Как только я вошла, Агостон мгновенно закрыл тетрадь, словно то, что он писал, не предназначалось для моих глаз.
Его взгляд метнулся ко мне, и я почувствовала, как внутри меня что-то сжалось. Этот человек всегда был загадкой для меня. Но, кажется, подсказки у меня уже были!
Я скользнула глазами по тетрадке, вспоминая о любви, о которой он писал.
Я остановилась, пытаясь собраться с мыслями. В голове звучали слова, которые я повторяла снова и снова, как мантру: «Призраков не существует. Но существует боль. А чтобы избавиться от боли — есть три способа: прожить её, пережить её или отомстить».
Когда я отомщу, в ней останется пустота.
По крайней мере, это лучше, чем боль. Эта мысль терзала меня, как змея, обвивающая сердце. Я хотела, чтобы она исчезла, но она была здесь, с каждым ударом сердца напоминая о том, что я должна сделать.
— Уроки музыки ещё в силе? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал мягким и уставшим.
Агостон поднял бровь, и в его глазах мелькнуло что-то, что я не могла понять. Это был взгляд, полный насмешки, но в то же время и интереса.
— Вы серьёзно? — спросил он, и в его голосе послышалась ирония.
— Да, — сказала я, стараясь не отводить взгляд. — Я серьёзно. Я хочу научиться играть ту мелодию. Я подумала, что она может мне помочь… Стать лекарством от боли… Я смогу переживать боль через музыку…
Агостон смотрел на меня долго, слишком долго. Его взгляд проникал в самую глубину моей души, и я чувствовала, как под этим пристальным взглядом я становлюсь уязвимой.
Потом он усмехнулся, и эта усмешка была такой горькой, что я не смогла сдержать дрожь.
— А что, если я откажусь? — спросил он, и в его голосе прозвучала угроза.
— Тогда я сама найду способ ее выучить, — сказала я, сощурив глаза. — И поверьте, вам это не понравится! Я буду блямкать столько, что сначала уволятся все слуги, потом переедут соседи.
— Пощадите! Я не хочу сжигать рояль. Он тоже дорог мне как память! — заметил Агостон, улыбаясь. — Но вы ставите меня в неловкое положение своей угрозой.
Он закрыл тетрадь и отложил перо, его движения были плавными и уверенными.
— Пойдёмте, — сказал он, его голос был холодным, но в нем чувствовалась скрытая сила. — Только не обещайте, что будете плакать, если не получится. Я не люблю утешать одетых женщин.
Мы вернулись в гостиную, где воздух был пропитан напряжением и ожиданием.
Я села за рояль, чувствуя, как холодные, но уверенные пальцы Агостона коснулись клавиш.
Он встал за моей спиной, его присутствие было ощутимым, как невидимая нить, связывающая нас. Его дыхание обжигало мою шею, вызывая трепет в сердце. В этом моменте было что-то волнующее, почти опасное, как будто мы балансировали на краю пропасти.
И снова я вспомнила бал. Этот взгляд, который следил за мной, пока я танцевала с его братом, сожалея, что все не наоборот.
— Ку-ку, прелесть моя, — послышался тихий голос. — Я тут. Рояль тут. Мы все тут. Может и вы вернетесь?
Я опомнилась и положила руки на клавиши, сидя как прилежная ученица.
— Сначала — руки, — прошептал Агостон, его голос звучал мягко, но в нём чувствовалась какая-то теплота. На мгновенье мне показалось, что если довериться ему, открыться, быть может, я бы нашла в нем ту самую поддержку и исцеление.
— Нет, не так, — повторил Агостон. — Кто у нас скукожил пальчики? А ну быстро раскукожила их…
Я разжала напряженную руку.
— А как? — спросила я, чувствуя, как он дышит рядом.
Агостон осторожно взял мою руку, его пальцы были холодными, но не отстранёнными. Они двигались с такой осторожностью, будто он боялся сломать меня. Его прикосновение было лёгким, почти невесомым, но в нём чувствовалась сила.
— Вот так, — сказал Агостон, он коснулся моей ладони, затем провёл ею по клавишам, нажимая на них.
Нота прозвучала, тёплая, грустная и знакомая. Она проникла в самое сердце, вызывая воспоминания.
Она!
Грустная.
Знакомая.