Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ)

Глава 10

Не знаю, чего я хочу больше: чтобы он прислушался ко мне или нет. Чтобы он боролся за меня или спокойно отпустил. Возможно, во мне кричит уязвленная гордость, самолюбие униженной женщины. Я прячу под елкой подарки от Деда Мороза и сажусь за опустевший праздничный стол. Придерживая за длинную ножку, подношу к губам бокал и глоток за глотком, растягивая на всю ночь, пью шампанское, до краев налитое мужем.

Мы никогда не засыпали в обиде друг на друга, не переносили проблему на следующий день, предпочитая решать всё сразу, договориться, найти компромисс и уснуть в объятьях друг друга. До утра не смыкаю глаз. Пытаюсь убедить себя, что это бессонница. Что не жду его по привычке. И на часы смотрю не потому, что отсчитываю минуты до его возвращения, а потому что они висят так, что невозможно на них не смотреть. Вот так и встречаю рассвет, торопя стрелки и отбиваясь от назойливых мыслей, роем жужжащих в голове.

Как дальше жить?

Как сказать детям? Когда… Сказать детям.

Как уйти из фирмы?

С кем поговорить?..

Отголоски развернувшегося после полуночи скандала снова и снова звучат в ушах, ранят по второму кругу, бьют наотмашь. Не могу спрятаться, не могу защитить себя. Бессилие, абсолютное бессилие.

Он не возвращается.

От пронзительного, гнетущего чувства одиночества хочется выть в голос. Набираю номер Лены. Не отвечает. Мне до смерти хочется выговориться, хоть кому-то рассказать обо всём, что терзает меня, мучает, разрывает внутренности, но я тону в давящей тишине огромного дома.

Одна.

Кажется, я целую вечность не оставалась по-настоящему одна.

Впервые за очень долгое время мне не хватает мамы. Как в детстве, когда все проблемы растворялись в ее теплых объятьях и уверенном взгляде в те редкие мгновения, когда она уделяла внимание своим дочерям.

Смотрю на часы и понимаю, что сейчас она наверняка спит. Я не хочу расстраивать её, не хочу тревожить их отпуск. Но мне так необходима сейчас их поддержка, что я решаю нарушить негласное правило не будить людей утром первого января.

— Алло? — после долгих гудков раздается в трубке сонный шепот.

— С Новым годом, мам.

Пытаюсь придать голосу спокойствие, но он предательски срывается. Слышу в трубке легкий шорох, затем тихие шаги.

— Папа спит, Ксюш. — сообщает мама. По звучанию понимаю, что она ушла в ванную, чтобы не тревожит папин сон. — С Новым годом, детка.

— Как отпуск? — прячу страх под дежурным вопросом. Даю себе еще несколько секунд собраться с духом и рассказать всё маме. Но не получается. Как в детстве, она сразу понимает.

— Что случилось?

В детстве меня всегда удивляло, как она обо всём вот так, сходу догадывалась? До тех пор, пока я сама не стала мамой. С рождением детей многое, казавшееся раньше чем-то сверхъестественным, нашло объяснение в самом древнем, первобытном материнском инстинкте.

— Мам, всё плохо, — шмыгаю носом, но держусь, не даю эмоциям выплеснуться наружу потоком слёз.

— Ты всегда была слишком категорична, Ксения, — менторским тоном шепчет мама. — Уверена, всё не так страшно.

— Мам, мы разводимся.

Некоторое время она молчит.

— Он… ушел? — шепчет наконец. Кажется, я даже знаю, как у нее в этот момент поджаты губы, как она нахмуренно кусает изнутри щеку. Она нервничает, и это отчетливо слышно в ее дыхании. И ее нервы передаются мне на расстоянии.

— Я его застукала с другой. — На последнем слове до скрипа сжимаю зубы и делаю глубокий вдох, но он застревает где-то в гортани.

— Даже так…

— Клянется, что ошибся. — все еще пытаюсь вдохнуть, но нервный спазм продолжает сковывать горло. — Не хочет разводиться.

— А ты? Ты сама знаешь, чего хочешь? — она осторожно подбирает слова, прощупывает, чувствуя мое напряжение.

— А я не могу! — срываюсь на крик и тут же зажимаю ладонью рот — дети… Продолжаю уже тише, — Не могу забыть, понимаешь? У меня всё время перед глазами эта сцена. Я не знаю, что мне сделать, чтобы… Ненавижу его!

— Ксюша, — прерывает меня мама, — не торопись, милая.

— Он мне изменяет!

— Милая, я понимаю, как тебе больно, — ласково произносит мама. — Поверь мне. Но вы семья. Подумай. Это же такая ответственность, детка. Это коснется не только тебя и Карена. Ты о детях думала?

Думала! До сих пор только они и удерживают меня, пока я балансирую на грани безумия. Но в словах мамы я слышу не только переживание за внуков. За всеми ее фразами внезапно и отчетливо вырисовывается нечто ядовитое, не высказанное, и от этого жалящее в разы сильнее.

— Я не могу понять, ты его защищаешь?

— Я не могу понять, ты его защищаешь? — осторожно, будто пробираюсь по минному полю, озвучиваю свои сомнения и по воцарившемуся на несколько нестерпимо долгих секунд молчанию понимаю, что не ошиблась.

— Ксюша, тебе уже не двадцать лет, чтобы принимать спонтанные решения.

— Он меня предал, мам. Ты предлагаешь мне забыть об этом и сделать вид, что всё в порядке?

— Я предлагаю перестать думать только о себе! Он мужчина, детка. Им это свойственно. За столько лет ты могла бы уже понять, что…

— Понять что?

— Что в браке бывают кризисы. Это просто кризис, милая. Вы преодолеете его, и всё будет, как прежде.

— Господи, мама! Не было у нас никаких кризисов! И проблем никаких не было. Всё было… — закрываю глаза и устало тру переносицу. — Всё было, как обычно.

Может, поэтому мне так больно? Если бы мы постоянно ссорились, возможно, мне было бы проще принять тот факт, что Карен начал засматриваться на других женщин? Если бы у нас долго не было близости, мне было бы проще понять его потребность в том грязном, бездушном сексе? Если бы я не уделяла ему внимания, полностью посвятив себя быту и детям, мне было бы проще объяснить его предательство?..

А если я, и правда, спешу?

Может это, на самом деле, просто кризис?..

И снова вопросы, и никаких ответов.

Голова кружится. Задыхаюсь.

Встаю из-за стола и подхожу к большому панорамному окну с видом на веранду, рывком сдвигаю штору и поворачиваю ручку. Ледяной воздух проходится по открытым плечам колючими мурашками.

Но внутри меня будто пожар, и я совершенно не чувствую холода. Подставляю лицо морозу и жадно втягиваю носом кислород в надежде наконец вдохнуть полной грудью. А мама всё говорит и говорит, выбивая из меня остатки решимости.

— Ты хотела услышать мое мнение. Ксюша… У тебя хорошая, устроенная жизнь. Хороший муж. Любит тебя. А детям отец нужен. Ты долго мечтала о детях и своем доме — теперь у тебя есть и то, и другое. И это всё ты на блюдечке отдашь другой? Знаешь, сколько таких шалав мечтают, чтобы жены, вот так, как ты сейчас, просто ушли в сторонку и не мешали им уводить мужчину из семьи?

Молчу. Я уже успела пожалеть о своем звонке. Искала поддержку, но получила лекцию о всепрощении от того, кто должен был безоговорочно встать на мою сторону.

— Милая, я знаю о чем говорю, — так и не дождавшись моего ответа, продолжает мама, всё это время не поднимая голоса ни на тон. Шепотом, как молитву. — Вокруг вашего папы всегда было много женщин. Мне приходилось всё время быть начеку. Ты была маленькой, не замечала этого…

Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Замечала, мамочка. Еще как…

Я знаю, она любит нас. Но мы всегда были для нее после папы. И нелепость ситуации в том, что теперь она советует мне подумать детях? Я не стану этого озвучивать. Не стану напоминать маме о том, что папины измены и ее борьба за сохранение семьи отравили детство мне и Лене. Что мы с сестрой запирались в своих комнатах, лишь бы не слышать ее причитаний, когда папа не приходил домой. Что я каждый день рождения и новый год загадывала, чтобы они перестали ругаться. Боже, я ведь даже мечтала, чтобы они наконец развелись и перестали мучить друг друга!

Она, как никто другой, знала, что чувствует обманутая женщина. Любящая женщина, которую предавали долгие годы. Я опрометчиво решила, что она, пережив всё это, найдет самые нужные слова, даст мне силу справиться с болью. Но мама посоветовала мне смириться и пройти через тот же ад.

Замечаю, что в это раз нет слёз — только нарастающее чувство щемящей безнадежности. Но, видимо, за прошедшие несколько дней я настолько привыкла к предательству от самых близких людей, что новая порция разочарования всего лишь еще одним тяжелым грузом присоединяется к тем, предыдущим. Одно знаю точно — я не хочу, чтобы мои дети проживали этот ад вместе со мной. Не хочу, чтобы их детство омрачилось нашими с Кареном бесконечными ссорами.

Это тупик.

— Вика! — слышу, как в трубке раздается папин голос.

— Иду, Витюш, — в мамином голосе слышится волнение. Не хочет обижать меня, но и заставлять мужа ждать тоже не хочет.

— Я тебя услышала, мам, — заканчиваю разговор. — Спасибо за совет.

Кладу трубку прежде, чем она успеет что-то ответить на прощание и продолжаю стоять между открытым окном и тяжелой шторой.

А потом возвращается Карен.

Я не вижу его, нет. И он не видит меня из моего импровизированного укрытия. Но по привычным, до мельчайшего знакомым звукам, наполнившим дом, я понимаю всё, что происходит. Не спеша разувается, снимает верхнюю одежду, убирает ее в шкаф, надевает домашние кожаные тапки, которые я ему подарила на день рождения и проходит в дом, слегка шаркая по паркету. Ускоряя шаг, идет прямо к окну.

— Ксюша! — Замечает меня, рывком тянет к себе и резко захлопывает окно. — Твою мать, ты совсем с ума сошла⁈ Стоишь перед открытым окном голая! Чего ты добиваешься⁈

А я смотрю на него, нахмуренного, сердитого, и задаю единственный вопрос, который внезапно становится для меня жизненно важным.

— Почему ты не пришел?

Он глядит на меня с недоумением, как на безумную. Может, я и есть безумная? Может, я сошла с ума, просто не знаю об этом?

— Я спал. Ты же сама сказала не приходить. — выдает он самый очевидный ответ, не выпуская меня из своих объятий. — Я решил, ты поспишь, я тоже отдохну.

— Ты спал, — повторяю его слова. — Получилось отдохнуть?

Он не отвечает. Пристально вглядывается в мое лицо в поисках подвоха. А я просто хочу узнать, смог ли он на самом деле выспаться?

Он молчит.

А потом просыпаются дети. Видят нас с ним, стоящих у окна, обнимающихся. Подходят, подставляют макушки для утреннего поцелуя и кидаются к елке. В их картине мира всё стабильно.

«И это ты хочешь разрушить?»