Жестокии развод

8. Тайны моей мамы Галя

Тетя Лена увела мальчика на кухню, а я так и осталась сидеть. Смотрю теперь на эти несколько гвоздичек и понять не могу, что я чувствую.

С одной стороны, какую-то странную злость. Нет, не злость. Все-таки ревность. Мама настолько привязалась к какому-то ребенку, что решила взять его себе?

С другой стороны, чувствую, что меня и здесь в каком-то смысле предали. Будто бы выбросили за скобки из уравнения!

С третьей, это какой-то безумный взрыв дичайшей нежности. Касаюсь красных лепестков кончиками пальцев и не могу сдержать слез. Мне кажется, что это самый искренний подарок в последний путь, жест привязанности и, возможно, даже любви. Самый! Из всех, что лежит в этой куче…

– Галя? Здравствуй.

Быстро стираю слезы, когда слышу, как мне кажется, знакомый голос со спины. Оборачиваюсь. Передо мной стоит высокий, пожилой мужчина. Наверно, когда он был молодым – вообще походил больше на шкаф! И плечи широкие были, макушкой, наверно, небо царапал! Красивый…Сейчас в нем это, бесспорно, осталось, просто время взяло свое. Макушка у него теперь седая, сам он больше сгорбленный, морщинок много, но глаза…черт возьми! Где я видела эти глаза?…

– Здравствуйте, – киваю и сразу отвожу взгляд в сторону.

Снова цепляюсь за гвоздички. Остальное исчезает, не кажется мне таким уж важным. Наверно, я действительно когда-то была знакома с этим мужчиной, просто Олежа сейчас важнее.

Олежа…

Нежно. Наверно, его так мама называла…господи, ты серьезно?! От глупой, детской ревности в моем возрасте пора было бы избавиться, но…как? Сложновато. Конечно, разумом я понимаю, что это дико глупо. Мама жила свою жизнь без меня, а что ей? Надо было сесть и в окно смотреть, пока я не соизволю вернуться…нет, конечно! Я всегда радовалась, когда слышала, что она как раз так не делает, но ребенок?! Она собиралась забрать ребенка?! Откуда?! И как она с ним познакомилась?! Нет, хорошо. Я знаю КАК, держа в голове ее охоту к благотворительности, но КАК?! И почему она мне не рассказала? Такие решения не принимаются за одно мгновение. Мама общалась с мальчиком много и долго, между ними связь. Я ее чувствую, не дура. У меня самой такая же – он ее любит; тогда какого черта?! Я не…боже.

– Я хотел выразить тебе свои глубочайшие соболезнования, – продолжает мужчина, и я снова киваю больше на автомате.

Стыдно, но я устала от соболезнований. Господи, как же я устала…Нет, в них нет показательной вежливости, ведь почти все звучат действительно искренне, просто…эти слова ранят, а не приносят облегчения.

Мне все равно.

Соболезнования – ничто. Тебе не становится тепло, они не перекрывают боль; тебе никак. Просто, чтоб меня, никак…

Так хочется закричать. Если честно, мне безумно хочется закричать благим матом, выгнать всех этих людей и рыдать несколько дней в своей постели обо всем! Но конечно же, я себе такого не позволю. Дело даже не в «лице женщины», которое я никогда не потеряю ради мамы, а в том, что слова именно этого дедушки звучат очень уж на разрыв. Имею ли я право рубить их на корню? Эгоистично плеваться ядом? Психовать и закатывать истерики? Нет. Маму любила не только я, а значит, все здесь имеют право горевать и поминать ее образ, как им угодно. Мне остается только быть вежливой и улыбнуться…

– Спасибо, – киваю слегка.

Замолкаем. Я чувствую, что этот мужчина все так же стоит рядом, и не понимаю: зачем? Чего он от меня хочет? Смотрит, разглядывает. Господи, что?!

Поднимаю глаза и хмурюсь, путаясь в догадках: что это будет дальше? Нелепый комплимент о том, как мы с мамой похожи? Или какая-нибудь история? Но мужчина в ответ только усмехается с каким-то осознанием, которое от меня ускользает.

– Ты меня забыла, да, Галя?

Эээ…

Пытаюсь понять, что мне ответить, но я настолько потерялась в буре своих эмоций и последних событий, что все мое красноречие умещается в нечленораздельное «мгм…».

Он усмехается еще раз. Я виновато улыбаюсь в ответ:

– Простите.

– Ничего страшного. Постарел, согласен, да и сколько прошло лет-то? Тогда тебе было всего семнадцать.

Ага. Семнадцать? Кто же это может быть? Чувствую, что знаю его, но откуда? Боже-е-е…курам на смех. Тогда у мамы жизнь социальная кипела еще сильнее, чем сейчас (судя по ребенку, которого она хотела взять это действительно так). Знакомых была куча, знакомых мужчин? Тоже в достатке. Мама пользовалась популярностью, притягивала взгляд. Просто она решила, что никогда больше не пойдет замуж и не свяжет свою жизнь ни с кем, слишком это…кхм, накладно, а по-простому: больно. Да. Слишком это больно, и теперь я понимаю, почему она была такой закрытой. Я тоже такой же стала…

– Меня зовут Виталий Олегович Краев. Я – дедушка Мишки. Мишку-то ты не забыла?

Моментально щеки розовеют, а дыхание перехватывает. Не забыла. Это и был тот самый сосед, с которым я целовалась когда-то на качелях. В первый раз. И все у меня с ним было в первый раз…

Перед глазами вспыхивает образ в ночи, где я стою напротив, а лунный свет освещает нас с ним. Это была последняя его ночь в России. Мы не расстались сами, нас развели жизненные обстоятельства: его дед, Виталий Олегович, получил очень крутое предложение по работе в Германии, куда они, собственно, и переехали. Он согласился, а Миша рос с ним, значит, поехал следом… Иногда, когда Толя относился ко мне плохо, я думала: что было бы, если бы он не согласился? Я бы не пошла на встречу первокурсников одна, а значит, на меня бы не напали, когда я возвращалась домой одна. Не появился бы Толя, как принц в блестящих латах, не спас бы меня, а потом не подмигнул бы и не сказал: меня зовут Воробей, малышка. Если будут проблемы, просто скажи, что ты со мной.

Ничего бы этого не случилось; и через неделю он бы тоже не появился перед моей парадной, куда проводил, чтобы я снова ни во что не вляпалась. Мы бы не начали общаться. Он бы не развел меня на согласие с ним прокатиться на его драндулете «за спасение из лап чудовищ». Потом не поцеловал бы…

Все было бы иначе!

Потому что я не пошла бы одна на эту встречу первокурсников, а если бы и пошла, то вернулась раньше. С Мишей. Мы бы поднялись ко мне, попили бы чаю и…

Ладно. К чему теперь эти мысли? Первая любовь никогда не заканчивается свадьбой и счастливой жизнью до старости. Скорее всего, мы бы разбежались все равно. Просто по другой причине.

– Виталий Олегович! – улыбаюсь я искренне, потом тянусь к нему и обнимаю.

Сама ничего с собой поделать не могу. Волнение под кожей превращается в мурашки, пока я осматриваю зал в надежде увидеть Мишу…

А он смеется. Обнимает меня по-отцовски, крепко. Прижимает к груди бережно…как раньше. Признаться честно, когда-то давно мы с ним наладили очень тесный контакт, и если бы меня спросили про отца, именно его образ возник бы перед глазами.

Я на него опиралась.

– Ох, Галочка. Как же ты хорошо выглядишь…даже не верится, что прошло столько лет! Все такая же тонкая да звонкая.

Ой, ну, конечно.

Тихо фыркаю с легкой улыбкой, отстраняюсь и заглядываю ему в глаза.

– А вы все такой же лис.

– Ну, что есть… – мы затихаем на мгновение, а потом из меня вырывается.

– Миша тоже здесь?

Виталий мягко улыбается и мотает головой.

– Нет. Мишка остался в Германии с семьей…

Ауч…С семьей. Это неожиданно больно и неприятно. Глупости! Разумеется, это все глупости…конечно, у него есть семья. Миша вообще всегда был за семью и хотел много детей. Его родители бросили на деда; мать вообще неизвестно где, а отец приходил только ради денег. Они с дедом часто ссорились, Виталий Олегович просил взять себя в руки и перестать злоупотреблять. Каждый раз дядя Дима обещал, но каждый раз, когда получал «пособие» растворялся в тумане примерно на полгода. И все по новой…

Миша очень переживал.

Я помню, как однажды я застала его отца и этот самый скандал. Мы сидели в его комнате тихо, как мышки, и каждое слово было слышно так, будто мы находимся рядом. Миша тогда сказал, что когда он станет мужчиной, у него будет большая семья, жена и много детей. А главное – он никогда с ними так не поступит. Звучало это так решительно, что я…влюбилась в него именно в тот момент с головой. Абсолютно. Видимо, на то они и травмы: не имея отца по факту, а только алименты раз в месяц, я подсознательно искала чего-то такого. И это сработало…

Но уже неважно. Судьба все равно расставила все по своим местам, полагаю, поэтому я не удивляюсь. Просто грустно немного…

– …Руководит моим бизнесом, а я вот решил вернуться обратно. Домой потянуло на старости лет, не хотелось заканчивать свой путь на чужбине. Как ты?

Бросаю взгляд на мамино фото.

– Я пока не знаю.

– Да…ужасная потеря.

В его голосе я слышу надлом, перевожу глаза на лицо и вижу его в усталых, серых глазах, как отпечаток.

И тогда-то я окончательно складываю два и два.

Виталий! Мужчина, который переехал в их дом, из-за которого мама открыла войну против своей старой подруги Валентины. Конечно! Это он…

От догадки краснею. Мне хочется задать столько вопросов! А как их задать? Я не знаю. Неужели, у мамы был роман с Виталием Олеговичем? Очевидно, что да. Она его ревновала; и я слышала улыбку каждый раз, когда мама рассказывала о таинственном «Виталии то-сё». Могло бы быть, что она, как я, была влюблена в него и тогда? А уехав, в нашей квартире разбилось не одно сердце? Почему тогда он вообще уехал? Что произошло?

– Мне очень-очень жаль, – говорит он и переводит на меня взгляд, в котором столько боли…

Против воли я чувствую волну колючих мурашек на своей спине.

Он ее любил.

Он любил ее, и я это чувствую. Господи, он ее любил…что же тогда произошло, мама?…

– Ладно, – вздыхает он, выдавливая улыбку, – Не буду тебя доставать в такой день. Я просто хотел поздороваться и сказать, что если ты захочешь поговорить, или что-то нужно будет, мои двери всегда для тебя открыты. А теперь пойду. Я очень устал…

Киваю как в тумане. Смотрю на его спину и думаю: какие тайны ты хранила, мама?

Бросаю еще один взгляд на фото.

Что же ты скрывала?…и почему?…