Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ)

Глава 9

Я не хочу думать ни о нем, ни о том, откуда у него мой номер. И Артём, и наше знакомство в баре, и весь вчерашний затяжной кошмар, в котором я до сих пор захлёбываюсь — это не то, о чём стоит думать за полчаса до боя курантов. Устало убираю телефон на кофейный столик и сажусь на диван, подобрав под себя ноги.

Дети включают по очереди на «Алисе» любимые песенки и пляшут прямо под ёлкой. Не хотят отходить далеко от завернутых в яркую оберточную бумагу подарков. Вика и Гера уже успели повертеть их в руках и даже прочитать на них карточки с именами. Теперь ждут полуночи, чтобы начать разворачивать.

— От мамы и папы!

— Ой, смотри, от бабы и деды! Как, мам⁈ Они же на корабле!

— Алиса, включи «Тикают часы»!

Колонка послушно запускает очередную мелодию.

Карен отстраненно сидит в кресле напротив. Даже с детьми не играет — так на него не похоже. Ничего из того, что происходит в этот день, не похоже на нас. Хорошо, что те слишком увлечены и не замечают витающего вокруг гнетущего напряжения.

Я знаю, что телефон у него в кармане. Но за весь оставшийся вечер он больше к нему не прикасался.

Ненавижу себя за то, что замечаю это. Ненавижу его, что оставил телефон на столе, и я увидела этот проклятый звонок. Ненавижу эту шлюху, грязно влезшую в мою семью и посмевшую звонить моему мужу.

Что она собиралась ему говорить? Справляться о масштабе бедствия? Поздравлять с Новым годом?

Звонок в дверь отвлекает меня от самокопания.

Не успеваю отреагировать — Карен сам спешит ко входу, и через секунду квартира наполняется многоголосьем.

— С наступающим, мои золотые! — растягивая окончания, трелит свекровь.

— Мам, вай, не стой в дверях, мне тяжело нести поднос! — слышится за ней голос Норы.

Свекровь шагает в прихожую. Следом появляются Георгий Каренович, груженый двумя большими пакетами, и Нора с овальным серебряным подносом в руках. На нем, бережно прикрытый пищевой пленкой, румяный окорок.

— Карен, забери у папы пакеты, — начинает с ходу командовать свекровь, — там закуски, горячее, выпечка. Ксюша джан, давай разложим по тарелкам, времени мало. Шампанское в холод убрали? Почему телевизор выключен, ай бала? Лепс уже пел?

— Мам, проходите уже, дует… — устало бросает муж, закрывает входную дверь и поворачивается ко мне. Пожимает плечами.

Карен забирает у отца пакеты с контейнерами, несет на кухню. Я не двигаюсь с места — молча наблюдаю. Была уверена, они поймут, что сегодня нас ждать не стоит. Но не думала, что они заявятся ко мне домой после всего, что случилось. Мне хочется верить, что муж на самом деле не знал об их нежданном визите. Но я уже не удивлюсь, если окажется, что он снова попросил их прийти к нам и спасти ситуацию.

Дети бегут обниматься. Вокруг суета, гомон, шелест пакетов. «Алиса» разливается новогодними бубенцами, и со стороны это действительно выглядит, как праздничный переполох.

Свекор с Кареном выходят на веранду покурить. Свекровь что-то громко и оживленно рассказывает детям, время от времени поворачиваясь ко мне и весело подмигивая. Не получая отклика, переключается на Нору, с которой говорит только командами:

— Добавь майонеза в оливье, он же сухой весь! Сыр по кругу расставляй, так красивее! Бастурму не режь толсто, она прозрачной должна быть!

Нора избегает моего взгляда. Крутится вокруг стола, что-то достает, что-то убирает. Сама раскладывает дополнительные приборы — у меня было накрыто на четверых. Она поняла, что я не включусь в эту игру. Достаточно того, что я нашла в себе силы находиться со всеми ними в одном доме.

За пять минут до полуночи компания садится за стол. Георгий Каренович во главе стола берет на себя обязанности хозяина, разливая шампанское в бокалы.

— Давайте первым тостом проводим уходящий год, — начинает он заученную годами речь. Все за столом знают, что будет звучать дальше, но с уважением вслушиваются в каждое слово, кивают, пожимают плечами, вздыхают… Одиннадцать раз я делала то же самое. Не играла, не притворялась — искренне и с вниманием отдавала дань традициям этой семьи. Моей, как я думала, семьи. — Было в нем и хорошее, и не очень. Давайте поблагодарим его за мгновения счастья, и пусть он запомнится только хорошими моментами. А все проблемы и невзгоды оставим в прошлом.

Мне всё сложнее сохранять спокойствие, когда все встают на ноги, чтобы дотянуться бокалами.

Звенят ими друг с другом, тянутся ко мне, сталкиваются с ледяным холодом в глазах, но делают вид, будто всё так, как надо. Присаживаются на свои места и, пригубив, ставят фужеры перед собой. Если бы всё было так просто… Один тост — и все плохое уходит.

— Ты можешь вести себя нормально? — шепчет на ухо Карен. — Не порть людям праздник. — делает паузу и добавляет, — пожалуйста.

— Я никого не держу, — отвечаю спокойно и тихо, но лишь потому, что слева сидит дочь, и она может услышать.

Муж сжимает челюсть, и я вижу как напрягаются его скулы.

С боем курантов все снова встают со своих мест. Раздается звон бокалов. Звучат поздравления… Я смотрю, как родители по очереди тискают внуков, и упускаю мгновение, когда Карен разворачивается ко мне и порывисто заключает в объятья.

— С Новым годом, джана…

От его голоса по телу проносится волна тепла. И, кажется, я не успеваю увернуться. Но, может, и не хочу…

«…и пусть он запомнится только хорошими моментами»…

— Мам, уже можно открывать подарки? — вскакивает сын сразу после.

— Ну пожалста, пожалста, пожалста, — скороговоркой поддерживает его Вика.

Я отстраняюсь от мужа, улыбаюсь и разрешаю им выйти из-за стола, и они тут же убегают к горе подарков под ёлкой.

— Ксюша джан, они ничего не поели, пусть сначала… — произносит свекровь, но замолкает, не договорив.

— Лариса, не вмешивайся.

Свекор даже не поворачивает к ней голову. Она послушно поджимает губы и начинает ковырять в тарелке. Нора набирает себе гору салата, всё так же не поднимая глаз. Муж наполняет рюмки коньяком себе и отцу и обновляет шампанское в из без того полных бокалах женщин — ни свекровь, ни Нора не выпили ни глотка.

От градуса фальши воздух безжалостно густеет, с трудом пробираясь в легкие.

Не могу больше находиться к ним так близко. Когда на телефоны сидящих за столом начинают поступать звонки и сообщения от друзей и родственников, иду к детям.

Заметив мое приближение, Гера что-то быстро шепчет сестре на ушко и убегает наверх. Возвращается, прижимая к себе коробку, неумело обернутую в красную бумагу. Вика подскакивает к нему, и они вдвоем встают в торжественную позу.

— Мамочка, папочка! — начинают хором громко.

Слышу, как Карен сдвигает стул и подходит к нам. Обвивает руку вокруг моей талии. Дергаю плечом, чтобы отстраниться, но он лишь крепче прижимает к себе.

— Давай ты.

— Нет, ты лучше. — Брат и сестра смущенно переглядываются и одновременно выдают, — Это вам!

Протягивают нам коробку.

В груди разливается тепло, на глаза наворачиваются слёзы. До сих пор мы с мужем помогали им в выборе: со мной они искали подарок папе, а с ним — мне. Смотрю на Карена, но он рассеянно качает головой. Мои крошки держали всё в тайне от нас. Готовили сюрприз.

Вдвоем бережно снимаем оберточную бумагу, открываем коробку из простого белого картона. Карен придерживает ее, а я достаю украшенную шишками и блестками небольшую самодельную фоторамку.

В нее вставлена фотография нас с прошлогодней зимней фотосессии. Мыслями проношусь в тот день: мы чуть не опоздали, до последнего нежась в постели. Выездной фотограф должна была приехать с минуты на минуту, а мы, всё еще в пижамах, впопыхах готовили детям завтрак. Таких она нас и запечатлела — настоящих, без постановок, без декораций, без нарядов, укладки и макияжа. Расслабленных, счастливых. Остальные кадры фотосессии уже были, как полагается, похожи на открытки.

Но эта стала самой любимой.

И перед тем, как я опускаюсь на колени, чтобы обнять сына и дочь, Карен успевает шепнуть мне:

— И это ты хочешь разрушить?

— Нравится? — с волнением спрашивают они.

— Лучший подарок на свете, — говорю им, а у самой внутри всё сжимается от тоски и понимания, что это последний Новый год, который они встретят вместе с папой и мамой.

Расслабленные и счастливые.

А как будет дальше?

Чередовать каникулы и праздники? По очереди оставаться с ночевкой?

Еще не прожитая ими, эта боль накрывает меня с такой силой, что я не могу сдвинуться с места. Так и сижу на корточках, пока Карен обнимает их и благодарит за подарок.

Но Карен просчитался в своей попытке манипулировать моей материнской любовью. Не я это разрушила. Не я, черт побери! Это он всё испортил. И даже если бы я приняла решение сохранить брак ради детей, счастья бы это не принесло ни им, ни нам.

Я не смогу притворяться так искусно, как его отец, поднимающий сейчас тост за наш крепкий брак. Как его мать, улыбающаяся мне весь вечер, как ни в чем не бывало. Одна Нора всё так же чувствует себя не в своей тарелке. Она молчит и ест, потихоньку опустошая все блюда на столе… Даже её коронное «вообще-то я на диете» ни разу не прозвучало.

Через час отправляю детей спать.

Они не спорят, не пробуют выторговать еще несколько минут, потому что хотят утром найти самые долгожданные коробки — от Деда Мороза. И если ради этого надо лечь в разгар веселья, они согласны. Только весело в этот раз никому не будет. Когда за ними захлопываются двери, я наконец облегченно выдыхаю.

— Ксюша джан, иди, дочка, садись с нами! Папа за детей будет тост говорить, — машет мне свекровь. И когда видит, что я действительно иду к ним, буквально расплывается в довольной улыбке.

— Хватит, — произношу устало, — пожалуйста. Я слишком устала для второго акта.

— Ты о чем, ай бала? — свекровь растерянно переводит взгляд с меня на Карена. Тот смотрит на меня исподлобья, прожигая взглядом. Это так он собирается сделать всё, чтобы я забыла?

— Мам, хватит, — слышу голос Норы, — пойдем уже.

— Я о том спектакле, который вы тут все разыграли, как по нотам. «Сделай из Ксюши идиотку». Я всё поняла, правда.

— Карен, успокой свою жену, — басит свекор.

— Заткнись, — цедит мне сквозь зубы Карен, и я на секунду замираю, ошеломленная его обращением.

Он никогда не говорил со мной в таком тоне. И это становится последней каплей.

— Господи, какой дурой я была все эти годы… — сажусь на стул и тру ладонями лицо.

— Ксюша джан, почему ты так говоришь? Ты же знаешь, как мы тебя любим!

— Почему⁈ — больше не сдерживаюсь. — Вы все меня предали, мама.

— Пап, пожалуйста, — подходит к отцу Нора. Мне даже становится жаль ее, но я не даю этому чувству пролезть сквозь ярость и возмущение, до краёв переполняющих меня.

— Не надо больше притворяться. Хватит! Вы знали! Всё знали и не сказали мне!

— Я ничего не знала, ай бала! — причитает свекровь, трясущейся рукой протирая пот со лба.

— Не верю, мама! Не верю! Георгий Каренович её обнимал! Он знал, но позволил своему сыну сделать из меня идиотку в моем же доме!

— Карен! — снова гремит свекор, и я понимаю, что он больше не имеет надо мной той эмоциональной власти, как раньше. Не осталось следа ни от уважения, ни от стеснения, ни от любви…

— Ксюша, прекращай истерику! — рычит Карен.

Я вскакиваю с места, иду к входной двери и, раскрыв её настежь, говорю сквозь стиснутые челюсти — не хочу, чтобы дети проснулись от криков:

— Убирайтесь! Все уходите! Не могу вас видеть!

Карен подбегает ко мне, грубо оттаскивает от дверей, так, что я теряю равновесие и падаю на ковер.

— Ты не будешь выгонять моих родителей из моего дома! — ногой закрывает дверь.

— Это и мой дом тоже, Карен. — сама встаю на ноги, не позволяя испуганной Норе подать мне руки. Она растерянно подбегает к брату, удерживая его на расстоянии от меня.

— Ксюша, милая, я клянусь, я не знала ни о чём! Господи, Карен, ты совсем дурак? Как ты вообще… — Нора замолкает, в ужасе раскрыв глаза. — Ксюша, я потом узнала, но мне было страшно, пойми! Я не хотела вмешиваться. Не хотела тебе больно сделать!

— Получилось? — горько ухмыляюсь, — Черт побери, Нора, я же думала, что мы с тобой как сестры! Ты моя самая близкая подруга, Нора!

— Отойди! — отталкивает сестру Карен и подходит ко мне. — Успокойся! Хватит!

Выставляю вперед руку, не давая ему дальше ко мне приближаться.

— Прекращайте эту дешевую драму! — Свекор встает из-за стола, — Лариса, пошли!

— Мама! — кричит Нора и срывается к матери. Карен спешит за ней.

Поворачиваюсь к столу, за которым сидит бледная свекровь, хватая ртом воздух. Испуганно бегу к сахарнице и хватаю кусочек рафинада. Я была рядом, когда несколько лет назад у нее впервые случился приступ, поэтому знала, что надо делать.

Я знаю, что она не притворяется. И мне очень страшно и больно видеть её в таком состоянии. Она слабо раздвигает губы, и я кладу сахар ей под язык.

Через некоторое время дыхание ее выравнивается, на щеках появляется легкий румянец. Замечаю, что она так и не притронулась к еде в тарелке.

— Мам, когда ты ела? — спрашиваю, поглаживая ее прохладную руку.

— Не помню, дочка.

— Как же так, ты же знаешь, тебе нельзя…

— Прости меня, — шепчет она, взяв мою руку в ладонь. — Я не знала, как тебе сказать.

— Мам, не сейчас, — вмешивается Карен, но она не смотрит на него.

— Молчи… — продолжает смотреть на меня. — Как вообще об этом говорить можно? Я о детях думала…

Не знаю, что ответить. Свободной рукой смахиваю слёзы и молчу. В своей обиде я не думала о том, как именно могла быть мне озвучена правда. Карен тоже молчит.

— Я Карену сразу сказала выгнать эту финтифлюшку, пока беды не случилось. А он… Ты прости его, дочка… Вы же так… И дети у вас… Маленькие совсем, Ксюша джан…

— Я не могу, мам. — отвечаю и пробую освободить руку, но она сильнее ее сдерживает.

— Ты мать, дочка, будь мудрее. Он ошибся просто…

Качаю головой, смотря ей в глаза. Она бессильно закрывает их и опускает голову.

— Гог, пойдем домой, — обращается она к мужу. — Карен джан, помоги мне дойти до дома.

Нора бежит к прихожей, быстро надевает свое пальто и достает шубу мамы.

— Вернусь договорим, — то ли угрожает, то ли умоляет дождаться его Карен.

И когда, все одетые, выходят из дома, останавливаю его. Подхожу близко, так, что между нами не остается ни сантиметра, смотрю во все еще любимые черные глаза, провожу ладонью по колючей щетине на щеках. Встаю на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его лица и шепчу:

— Не возвращайся.