Измена. Сквозь осколки прошлого (СИ)

Глава 9

Денис

Я врываюсь в НИИ детской онкологии, сердце колотится так, что готово выпрыгнуть из груди. Ресепшен, коридоры, белые стены — всё сливается в одно пятно. Хватаю за руку первую попавшуюся медсестру:

— Ларина! Дарья Ларина! Где она?!

Медсестра вырывается, испуганно показывает на табличку: "Третий этаж, палата 305".

Бегу по лестнице — лифт слишком медленный. Ноги подкашиваются, в горле ком. "Лейкоз." Это слово из сообщения Виктории врезалось в мозг и не отпускает. Моя дочь. Моя десятилетняя дочь больна раком.

Третий этаж. Палата 305. Дверь приоткрыта. Замираю на пороге.

Виктория сидит на стуле рядом с кроватью. Спина прямая, руки сложены на коленях — поза хирурга, привыкшего контролировать ситуацию. Но лицо... Боже, её лицо. Опухшее от слёз, красные глаза, губы поджаты до белизны. Волосы растрёпаны — она явно провела рукой по ним тысячу раз.

На кровати Даша. Спит. К её руке подключена капельница, над головой мигает монитор сердечного ритма. Лицо бледное, почти прозрачное, синяки под глазами. Такая маленькая. Хрупкая. Моя девочка.

Вхожу тихо. Виктория оборачивается. Смотрит на меня — без злости, без обвинения. Только пустота. Огромная, выжженная пустота в глазах.

— Денис, — голос хриплый, сорванный.

Я подхожу. Сажусь на второй стул. Между нами — метр расстояния и месяц ада.

— Что... — голос ломается. Сглатываю, пытаюсь снова. — Что случилось?

Виктория смотрит на Дашу. Долгая пауза. Потом говорит медицинским тоном — холодным, чётким, без эмоций:

— Острый лимфобластный лейкоз. Предварительный диагноз. Завтра стернальная пункция для подтверждения. Анализ крови показал панцитопению — угнетение всех ростков кроветворения. Гемоглобин восемьдесят два, тромбоциты сорок пять, лейкоциты два и один. Селезёнка увеличена. Петехии на коже.

Слова как удары. Я не понимаю половины терминов, но понимаю главное: моя дочь при смерти.

— Лечение? — выдавливаю из себя.

— Химиотерапия. Протокол стандартный — индукция ремиссии, консолидация, поддерживающая терапия. Два-три года. Возможно, пересадка костного мозга, если не будет ответа на химию.

Два-три года. Я представляю Дашу, лысую от химиотерапии, бледную, худую, лежащую в этой палате месяцами. И не выдерживаю. Опускаю голову на руки. Плечи трясутся.

— Денис, — Виктория кладёт руку мне на плечо. Тёплая, тяжёлая рука. Я вздрагиваю — мы не касались друг друга больше месяца.

— Прости, — шепчу сквозь слёзы. — Я не знал. Телефон был на беззвучном. Я был у... я был занят. Увидел сообщение только час назад.

— Знаю.

— Нет, ты не понимаешь. Я заблокировал твой номер. После того разговора. Думал, что...

— Знаю, — повторяет она. — Неважно сейчас.

Я поднимаю голову. Смотрю на неё. На своё жену. Мать моего ребёнка. Человека, которого я предал месяц назад.

— Виктория, я... если бы я знал...

— Что? — голос резкий. — Что бы ты сделал? Вернулся? Бросил Ингу?

Я молчу. Не знаю ответа.

Виктория встаёт. Подходит к окну. Смотрит в темноту — за окном ноябрьская ночь, огни Москвы, чужая жизнь.

— Если ей что-то случится, — шёпот едва слышный, — из-за стресса от нашего развода...

— Не смей! — я вскакиваю, подхожу к ней. — Не смей себя винить!

Она оборачивается. Слёзы текут по щекам, но она не вытирает.

— Как не винить? Она неделю не разговаривала со мной нормально! Не ела, не спала, плакала каждую ночь! Стресс подавляет иммунитет. Это медицинский факт. Возможно, если бы не развод...

— Нет! — хватаю её за плечи. — Это не твоя вина. Не наша. Это... жизнь. Болезни случаются. У детей случаются. Без причины.

— У детей с ослабленным иммунитетом! — она почти кричит. — От стресса! От горя! Которое мы ей причинили!

— Виктория, послушай...

— Нет, ты послушай! — она вырывается, отходит. — Месяц назад наша дочь была здорова. Счастлива. Жила в полной семье. А потом ты ушёл. К своей любовнице. И всё рухнуло. Она перестала есть, спать, учиться. Ходила как зомби. И теперь лежит здесь с капельницей и диагнозом "лейкоз"!

Слова как обвинительный приговор. И я не могу возразить. Потому что она права.

— Я виноват, — говорю тихо. — Во всём виноват. В разводе. В твоих слезах. В Дашиных. В этой болезни, возможно.

— Денис...

— Нет, правда виноват. Я сбежал. От проблем, от ответственности, от неудобных разговоров. Нашёл молодую любовницу, которая слушала мои жалобы и не требовала усилий. Лёгкий путь. Трусливый.

Виктория смотрит на меня молча. Я продолжаю:

— И когда ты узнала, я не стал бороться. Не стал просить прощения. Просто ушёл. К Инге. Потому что так проще. А Даша... я звонил ей каждый вечер, но это были пустые звонки. "Как дела?" "Хорошо." "Я люблю тебя." "Я тоже." Ритуал, не разговор.

— Я тоже виновата, — голос Виктории ломается. — Работала по двадцать часов в сутки. Пропускала ужины, праздники, родительские собрания. Даша росла с бабушкой, а я спасала чужих детей. Ирония, да? Лучший кардиохирург города, а собственную дочь не уберегла.

Она оседает на стул. Опускает голову на руки. Плечи трясутся от беззвучных рыданий.

Я сажусь рядом. Обнимаю её за плечи. Она не сопротивляется. Прижимается ко мне, уткнувшись лицом в плечо. Рыдает — громко, отчаянно, как не рыдала, наверное, никогда.

— Денис, я боюсь, — шёпот сквозь слёзы. — Так боюсь. Восемьдесят пять процентов выживаемости — это значит, пятнадцать процентов умирают. Пятнадцать из ста детей. Что если она...

— Не будет, — говорю твёрдо. — Не будет. Даша сильная. Боец. В тебя вся.

Виктория всхлипывает:

— Или в тебя. Ты же не сдавался никогда. Помнишь, университет, ты завалил первую сессию? Все говорили — бросай, не твоё. А ты пересдавал, учил, занимался с репетиторами. И стал лучшим на курсе.

Помню. Двадцать лет назад. Другая жизнь.

— Даша в нас обоих, — говорю. — Поэтому выживет. Обязательно выживет.

Мы сидим обнявшись. Впервые за месяц так близко. Не как муж и жена — как родители испуганного ребёнка, которому грозит смерть.

На кровати Даша шевелится. Открывает глаза. Видит нас — сидящих рядом, обнявшихся. И улыбается слабо:

— Пап... ты пришёл.

Я подхожу к кровати. Сажусь на край. Беру её руку в свою — тонкая, холодная.

— Конечно пришёл, солнце. Как я мог не прийти?

— Мам сказала, что я болею. Серьёзно болею.

Комок в горле. Как объяснить десятилетнему ребёнку, что у неё рак?

Виктория подходит с другой стороны. Берёт вторую руку Даши.

— Да, Дашенька. Болезнь называется лейкоз. Это когда клетки крови работают неправильно. Но врачи знают, как лечить. Будем делать химиотерапию — это специальные лекарства. Тебе станет лучше, обещаю.

— Это надолго? — голос слабый.

— Несколько месяцев. Может быть, дольше. Но мы будем рядом. Всегда.

Даша смотрит на меня:

— Пап, а ты тоже будешь рядом? Или уйдёшь опять?

Удар в сердце.

— Нет, — голос дрожит. — Не уйду. Буду рядом. Каждый день.

— Правда?

— Клянусь.

Она улыбается. Закрывает глаза. Засыпает снова — организм слабый, ему нужен отдых.

Мы с Викторией стоим по разные стороны кровати. Смотрим на дочь. На капельницу. На монитор сердцебиения — ровные зелёные линии, тихое попискивание.

— Денис, — Виктория смотрит на меня серьёзно, — нам нужно поговорить. О лечении, деньгах, графике.

— Хорошо.

Выходим в коридор. Виктория закрывает дверь, прислоняется к стене.

— Химиотерапия дорогая. Около миллиона рублей за курс. Плюс лекарства, обследования, возможная трансплантация костного мозга — ещё три-четыре миллиона.

Миллионы. У меня на счету тысяч двести. Всё остальное я потратил на Ингу за год.

— Я... найду деньги.

— Как? — Виктория смотрит прямо. — Ты потратил больше миллиона на любовницу за год. На нашу дочь найдёшь?

Стыд жжёт изнутри.

— Найду. Кредит возьму. Всё продам, но найду.

— Не нужно, — она качает головой. — У меня есть накопления. Плюс страховка от клиники. Плюс могу взять дополнительные операции — платные, частные. Справимся.

— Виктория, это моя дочь тоже. Я обязан...

— Знаю. Поэтому предлагаю так: я плачу за лечение, ты находишь донора костного мозга, если потребуется. И будешь здесь, с Дашей. Каждый день, как обещал.

— Буду. Каждый день. Но с работой как? Я не могу просто бросить...

— Возьми отпуск за свой счёт. Или удалённую работу. Но Даше нужны мы оба сейчас. Не деньги — мы. Понимаешь?

Понимаю. Впервые за месяц ясно понимаю: деньги, карьера, любовницы — всё это ничто по сравнению с жизнью ребёнка.

— Хорошо, — говорю твёрдо. — Я поговорю с начальством. Возьму отпуск. Буду здесь.

Виктория кивает. Потом вздыхает:

— И ещё. Нам нужно отложить развод.

Сердце пропускает удар.

— Что?

— Пока Даша болеет, нам нельзя разводиться. Ей нужна стабильность. Семья. Хотя бы видимость семьи.

— Ты хочешь притвориться, что мы всё ещё вместе? — не верю своим ушам.

— Не притвориться. Просто... не афишировать развод. Жить отдельно, но для Даши быть семьёй. Приходить вместе на обходы, сидеть рядом во время процедур, поддерживать друг друга. Она не должна думать, что развалилась не только её семья, но и её здоровье.

Логика железная. Но больно. Потому что означает: я не могу быть с Ингой открыто. Не могу строить новую жизнь. Должен вернуться в старую — хотя бы внешне.

— А Инга? — спрашиваю.

Виктория смотрит на меня холодно:

— Твоя Инга может подождать. Или не может — тогда пусть уходит. Даша важнее.

Конечно важнее. Я и сам это знаю. Но услышать вслух...

— Хорошо, — говорю. — Отложим развод. Будем семьёй для Даши.

Виктория протягивает руку:

— Договорились?

Я пожимаю её руку. Холодная, но крепкое рукопожатие. Как при заключении делового контракта.

Мы больше не муж и жена. Мы партнёры в борьбе за жизнь нашего ребёнка.

Возвращаемся в палату. Даша спит. Виктория садится на свой стул, я на свой. Между нами — метр расстояния и пропасть разрушенного брака.

Но мы сидим рядом. В первый раз за месяц — рядом.

Ради неё. Ради нашей дочери.

И может быть, это начало чего-то нового. Или конец чего-то старого.

Время покажет.