего не изменилось.

Они все равно звонили.

А я все равно отвечала.

Наверное, в этом и заключалось мое предназначение.

Но, черт побери, это изматывало.