Измена. Бывшая любовь мужа (СИ)

Глава 10

— Так вот, значит, ты какая стала, — его голос, низкий и теплый, пропитан улыбкой. Взгляд, скользящий по мне, не скрывает искреннего любопытства и какой-то ностальгической нежности. — Взрослая. Красивая. И, я смотрю, довольно-таки внушительная, — он указывает подбородком на мой живот, и в его глазах играют добрые чертики.

Я невольно хмыкаю, поправляя прядь волос, выбившуюся из-за уха. От его внимания почему-то щеки начинают гореть.

— Ну и какая же я, Вардан?

— Опасная, — смеется он. — Раньше — девочка-искра, а теперь — женщина-вулкан. И кого ждешь-то в таком солидном ранге?

— Сына, — не могу сдержать горделивой улыбки, проводя ладонью по крутому склону живота. Внутри толкается ножкой тот, ради кого все это терплю.

— Сын — это сила, — одобрительно кивает он. — Хотя дочки… дочки — это что-то особое. У меня, знаешь ли, папина дочка подрастает, Алией зовут. С ума сходит по папе.

Гордость в его голосе такая искренняя, что на мгновение становится тепло и светло внутри. Но тут же накатывает грусть.

— Мой муж… мой муж очень хотел именно сына, — голос сам по себе становится тише, и я отвожу глаза в сторону. — Кажется, приложил все усилия, чтобы его заполучить.

Вардан демонстративно оглядывается по сторонам, его лицо выражает преувеличенное недоумение.

— Хм… И где же этот счастливый обладатель наследника? Не вижу я его рядом с будущей мамой. Неужели отпустил одну в такое время? Да еще и с чемоданом?

Я замираю, стискивая пальцы на коленях. Комок в горле мешает говорить. Как произнести слова, которые разрушают не только меня, но и всё, во что я верила?

— Он… — голос срывается, и я опускаю взгляд в пол, чувствуя, как предательский румянец стыда заливает щеки. — Это… долгая история.

— Варя, — его голос становится мягче, без тени насмешки. — Ты стоишь одна на автобусной остановке. Ночь на дворе. Если бы я не подобрал тебя, неизвестно, чем бы это все закончилось. Давай без игр. Я видел, как ты шла от родительского дома. Вид был… скажем так, не самый радужный. Разругалась с семьей? Молчишь. Значит, так оно и есть.

Он берет мой чемодан решительным движением. Его пальцы смыкаются на ручке крепко, по-хозяйски.

— Идем к машине. Нечего тут на холоде торчать.

Я колеблюсь секунду, но он уже открывает дверь, и его уверенность не оставляет места для сомнений.

— Варя, ты что, язык проглотила? — он усмехается, усаживаясь за руль. — Раньше-то тебя было не остановить. Рыжая болтушка, помнишь? Я тебя так и звал.

Память отзывается теплой волной. И болью.

— Помню, — выдыхаю я. — Как же не помнить. Еще Пэппи Длинный чулок и мадам Антошка. Очень лестно, надо сказать.

Он заливается заразительным смехом.

— Точно! Ха-ха-ха! И как я мог забыть? Веснушки, которые не помещались на лице, и эта грива… Настоящий одуванчик. Все расчески ломались.

— Было дело, — я качаю головой, с горьковатой улыбкой вспоминая ту нескладную, вечно смущенную девочку. — Не лучшее время для демонстрации красоты и обаяния.

— Неправда, — его голос внезапно становится серьезным. — Ты была самой обаятельной девчонкой на свете. Которая… эм-м…

— Которая бегала за тобой, как сумасшедшая, и готова была на все, чтобы ты ее заметил, — заканчиваю я фразу тихо, чувствуя, как горят уши. Старая рана дает о себе знать едва заметной щемящей болью.

— Да, — он кивает, и в его глазах мелькает что-то похожее на легкую вину. — Было и такое. И знаешь, это было чертовски мило.

— Мило? — фыркаю я с обидой, которой уже нет. — Для тебя — мило, а для меня — целая трагедия. Ты меня вообще не замечал.

— Я был в одном шаге от женитьбы, — он смотрит на меня прямо, и его взгляд становится серьезным. — Ты же знала это.

— Знала, — выдыхаю я, делая вид, что мне давно уже не больно. — И страдала соответственно. Плакала ночами в подушку, писала стихи… Целые тома ненаписанных писем тебе.

— Неееееет! — растягивает он слова. — Неужели правда?

Он смотрит на меня с таким комичным ужасом, что я не выдерживаю и растворяюсь в смехе.

— Конечно, нет! — хлопаю его по руке, хохоча уже по-настоящему. — Что ты! Я нашла себе парня получше и вовсю наслаждалась жизнью. Мы по ночам бегали по поселку голышом, купались в озере при луне… — я закатываю глаза, изображая блаженство.

— Не верю! — он качает головой, но в его глазах читается неподдельное любопытство. — Я бы обязательно прознал про голую рыжую девицу, бегающую по округе!

Я лишь пожимаю плечами, отворачиваясь к окну. Продолжать этот разговор нет никаких сил. Потому что правда была где-то посередине: и слезы в подушку были, и отчаянные попытки забыть его с другими. И та всепоглощающая ненависть к его невесте, которой я теперь так стыжусь.

— Так почему же ты все-таки шла от родителей с чемоданом? И где твой муж? — его вопрос возвращает меня в суровую реальность.

Я закрываю глаза. Как рассказать всю эту боль человеку, который за столько лет стал почти незнакомцем?

— Это… очень долгая и некрасивая история. И я не уверена, что хочу ее рассказывать… — голос срывается.

— Человеку, который стал тебе чужим? — мягко заканчивает он. Я молча киваю, глядя на свои руки. — Знаешь, — говорит он задумчиво, — есть такой феномен… Иногда совершенно незнакомые люди в купе поезда рассказывают друг другу такие тайны, которые никогда не открывают близким. Потому что знают — больше не увидятся. И это навсегда останется за бортом их жизни. Такой вот способ исповеди без последствий. — Он поворачивается ко мне, и в его глазах нет ни насмешки, ни жалости. — Я готов стать таким вот случайным попутчиком. Выслушаю все. Не буду осуждать. Не буду давать советов. А когда довезу тебя куда надо — испарюсь. И мы больше никогда не встретимся. Как тебе такой вариант?

В его предложении столько спасительной простоты, что сердце замирает. Возможность выговориться. Без последствий. Без оценок.

— Знаешь что? — я глубоко вздыхаю и смотрю ему прямо в глаза. — Это… заманчиво. Давай попробуем. Я согласна.