Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ)

Глава 19

Шикарно день начинается: во рту сухо, шея затекла — не повернуть, глаза не могу открыть из-за яркого солнечного зайца, скачущего галопом по моему лицу, а голова вжалась в плечи и гудит так, будто в ней бомба с часовым механизмом вот-вот взорвется. Надо было вчера доползти до кровати, а не отключаться на диване. Был бы сейчас на коне, а не шахматным горбатым конём.

Еще и Ксюша мозг вынесла своим звонком. Очнулась. Сын дерется!

В череде обрушившихся на мою голову фиаско это — не самое глобальное. Материальный ущерб всем родителям я возместил, с сыном поговорил, жену от порции стресса уберег.

И снова виноватым остался.

Это уже в традицию превращается.

Хотя, к чему мелочиться? Не день, а год охеренно начался. Я явно не это имел в виду, когда под бой курантов загадывал, чтобы жена обо всем забыла.

Сбылось, бл*ть! Забыла она. Но только про семью. Сначала почти месяц тенью ходила, никого не замечала. Потом, вроде, всё стало налаживаться, а тут… Вернулись вчера с детьми уставшие, голодные, после сложного разговора с администрацией школы, а дома мало того, что горячей еды нет, так еще и мать семейства отсутствует.

Пришлось к своим идти. Я не бытовой инвалид. И приготовить могу, и порядок в доме сохранять. Если надо. Но когда жена не загружена работой, любой нормальный человек ждет хотя бы малой толики заботы.

В голове упрямо засела и сверлит мысль, что как бы мама не была на отца обижена, никогда не забывала ни про нас, ни про дом. Конечно, это происходило нечасто, но и я не был замечен в злоупотреблении терпением Ксюши.

Мышцы ног тоже затекли, но я беру волю в кулак, иду к окну и задвигаю шторы. И сразу — к холодильнику. Надежды, что я найду там спасительный хаш, нет. Но графин холодной воды найдется.

Это я точно знаю — сам вчера ставил.

Наливаю себе в высокий стакан и в два глотка опустошаю.

Никакой выдержки не хватит с этой женской депрессией. Чивас вечером ненадолго приглушил остроту негодования. Но сейчас это уже не кажется такой хорошей идеей. Мне же еще на работу попасть надо.

Часы на запястье зажигаются, сообщая о входящем звонке. Вася всегда легок на помине. Нажимаю на зеленую иконку, и сразу включается громкая связь:

— Богатым будешь, брат, — говорю, морщась от головной боли.

— Звучишь не очень убедительно, Кар. — шутит друг. — Ты жив?

— Прорвемся.

Сказать проще, чем сделать. Снова наполняю стакан, ставлю графин обратно в холодильник и плетусь к дивану. Смотрю на него с отвращением, будто все мои беды не от собственной тупости, а из-за неанатомических свойств его наполнителя. Выложили мешок денег, а на нем даже поспать нормально нельзя. Лучше на кресле посижу, от которого и ожиданий меньше.

— Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Вася.

— Перебрал вчера с виски. — поднимаю с пола пальто, так и оставшееся валяться там с вечера, кидаю его на диван, а сам опускаюсь в кресло.

— Без меня? У тебя совесть есть? — смеется он в трубку. — И что отмечал?

Секунд пять молчу. Думаю, стоит ли посвящать его в свою семейную драму. Чем меньше человек знает, тем лучше. А с другой стороны, Вася не просто человек, он друг. Брат.

— Я облажался, Вась… — вываливаю, как на духу.

— С «ЛОГ-групп»? — с тревогой уточняет он насчет дела о разводе владельца крупного инвестиционного холдинга, которое мы сопровождаем.

— Нет, с ними всё ровно.

— Хе… Это хорошо… — облегченно хмыкает и выдыхает.

— С Ксюшей. — озвучиваю наконец.

— Оу…

— Попался на горяченьком.

— Пирожки брал без разрешения, что ли? — пытается разрядить ситуацию Вася.

— Можно и так сказать… — допиваю воду и ставлю стакан на журнальный столик рядом с моим телефоном. Смотрю пару секунд на грани хрусталя, сдвигаю его на край и поднимаю на столешницу ноги. — Застукала меня.

— Пожалуйста, скажи, что это метафора, — серьезно говорит Грабовский.

— Да нет, брат. Это не метафора. Это дерьмо настоящее. — Беру телефон и перевожу звонок на него. —

Гребаное болото. Месяц в нем барахтаюсь, пытаюсь выбраться, но только сильнее затягивает.

— Ты… — осторожно уточняет, — дома?

— Конечно, а где еще…

— Мало ли, Кар. Зная Ксюху, я бы не удивился, что ты теперь живешь под мостом.

— Очень смешно. — морщусь от дебильной шутки друга.

— Скоро буду… Жена рядом?

— Нет… — проверяю время. Если она отвозила детей в школу, то уже давно должна бы вернуться. — И не торопится.

— Понял, жди, — говорит, замолкает и, когда я уже хочу отключиться, низким голосом осторожно добавляет: — Постой… Ты, это…

— Что?

— Это с Акопян, что ли? Она поэтому с работы так резко ушла?

— Аhа… — никогда не сомневался в проницательности друга.

Мы до этого не особо и говорили с ним о Рите. Он знал, что я взял помощницу. Я сообщил ему о том, что собираюсь повысить ей зарплату.

— С каких денег? — только и спросил он.

— Покроем с моих будущих дивидендов.

— Всё равно не понимаю, с хрена ли. Помощницы столько не получают.

— Потом объясню, Вась.

На этом всё.

И если бы не этот долбанный аудит…

— Ну ты и олееень… — тянет он расстроенно через полчаса, уже сидя напротив меня, когда я ему вываливаю всё и про обед, и про командировку, и про парковку, и про то, в каком положении меня жена застала. — Олень!

— Да понял уже! — надоело слушать от всех, какой я плохой. — Но, брат, я и вообразить не мог, что Ксюша вдруг возьмет и приедет черт знает куда?

— Карен, ты нормальный? Ты Ксюху свою не знаешь?

— Думал, что знаю.

— Думал он… Думать надо головой, а не членом! И чего тебя… Карен, какого хера? У вас проблемы были, что ли?

— Да нет… — выдыхаю шумно. — Нет. Черт. Не было проблем.

— А что тогда?

А что тогда?.. Действительно, с чего это смотреть на сторону, когда всё хорошо?

— Пресно стало как-то. — медленно вдыхаю, подбирая слова. — Так хорошо, что аж тошно. Хотелось вспомнить, какими мы были раньше. Спонтанными. Живыми…

— Давно?

— Полгода почти.

— Сука…

— Поехал отца с работы забрать, а тут она. Выходит из университета. Молодая, легкая… Она мне Ксюшу напомнила. Мы же с ней тоже так встретились. В Ереване. Она только поступила, а я уже к выпуску готовился… Её улыбка, волосы, растерянный взгляд…

— И ты решил тряхнуть стариной?

— Да ну тебя, — улыбнулся, но не тупой шутке Васи, а своим воспоминаниям. — Мне просто вдруг показалось, что я тоже помолодел.

— Скажи мне, мой юный друг. Если она вся такая Ксюша Ксюшей. Ксюшезаменитель, бл*ть. Какого хера ты к ней попер? У тебя же под боком неповторимый оригинал.

— С ней проще, брат.

— А ты простоты искал?

— Да нет же, черт! — сердито вскакиваю с кресла. Не разговор по душам, а прием у психолога и следователя. Два в одном!

— А что тогда⁈

— Я с ней ни о чем не думаю, понимаешь? Вообще ни о чем. Просто перегружаюсь тогда и так, как мне нужно.

— В машине!

— Да, бл*ть, в машине! И в машине тоже!

— А что, Ксюха тебе допуск к телу закрыла, что ли?

— Не закрыла. Но я с ней так не могу.

— Так? — назойливое пищание телефона отвлекает Грабовского. Он нахмуренно смотрит на экран и отключает звук.

— Она моя жена. Это другое. Я не могу с ней обращаться, как с… — Не договариваю, скривившись от мерзкого сравнения. — Она своими губами детей наших целует.

— Да, брат… — Вася морщится и трет щетину на щеках. — Переобщался ты с клиентами-инвесторами… Диверсификатор, блин. И что ты думаешь со всем этим делать?

— Попробую наладить отношения. Риту, само собой, убрал, она больше не появится.

— Хорошо получается?

— Хреново. Но хотя бы разводиться передумала.

— Понятно… — он переводит взгляд на напоминание в телефоне. — Давай так. Ты в себя приходи. Сейчас с тобой на встречу ехать бессмысленно. Я сам поеду. А потом сядем вместе, решим, как тебе из этой жопы выбираться.

Вася уходит, оставив меня один на один со всем этом дерьмом.

Идиот! Черт меня дернул ляпнуть про родство! Потом уже понял, что это тупая отмазка, но я же даже представить не мог, что Ксюше взбредет в голову позвать Акопян в наш дом… Я так давно не нервничал. Думал, что пронесло, когда обед прошел более или менее мирно.

Заслуга Риты тоже есть в этом. С ней вообще всё просто. В рот заглядывает, вопросы лишние не задает, в семью не лезет. Смысл? Я ей ничего не обещал. Она никогда ничего не просила… Все в плюсе!

Какого хрена Ксюша поперлась туда на ночь глядя? Ждала бы меня дома, как и договаривались, стольких нервов бы избежали…

Всё, хватит философствовать. Выбираться надо как можно скорее.

Гоню от себя этот депрессняк. Проблемы надо решать по-одному. И первая сейчас — наполнить желудок, который, видимо, уже думает, что его хозяин сдох. Сил что-то готовить нет. Надеваю пальто, ботинки, поправляю пальцами волосы и выхожу — прогуляюсь до мамы. И поем, и порцию заботы получу.

— Что с тобой, ай бала? — встревоженно вскидывает руки мама, когда видит меня. Неужели, я так плохо выгляжу?

— Голодный, мам. Покормишь?

— Ты пьян, что ли? — смотрит на меня исподлобья.

— Нет, вай. Голодный просто!

— Я что, сына своего не знаю? — упирает руки в бока. — Я этот взгляд с твоей подростковости помню.

— Выпил немного. Повод был. — не собираюсь пререкаться. Ни сил на это нет, ни желания. Ну, расслабился немного, и что? Скоро пятый десяток разменяю, не ребенок. — Ты меня впустишь? Или так и оставишь на пороге стоять?

Она ничего не отвечает, просто отходит в сторону. Радушный прием.

Прохожу сразу на кухню и сажусь на любимое место за овальным столом. Под окном. Поближе к всегда открытой форточке. Мама приходит следом и тоже садится. На кухне она правит, и место у нее соответствующее — у стены, во главе стола.

Полминуты она разглядывает меня своим пронзительным взглядом, как только умеют смотреть мамы.

Насквозь.

— Мам, ты меня покормишь сегодня? — спокойно подвожу её к мысли о главном, а она начинает осуждающе качать головой. — О чем ты задумалась?

— О том, что мало тебе в детстве чапалахов надавала.

— Ты что говоришь? — непонимающе хмурюсь.

Нора заходит на кухню, но мама даже голову не поворачивает. Она проходит к холодильнику, достает помидоры и пару яиц — и идет к раковине. Ну, хоть сестра обо мне думает.

— Ты как таким блаженным вырос, Карен? — продолжает мама. — Или ты думаешь, будешь вести себя, как идиот, а я по головке буду всё время гладить и ошибки твои исправлять?

— Понял, ты не в настроении и решила на мне сорваться. С папой повздорили, что ли?

Смотрю на сестру в поисках понимания — она-то частенько становится крайней, когда мама на нервах — но та даже не поворачивается. Ставит на плиту сковороду, наливает масло. В желудке раздается протяжное урчание — люблю Норину яичницу.

— Я тебе не давала права так со мной разговаривать, Карен джан. Повздорили — не повздорили, это наше с папой дело.

— А ты о сыне думаешь? Хоть понимаешь, как мне сейчас плохо? Я к тебе за поддержкой иду, а ты ругаться начинаешь.

— Как прикрывать свои гулянки, так ты к отцу бежишь за помощью, а как понял, что не прокатило — обо мне вспомнил, сынок? Я этому тебя учила?

Только нотаций мне не хватало, чтобы этот чертов день стал еще лучше.

Смотрю, как Нора накрывает яичницу крышкой и убавляет огонь. Достает из верхнего шкафа тарелку, из выдвижного снизу — приборы. И стоит, все так же спиной, ждет.

— Я тебе один раз скажу, а ты запомни. У меня только одна невестка. Она моя вторая дочка. Ты в ногах у меня валялся, просил ее принять. Я приняла. Полюбила. Я одну мою Ксюшу на десять таких… — Мама замолкает, многозначительно поджав губы. Я понимаю, какое она слово умолчала — никогда она себе не позволяла переходить на грубую лексику. И то, что у нее на глазах моя семья рушится, тоже не стало для мамы поводом отойти от принципов. — Никогда не променяю!

Вот это было больно. Я и сам не собираюсь менять жену ни на кого. Мы помиримся — это дело времени — и всё у нас будет хорошо. Но слышать от мамы, что она не на моей стороне, неприятно.

Желудок снова болезненно тянет. Очень долго, будто на плите не яичница, а хаш, блин. Словно услышав мои мучения, Нора отключает конфорку и начинает накладывать в тарелку еду. Аромат, подхваченный сквозняком из форточки, тут же доходит до меня. Сестра одной рукой берет корзинку с несколькими кусочками серого хлеба, забыв, что я люблю тонкий лаваш, и идет к столу. Я чуть подаюсь назад, чтобы она поставила тарелку.

— Я тебя понял, мам, — говорю, не сводя глаз с дымящейся яичницы с помидорами. — Успокойся, я и сам не собираюсь никого ни на кого менять.

Нора ставит хлебницу и тарелку чуть правее меня и садится рядом. Протягиваю руку, чтобы придвинуть еду поближе, но она оказывается быстрее. Убирает в сторону мою руку, тянет блюдо к себе и, бросив на меня холодный, полный презрения взгляд, начинает есть мою яичницу.

— Твою мать, — вырывается на эмоциях, и я на автомате смотрю виновато на маму. Привычка из детства. При маме, а впоследствии при всех женщинах, я никогда не выражаюсь. Почти. Если не довести…

— Приятного аппетита, Нора джан, — говорит мама, поднимается чинно и медленно — и выходит из кухни.

Изо рта готово вылететь очередное нецензурное определение всего происходящего, но я сдерживаюсь, хоть и очень задет поступком мамы и сестры.

Быстро встаю из-за стола и иду в прихожую — мне здесь не рады, задерживаться нет смысла. Идиот, а я тут отдохнуть пытался. Голова снова дает о себе знать ударами кувалды по черепной коробке.

Звук входящего сообщения раздается вовремя — мне точно надо отвлечься, пока не взорвался. Имя на экране снова напоминает о том, что я всё это время пытаюсь забыть, но я нажимаю, вдруг что-то важное. Просто так Рита бы мне не стала писать.

«Я скучаю, Карен. Хочу тебя увидеть».

Горькая ухмылка искажает рот. Быстро одеваюсь, выхожу из родительского дома, громко хлопнув дверью. Парадокс судьбы, бл*ть. В окружении родни единственная, кто меня на самом деле ждет, это та, кого я вышвырнул, словно мусор, из своей жизни.

* хаш — это армянское блюдо, представляющее из себя наваристый бульон из говяжьих ног и рубца. Готовится на медленном огне примерно 10 часов. И он очень хорош на утро после бурной пьянки.

* чапалах — это пощечина, подзатыльник, шлепок и тому подобное рукоприкладство.