Жестокии развод

7. Копейка за пучок Галя

Тетя не задала мне ни одного вопроса, когда мы остались одни. В машине, когда за нами все-таки приехал водитель. По дороге на кладбище. Там.

Ни одного вопроса.

А я смотрела, как мою маму погружают в землю…

Красивый гроб из красного дуба медленно опускался в вырытую, глубокую яму. Светило солнце, играясь на нем красивыми всполохами. Забавно сложилось, и я сначала не поняла. Когда мы приехали в похоронное бюро и смотрели каталоги, которые нам предложили, меня буквально сердце потянуло именно к этому гробу. Он красивый, прочный, стильные. Она бы непременно оценила размах. Наверно, назвала бы его каким-нибудь троном в мире загробной моды, и сказала, что в нем по-любому бы хоронили королеву.

В нем и хоронили королеву, а до меня только сейчас дошло, что красное дерево все-таки действительно означает прочность союза и преодоление всех препятствий на пути. Просто кто сказал, что это обязательно должен быть союз между мужчиной и женщиной? В нем нет ничего крепкого, как показала практика. А вот связь между ребенком и матерью? Она нерушима. Это тоже забавно, согласитесь. Размышлять в подобном ключе, когда у меня в жизни складывается иначе, но как я могу думать по-другому? Если чувствую, что внутри меня что-то закончилось и изменилось навсегда. Может быть, даже умерло? Вместе с мамой…

Попрощаться с ней пришло очень много людей. Мама была заметной фигурой в мире искусства, но это было не все, что она делала. Мама считала, что ей повезло в жизни гораздо больше остальных, поэтому она много занималась благотворительностью. Теперь ее пятикомнатная квартира ломится от наплыва всех тех, кто хотел в последний раз отдать ей знак уважения, любви или поблагодарить за помощь…В просторной гостиной рядом со столом, на котором стоит ее красивая фотография – гора красных роз; тихий шепот и всхлипы разлетаются эхом. Я сижу в дальнем углу и смотрю на свои руки, а рядом тетя Лена. Она покручивает в руках бокал с красным вином и слегка улыбается, когда говорит.

– Она была бы довольна.

Слегка вздрагиваю, возвращаясь в реальность из плотного кома своих мыслей. Они сейчас с ней, но перепрыгивают на мою семью. На лица детей, мужа. Я снова и снова задаюсь вопросом: где я так облажалась? Где свернула не туда? И может быть, кому-то просто не дано быть матерью? Это ведь действительно так, раз все мои дети оказались…такими монстрами? И дело тут даже не в небрежных формулировках, а в том, что они действительно не понимают, что натворили.

Так просто договориться с совестью…почему им так просто? Мне нет. Втайне ото всех, после каждого разговора с мамой, у меня на сердце был такой тяжелый груз…Она здесь одна; я там. Мы так далеко, видимся так редко…может быть, стоит переехать обратно в Петербург? Я пару раз даже поднимала этот вопрос, но Толя, естественно, был против. Он предлагал нехотя (как я сейчас думаю и не боюсь это произнести) перевести маму к нам. Бред. Мы оба знали, что это не вариант. Она не согласится. Предложение ради галочки, чтобы сказать – вот так.

Но это сейчас неважно; слепота – приятное развлечение, пока не пришел счет, за который ты будешь сама платить. Я плачу за добровольную слепоту, но все равно многого понять не могу. Не получается, хоть убей…

Бросаю взгляд на ту самую мамину подругу. Валентина пришла в длинном платье, на плечах ее та самая норковая накидка, а в ушах бриллиантовые серьги. Она плачет. Искренне, и мне тепло, но вместе с тем так странно. Я вылавливаю каждую деталь, которая соединяет меня с мамой. А они? Мои дети? Думаю, что они были даже рады не присутствовать здесь сегодня.

Почему так?…

– Я не объяснила тебе ничего, – говорю тихо и снова опускаю глаза на свои руки.

Тетя Лена делает небольшой глоток вина и жмет плечами.

– Не нужно сейчас. Скажешь, когда будешь готова.

Пару раз киваю в ответ.

Хм…когда я буду готова…интересная формулировка. К такому можно подготовиться?

– Когда ты сообщила о том, что случилось с мамой… – начинаю хрипло, – Я уже с чемоданом в зубах была. Собиралась приехать к ней. К нам в дом пришла…женщина.

Чувствую взгляд тети, но если рассказать я могу и хочу, то посмотреть на нее в ответ – точно нет.

Господи, как же стыдно…

Я рассказываю все, что произошло не глядя. Продолжая хмуриться, вываливаю свою боль и свою…некую неполноценность? Как мать и женщина я провалилась, и в таком сложно признаваться, но тете можно. Одновременно с тем, я как будто рассказываю все своей мамочке, на улыбку которой то и дело бросаю взгляд. Она смотрит на меня с фотографии и будто бы поддерживает. Будто бы говорит: все будет хорошо, я рядом с тобой.

Солнечные блики играют на полу в прятки.

Я продолжаю вываливать им обеим все, что произошло, а сама сгораю от еще одного вопроса, который тоже волнует меня. И сильно. Что теперь мне делать? Я осталась одна. Запал потух в морозном, сухом ветре, и остался лежать в блестящем на солнце снегу кладбища. Что мне делать дальше? Как бы это ни звучало, но уход мамы отвлек меня от правды, в каком-то смысле воскресил во мне ее черты характера, а теперь вдруг ничего не осталось. Время будет идти дальше. Дел станет еще меньше. У меня теперь нет ничего: работы, семьи, детей. Вдруг я ошиблась? Не надо было прогонять их, ведь теперь я их сама от себя оттолкнула и добавила плюсиков к карме своего благоверного. Он ловко воспользуется этим, его сука тоже. Они станут семьей, а я? Я стану легендой, о которой не принято говорить за столом. Туманная тетка, эфемерный призрак. Мать и не мать. Так, мимо проходящая баба…

– Вот… – заканчиваю свою историю, уронив голову на раскрытые ладони, – Я ошиблась, да?

– В чем это?

Холодный голос тети Лены заставляет немного взбодриться. Я смотрю на нее, а она отвечает мягко. Слегка улыбается…

– Надя всегда знала, что этот козел выкинет какой-нибудь финт. Надеюсь, она все с неба видит. Отомстит за тебя.

– Теть…

– Отомстит, дорогая, – тетя бережно сжимает мою руку и кивает для правдоподобности, – Вот увидишь. Карма – это нихрена не шуточки тебе, и все всегда возвращается. А материнская любовь? Она способна создать такую волну, от которой и ссаными тряпками не отмахаешься. Толя твой получит по заслугам. Еще не вечер. Зная Надю? Она так просто это не оставит.

Я издаю тихий смешок, но в груди становится теплее. Мне нравится эфемерная мысль, что моя мамочка где-то до сих пор существует, а теперь вечно будет стоять за спиной и охранять. Может быть, это очередная добровольная слепота? Вера в сказки? Плевать, как это прозвучит. Так просто легче. Думать, что твой близкий человек не ушел, а ты с ним обязательно еще увидишься…

– Не знаю, что мне делать, теть…

Тетя Лена убирает руку, расправляет плечи и кивает.

– Ну, для начала не винить себя в том, что у тебя такие дети. Ты здесь ни при чем.

– Уверена?

– Да, Галчонок. Уверена. У них есть мозг, чтобы понимать, где хорошо, а где плохо.

– Что, если я не привила им эти ориентиры?

– Очнись, дорогая. Твоим злобным монстрам не по тринадцать лет. Они – взрослые уже. Ника вообще! Вон, кобыла, вымахала! Двадцать три! Что ты ей собираешься прививать?

– Разве человек – это не система ценностей, которые дают им родители?

– Вот именно, Галя. Ро-ди-те-ли. Во множественном числе. Ты свои дала, и твой козел старый тоже вложился. А там уже не тебе решать, к каким принципам тянуться. Им. Они решили, что у них в приоритете. И знаешь, что я сейчас скажу?

– Что?

– Очень непопулярное мнение. Дети – это цветы жизни, не спорю, но иногда эти цветы растут на могилах своих родителей. Тебе в могилу еще рано, дорогая, поэтому возьми секатор и отрежь лишнее.

Хлопаю глазами. Я, конечно, знаю, что с тетей Леной не забалуешь, но это? Не просто «непопулярное мнение» – это…даже слова подобрать не могу. Нереально, полагаю?

– Хочешь, чтобы я отрезала своих детей?

– Иногда нужно проредить сад, чтобы…

– Это невозможно, Лен! Они же…

– Послушай, окей? – она вздыхает и пристально смотрит мне в глаза, – Я понимаю, что говорить о таком мне просто. Я не мать. У меня нет детей, и если честно, глядя сейчас на тебя и вспоминая нашу сегодняшнюю встречу, я даже рада, что когда-то так все повернулось. Но!

– Но?

– Я прожила эту жизни и с уверенностью могу сказать, что иногда надо заставить себя уважать, или на тебе будут ездить, пока ты коньки не отбросишь. Чтобы заставить себя уважать, действовать чаще всего приходится жестко. Ты не бросаешь их, они здоровые лбы! Тем более, у них есть папаша с возможностями. Судя по всему, большими. Теперь-то точно. Ну и все. Они сами должны понять, что они сделали, и ты никак не сможешь им в этом помочь. Самым лучшим вариантом сейчас – отойти в сторону и заняться своей жизнью.

– И что я буду делать?

– А тебе нечего делать?

– Я не знаю…

– Конечно же, есть! Они тебя вчетвером загнали в тупик под плиту собственных желаний, стерли твою личность, Галя! Ты кем для них стала? Прислугой, а не матерью! Стоимость таких отношений – копейка за пучок!* А должно быть – все на свете сразу. За отношения с матерью нужно хотеть все отдать. Ты бы отдала?

Это риторический вопрос. Я опускаю глаза и вздыхаю. В чем-то она права…

– Галчонок, – мягко шепчет тетя, двигаясь ближе ко мне, – Не грусти. Жизнь все на свете по местам сама расставит. А Наденька обязательно осветит тебе путь оттуда…

Я снова смотрю на улыбающееся лицо мамы.

– Она тебя не оставит, я не оставлю. Вывезем, дорогая. Твое к тебе всегда вернется, а дети – это твое. Ты очень хорошая мама, дай им об этом вспомнить.

Вздыхаю и снова киваю пару раз, а потом убираю прядку волос, выбившуюся из моей прически, за ухо. В этот момент происходит сразу несколько вещей: первая – раздается оглушительный звон разбившегося стекла, на который реагируют все гости. Вторая – расступившись, они дают рассмотреть мне того, кто, собственно, стал причиной этого звука.

Маленький, щуплый мальчишка, отогнув уголки губ вниз, смотрит на бокал под своими ногами, потом испуганно поднимает глаза на «взрослых». Его светлые волосы зачесаны на один бок, и одет парнишка совсем простенько. Пиджачок, белая рубашечка, брючки. Вся его одежда сильно велика: пиджак топорщится в плечах, рубашка пузырится на животе, а брюки держит толстый, потертый ремень. Но выглядит он прилично, что странно, а еще слишком взрослым. Взгляд его детских глаз совсем не похож на детский; на вид лет десять, а будто бы все сорок прожил…

Я хмурюсь.

– Кто это? – тетя Лена вздыхает.

Парнишку дергает грузная тетка за руку, что-то шипит ему на ухо, потом начинает рассыпаться в извинениях. Он смотрит в пол, крепко прижимая к груди букетик с двумя красными гвоздичками.

– Это Олежа, – отвечает тетя Лена, на которую я смотрю и совсем ничего понять не могу.

Что за Олежа? И откуда в ее голосе такая нежность?

Тетя переводит на меня взгляд и вздыхает еще раз.

– Надя хотела забрать его к себе и должна была поговорить с тобой, так как ей вряд ли одобрили бы опеку. Не успела…

Что?

Эта новость сбивает меня с толку, если честно. Я растерянно перевожу взгляд обратно на мальчишку. Он подходит к фотографии моей мамы, медлит пару мгновений, потом аккуратно кладет гвоздики в кучку и смотрит ей в глаза.

– Галь, отойду, хорошо?

Я все еще в шоке, поэтому просто киваю, а мальчик делает то, от чего у меня сердце разбивается на миллион частей…Шмыгает носом, быстро стирает слезу со щеки и хмурится. Чтобы не расплакаться сильнее…