Карты и сновидения [СИ]

Глава 11

В пустой кухне пахло жареной рыбой, горячий, нахальный запах, от которого рот наполнялся слюной. Ирина держала сковороду за теплую деревянную ручку, отворачивая лицо от мелких брызг масла.

— Держи тарелку, — хозяйка отеля сунула ей большую тарелку и, ловко подхватывая, стала укладывать горячую рыбу в рядок, — хлеб там, на угловом столе. Вина достать? Посидим, как нормальные девочки.

Ирина, не поворачиваясь, знала, та смотрит, с доброжелательным, но изрядным любопытством. Сколько ей, этой Наталье, лет сорок пять? Старше Андрея, но их вспомнила сразу, хотя ее саму Ирина напрочь не помнит.

— Соседями были, — сказала, еще когда отпирала маленькое бунгало, заселяя в него гостью, — Андрюшка с моим младшим братом хороводился, и тебя я помню, когда у его родителей жила. Ну я уже набегами там была, такое хозяйство, теперь не бросишь.

Она засмеялась, быстро идя впереди с корзинкой, полной свежей зелени. Большой зал был совсем пуст, так странно, и потолок казался от этого высоким, как в планетарии. Столики без скатертей толпились у одной стены, поблескивали высокие зеркала на стенах, а в длинные окна смотрела темнота с неровной бляхой луны, еще оранжевой, с краем, скрытым игольчатыми ветками сосен, которыми был засажен просторный двор.

Но в большом зале Наталья не осталась, свернула за угол, оттуда донесся ее хрипловатый голос:

— Давай сюда, там уже холодно. У меня тут камин.

В небольшом закутке расставляла посуду на журнальном столике, жестом отправила Ирину за хлебом, и та принесла пластмассовую плетеную хлебницу с упакованным нарезным батоном. Наталья аккуратно наполнила два высоких фужера. Вино в полумраке казалось совсем черным.

— За нас?

Ирина кивнула, отпила глоток. В декоративной нише калился искусственный огонь, собранный из стеклянных трубок, стелил по щиколоткам ласковое тепло.

Какое-то время молчали, трудясь над жареной рыбой. Вынимали из мякоти тонкие косточки, вытирая пальцы об салфетки, обкусывали хрустящие хвостики. Заедали горячую белую мякоть хлебом и свежими огурцами.

— Лепота, — Наталья откинулась в кресле, вытягивая ноги в спортивных штанах и вязаных носках, — ничего лучше свежатины нет. Я бы везде каталась и все пробовала, чтоб на местах, понимаешь? Мне Олега сестрица как-то говорит, в Москве они живут, ой, ела я ваши мидии, пакость такая на вкус. А я ей — да где ж ты их ела? В супермаркете брала. Мороженые. Ну я тоже попробовала. И правда — пакость. А она думает, вкус один, а? И что смешно, мы ж тоже так думаем, Ир, про чужое. Горбуши там всякие. Форели. Медвежатина. Чего смеешься? Не права я, что ли?

— Права…

— Китайское всякое, его в Китае надо жрать, а французское — во Франции. Твое здоровье. Андрюха твой, вот кому везет, везде побывал, да? Наверное, и попробовал всякого.

— Не знаю, — с удивлением призналась Ирина, тоже вытирая пальцы и удобнее устраиваясь в кресле с бокалом в руке, — как-то не рассказывал.

Ей вдруг стало обидно. А ведь правда. Пока она тут. Жила. Он там тоже — жил. А не просто болтался в море, работал, вел свои наблюдения за облаками и течениями. Вообще-то, даже когда работал, тоже ведь жил. Почему она так редко спрашивала его?

— А что у своих не захотела, я понимаю, — говорила Наталья, встряхивая короткими волосами, выкрашенными в два цвета, наверное, чтоб скрыть седину на русых прядях, — лезут в душу, а что, а как, а чего. У меня вон сын уже внуков настрогал, аж двоих, а мать его все жизни учит. Меня. У меня посмотри, хозяйство, все сама тащу, Олег помогает, конечно, но у него сегодня стих найдет, делает, а завтра — настроения, видите ли, нет, или ох, спина разболелась. А хозяйство, оно ж как машина. Винтик вылетит, и все встанет, потом поди раскачай.

— Да, — кивнула Ирина, слушая вполуха.

Она вдруг поняла, почему не спрашивала мужа о его отдельной жизни: не хотела себе признаваться, что он там ее живет. Совсем отдельно. Не пересекая свою жизнь с ее жизнью. Было намного удобнее, проводив его в рейс, как бы отключить человека, будто он телевизор. Нет, точнее, плеер. Будто через полгода нажмешь кнопку и оживет на том же слове и жесте, на котором когда-то расстались. Конечно, он что-то рассказывал, но она, кивая, вот как сейчас, отстранялась, не пытаясь наполнить его рассказ настоящей жизнью. Будто не жизнь это, а пересказ прочитанного. Или увиденного в кино. Если он замечал (а он наверняка замечал, подсказала ей голова), то, наверное, обижался. Думал, ей наплевать. Не понимал, что причина совсем другая.

— Он хороший парнишка, — Наталья смотрела на ненастоящее пламя, покачивая в бокале вино, — только малость чудной. Помню, еще пацан совсем был, дружился тут с одним типом, приезжим. Имя еще такое, странное. Еврейское вроде. Как у царя. А я тогда с парнем гуляла, ну мы ж большие, куды там. Вечером шастали по пляжу, смотрю, за камнями костер, и там стоит этот, руками размахивает. Как в театре. Ну мы подошли, тихо-тихо, послушать. Сидит Андрюха, рот открыл, глаза по пять копеек. А этот плетет, что твои стихи. Знаешь, про что? Сказку рассказывает. Про принцессу. И Башню.

— Что? — Ирина поставила бокал на колени, подаваясь вперед.

Наталья допила свое вино, открыла пачку сигарет, закурив, выпустила дым, округляя неяркие губы. В розовом полумраке поплыли зыбкие облачка.

— Там, говорит, на самом горизонте, существует призрачная страна, вся в облаках. И живет там принцесса. В облачной башне. Кажется, я такой мультик видела, в детстве, японский. Еще в кино бегали. А Андрюха твой послушал, и ему отвечает, а я знаю. Видел. И тот ему, ты молодец. Что не боишься признаться.

Она замолчала, улыбаясь воспоминаниям. Посмотрела на собеседницу. И вдруг задала тот же вопрос, что и хмурая продавщица своему непутевому сожителю.

— Как это, Ир, со временем? Кажется, вчера только было, а проскочило будто в секунду.

И добавила, удивляясь:

— И чем дальше, тем быстрее летит.

— Его звали, — сказала Ирина, — друга этого. Не Давид?

— Точно! Рассказывал Андрюха, да? Года три он сюда наезжал, или четыре. Видный такой, девки на него смотрели. Не сильно высокий, худой, но такой, стройный, как в кино индеец, скулы высокие. Глаза черные, щурил, вроде прицеливается. Наверное, лет тридцать уже было. Или чуть поменьше. Андрюха сильно к нему прилип. Со скалы прыгали. В степь ходили, к археологам.

— А Лена? — спросила Ирина, не замечая, как сильно сжимает согретый пальцами бокал.

— Ленка? Она тогда на базаре в ларьке работала. Бегала за тем Давидом, как собачка. Эх, и что с Ленкой стало, сама видишь. Ладно, Ириша, мне спать пора, завтра сантехнику привезут, Олег с мастерами тут будет. С утра самого. Надо мужикам пожрать сделать. Но ты не волнуйся, то номера в другом крыле, закрытые. Твой на другом стояке.

Она встала, собирая на поднос посуду. Ирина молча помогла унести все в кухню.

— В мойку поставь, — Наталья уже вовсю зевала, — я утром. Все равно готовить.

В номере Ирина не стала ложиться, хотя ноги гудели, и легко кружилась голова от двух выпитых бокалов. Надела свитер под куртку, обула кроссовки. И прихватив фонарик, тихо вышла, заперла двери массивным ключом. Прошла под тусклым фонарем, прислушиваясь к шороху веток и возне ленивого пса в будке у ворот. Выйдя на улицу, осторожно защелкнула замок, шепотом повторяя комбинацию трех цифр, чтоб вернувшись, не будить хозяйку.

Светя фонариком, прошла тропинкой, прорезающей плоскую дюну, заросшую осенним бурьяном, местами доходящим ей до плеч. И вышла на просторный песок, полого спускающийся к посеребренному луной морю.

Постояла на самой кромке прибоя, который набегал к ногам частыми пенками, что светились призрачной белизной. Горизонт тоже светился, еле заметно, а выше зыбкий свет переходил в звездное небо.

Свежий ветер забирался под воротник, холодя шею, и она застывшими руками накинула капюшон, застегнула куртку под самое горло. Замерла, отчаянно глядя на ускользающую от глаз, размытую полосу света. Заклиная, ну появись. Как тогда, ночью, на обрыве, когда стояла с Тоней. Появись, белоснежная, легкая, такая роскошная. Такая настоящая, когда видна.

Но луна молча светила на воду, звезды толпились над головой, шуршала, плеская в песок, темная вода.

Ирина повернулась и пошла туда, где огни поселка переходили в черную громаду скального массива. Где сегодня днем она слышала разговор той самой Ленки, о том самом Давиде, который, оказывается, не просто так. А дружил с ее мужем, рассказывая ему сказки о Башне в облачной стране. Сказки? А Андрей в ответ на его фантазии ответил — я знаю. Не читал или слышал. Не мультик бегал смотреть в кино, как Наталья когда-то. А просто — знал, что все это есть.

Она шла, вывертывая подошвами песок и думала, почему сама не очень-то верит? Может быть, потому что не хочет? И как захотеть, по-настоящему?

«И хочу ли я — захотеть?»…

В покоях принцессы Неллет, в чье существование не могла поверить Ирина, двое мужчин смотрели друг на друга, не узнавая. Андрей, на самом краю шахты, и элле Даэд, рядом с высоким столиком с разложенным на нем свитком.

— Хорошо, — сказал Андрей, не отводя глаз от надменного в своей суровости смуглого лица с узкими черными глазами, — я расскажу тебе, элле. Но обещай, что именно ты передашь принцессе мои слова. Ты, а не другой страж.

— Это может задержать твое сообщение, элле Андрей. Я не волен беспокоить принцессу, пока она спит. Но если это важно для тебя, я слушаю.

Он поднял руку с пером, отворачиваясь к свитку.

— Не надо записывать, — попросил Андрей, — я бы не хотел…

К его удивлению Даэд кивнул, не возражая. Махнул рукой и кенат-пина послушно скрылся за краем шатра.

Андрей подошел ближе. Встал рядом, и рассказал Даэду о своем сне, следя за выражением худого лица. Рассказывая, ждал недовольства, нахмуренных бровей, может быть, недоверчивой усмешки. Смешался, заканчивая рассказ, потому что брови Даэда приподнялись и на мгновение лицо стало удивленным, а после снова непроницаемо-серьезным.

— Это не только сон. Воспоминание. Понимаешь, элле? Выходит, я знал Неллет уже давно. Получается, это было, двадцать лет назад, да? Ну, чуть-чуть меньше. Мне было тринадцать. А ей? Ей сейчас, получается, как мне? А выглядит она совсем девочкой. Лет семнадцать. Нет, я понимаю…

— Ты не понимаешь, элле Андрей. Но я позабочусь найти объяснение. Когда оно появится, я тебе сообщу.

Андрей махнул рукой.

— Да это неважно. Насчет лет и возраста. Важно другое. Если так, то значит, это судьба? Там, в прошлом, я не сумел повернуть все, как надо. И теперь у меня второй шанс. Чтоб я не упустил.

Даэд молча смотрел на оживленное лицо, на рот, произносящий слова. Напряженно всматривался в черты лица молодого мужчины, пришедшего из другого мира. Чтобы забрать его Неллет себе.

— Так я пойду? Да будут сны Неллет легки и бестревожны.

— Да будут, — кивнул Даэд, глядя ему вслед.

Через мерное время ударил гонг, сообщая о том, что время Даэда в покоях принцессы кончилось. Он свернул свиток, уступая место следующему стражу. И ушел, сопровождаемый молчаливым кенат-пиной, который тащил следом ящичек с его письменным прибором.

У себя в покоях Даэд разделся, умылся теплой водой, настоянной на очищающих травах. Лег, закидывая за голову руки.

Когда-то, еще мальчиком, он мучительно пытался собрать воедино сны, реальности и желания. Тогда еще был жив великий охотник Янне-Валга, жив и влюблен в принцессу Неллет, какую он выдумал для себя и желал ее — выдуманную. Даэд сухо усмехнулся, кидая на живот край покрывала. Янне пришлось заплатить пустоте немалую дань за попытку любой ценой обрести свое счастье. Вернувшись из небытия, которое пожрало двадцать шесть лет жизни, одновременно на столько же лет приблизив его к исполнению мечты, Даэд хотел сам убить Яннеку, поверив словам Веста о связи того с принцессой Неллет. Но как убивать калеку, уже наказанного пустотой?

Даэд не тронул Янне-Валгу, вечно хмельного старого охотника, лишенного обеих ног. И тот ушел сам, кинувшись в пустоту без шнура, с одним лишь крылом на лопатках. Любой ученик знает, что крыло не поможет вернуться обратно тому, у кого нарушен баланс тела, и Янне нужно было бы заказать конструкторам свое собственное крыло. Но ему это было не нужно.

Так вот. Даэд сам видел Неллет в пустоте. В то время, когда она спала в покоях, видя очередной сон. Лежала тихо, но и летела, управляя Башней. Чей сон это был? И чья реальность? Как суметь все собрать и объяснить? Тогда у него мало что получилось. Вряд ли получится и теперь. Пришелец из внешнего мира рассказывает ему — Даэду — его собственное воспоминание. А ведь это он был там, с принцессой. Даэд защищал ее, дрался, и увел ее к солнцу, в широкую верхнюю степь, где они поклялись любить друг друга. И именно он играл с Неллет в стрелка и хозяйку, ища и найдя мир, где они будут приняты. Парой. Не поодиночке! А теперь оказывается, этот щенок уверен, что место Даэда — его место. Потому что когда-то он залез на склон, таща в руке бумажную игрушку на нитке. И осмелился поцеловать девочку. Чтоб сразу же отступить, отпуская ее на два десятка лет. Забывая.

— Нет, — вполголоса сказал Даэд, садясь в постели и сгибая худую спину. Обхватил руками колени, опуская голову. И поднял ее, припоминая собственное удивление во время рассказа пришельца.

Почему его лицо, манера говорить, жесты, показались ему знакомыми? Неужели снова мучительно гадать, воспоминание это, и если да, то откуда оно? Или это сон? Перекрестье снов, когда все вокруг снится всему вокруг. Никто не думает об этом, чтобы не сойти с ума. Никто, кроме принцессы. Однако, парень прав, требуя беседы именно с ней. Но, с другой стороны…

Может быть, в переплетении снов и реальностей Даэд не так силен, как великая Неллет, вечно юная, но уже полная древней мудрости. Но он умеет видеть людские устремления и желания. Чужой элле хочет поверить в реальность своего сна. Потому что хочет остаться с принцессой. Теперь осталось выяснить, чего же хочет сама Неллет, которая наверняка сама навеяла ему это сон, заменяя в нем фишку-стрелка Даэда на стрелка-Андрея.

Пусть она скажет.

В ничем не нарушаемой тишине Даэд сел в постели, спустил на пол босые ноги. Сильно потерев лоб ладонью, поднялся, выкидывая из головы мысли. Ушел к столу, раскрыл дверцы висящего над ним шкафчика. Тонко прозвенело драгоценное стекло, беззвучно хлопнула пробка, выпуская в ночной воздух густой, кружащий голову аромат специй.

Даэд поднес фигурную бутылочку к стакану с водой, наклонил, шевеля губами в такт падающим, почти невидимым каплям. Выпил сразу же, одним махом. Зажмурился, прижимая ладонь к глазам. Хватаясь другой рукой за стену, вернулся к постели и лег, вытягиваясь. Отвел от лица руку, с пальцами, влажными от выступивших слез. И ужасаясь тому, на что решился, заснул, в ожидании призванного сна, который мог в любую минуту стать для него реальностью, поглощая реальность привычной ночи Башни.

«Что я делаю?»

Слова звучали мерно, без выражения. Так звучит гонг, или вода, отмеряющая время. Так звучали тамбы, подсказала Даэду память, в мире, полном хлюпающих дождей, размягчающих волю и мысли.

«Что… я… делаю?…»

— Звучало в голове Ирины, которая с трудом пробиралась в кромешной темноте скального лабиринта, полного хлюпающих звуков прибоя и странных ночных шорохов. Пятно слабого света фонарика прыгало по камням, высвечивая черные дыры и почти белые поверхности, изгрызенные временем.

Ей нужно было найти то самое место. Где стояли Ленка и ее Василий, говоря о нужном ей прошлом, общем с прошлым Андрея. Но в темноте, без пятен солнца, указывающих направление среди мешанины скал, все изменилось, стало чужим, странным. И, она прислушалась к ощущениям, — недобрым? Нет, скорее, невозмутимо-насмешливым. Могут ли быть насмешливыми ночные скалы?

— Не удивлюсь, — прошептала она, делая еще один осторожный шаг.

Скалы с готовностью подхватили шепот, умножили его, раскидывая по тайным закоулкам. Ирина застыла, прислушиваясь. В ответ эху, показалось ей, услышался чей-то ленивый смешок. У нее задрожала рука с фонариком, потом коленки. И губы. Нельзя пугаться, беспомощно думала она, понимая, если ударится в панику, то кинется бежать, разбиваясь о скалы, упадет. Расплачется с криком. Или случится еще что. Если там действительно кто-то есть, в темноте.

«Там никого». Но она боялась произнести слова вслух. Чтоб не услышать ответа от ленивого насмешника, наблюдающего за ней.

Постояв, мерно дыша, сумела успокоиться, унимая дрожь в руках. Вздрагивающее пятно света выровнялось, утыкаясь в нишу. Отразилось двойной вспышкой от чьих-то глаз.

Ирина вскрикнула, откачиваясь. Свет упал, повернувшись, простукал уроненным фонарем. Умер, оставляя ее в темноте. И — в наступившей, совершенно полной тишине. Даже вода, затекающая в скальные дыры и проходы, стихла, замерла, не издавая привычных звуков. Только очень громко стучало сердце. И дыхание казалось оглушающим, забивало уши, мешая слышать.

— Ах-х ты… — произнес из мрака уверенный мужской голос, — явился?

Замолчал, будто ожидая ответа.

Ирина молчала, стараясь дышать как можно тише. Перед беспомощно открытыми в темноту глазами плавала тускнеющая картинка последнего, что успела увидеть: пара вспыхнувших огней, глядящих прямо на нее.

— Настырный маленький пахарь, — продолжил голос, — мне даже нравится такая настойчивость. Но не глупость. Ты знаешь, насколько ты глуп, маленький муж великой принцессы?

— Время, джент. Оно идет. Я давно уже не тот мальчишка, с которым ты…

— Ты всегда будешь мальчишкой, — оборвал голос, — даже умирая от своей неуклюжей старости, ты не достигнешь и грана того опыта, который есть у нас. Не обольщайся, мальчик-старик.

— Мне нужны ответы. Ты можешь их дать? Ты или королева Ами, пусть сны ее будут легки…

— И бестревожны, да? Вы с Неллет хорошо постарались, чтоб Ами не испытывала тревог. Никогда! Глупое пожелание. Это свойственно людям, пастушок, а не сущностям снов. Да, моя Ами теперь не ведает тревог. И проживет так еще много сотен лет. Пока не умрет память о ней. А я постараюсь…

Тут он прервал сам себя. И обыденным тоном поинтересовался:

— Какой ответ тебе нужен, малыш? Честный или желаемый?

— Почему я ушел? Это сделали вы? Вы послали Веста в этот мир, чтобы он забрал меня в сон?

Голос засмеялся, с удовольствием раскатывая звуки.

— Много мнишь о себе, ученичок. Кто ты такой, чтоб царственная чета озаботилась твоей судьбой отдельно? Ты сам совместил желание с его исполнением. Слишком отчаянно пожелал. В нужном месте. В необходимое время. И время тебе отомстило.

— Я… — голос его собеседника прервался тяжелым всхлипом, прерывистым длинным вдохом, — я сам? Я хотел, чтобы время прошло быстрее. Только хотел!

— Та, та, та, — раздраженно оборвал его тот, кого назвали джентом, — ты — одновременно дикий мальчишка без разума и отец-зачинатель нового мира. Ты — ритуальный весенний муж, один из сотен мужей, и одновременно — избранник единственной Неллет. Обыденный страж, один из двадцати четырех, и ты же — победитель вечного противника всего, что пытается устоять и выжить. Мне продолжать, глупец? И ты полагаешь, что сила желания — ничто? Особенно твоего желания, сдвоенный в петлях реальности, совмещенной со снами? Я не хочу говорить дальше. Ты услышал главное, мальчик Дай. Есть места, где некоторые желания исполняются. И пусть хэго хранит такие места от таких, как ты. А то заставишь рыдать миры, меняя их по своему желанию.

В наступившей тишине Ирина слышала дыхание. Не только свое. А еще зыбкий свет покачиваясь, опускался откуда-то сверху, сеялся, как мельчайший дождь, очерчивая горбы скал, светлые тропинки песка между ними, склоненные стены, изрытые трещинами. Мужскую обнаженную фигуру, стоящую на пятачке между острых камней. Руки опущены, лицо с закрытыми глазами поднято к просвету в скальном потолке. Не очень высокий, стройный, с узкими мышцами, перевивающими торс, бедра, голени. По плечам раскиданы серебряные пряди с редкими темными прочерками. На спящем лице раскрылся черный в лунном свете рот.

— Благодарю тебя, вечный джент Денна, за ответ и за встречу.

У его ног шевелилось что-то, поблескивало, вспухая и опадая, вилось медленно, меняя очертания круглого серого тела в черных извивах. Вот надулось, вставая сплошной стеной, полупрозрачной, с ленивыми пузырями, катающимися под толстой стеклянной шкурой. Край кожи поднялся, образуя над спящим козырек в виде падающей волны, казалось, он засматривает в лицо мужчины, чем-то, не похожим на глаза. Ирина с тошнотой следила из-за скалы, как под кожей собирались, скапливаясь, белесые пузыри, перетекали, жадно оглядывая спящее лицо. А потом существо с хлюпом опало, свивая себя в тугую блестящую веревку, которая заструилась по песку прочь.

— Не стоит благодарности, пастушок. Возвращайся, паси свои мысли. И укрощай ненужные желания.

Что-то быстро проползло у самых ног Ирины, хлестнув щиколотку, как сложенной мокрой веревкой. Она сильно прикусила губу, сдерживая крик. Опустила взгляд, ожидая увидеть порванную над кроссовкой штанину. И почти задохнулась, растерянно оглядывая свои голые ноги, коленки, блестящие в неясном свете, живот, покрытый легким загаром.

По ногам, чернея и множась, неспешно взбирались какие-то крошечные точки, щекотали кожу, обволакивая ее тонким живым покрывалом. Ирина взмахнула руками, сбрасывая с себя насекомую мелочь, закричала, судорожно топая и вертясь, хлопая себя ладонями по голым бокам и бедрам.

— Она неплоха, — прошуршал в ушах женский голос, — тело практически без изъянов. Вышла бы хорошая тонка, мой Денна, лучшая твоя. Лучше той девки, которой ты забавлялся.

— Оставь, Ами. Оставим ее оба. Никто из них не встанет вровень с тобой, моя королева…

— А ты снова дождешься рождения очередной игрушки. Ты играешь в древнего бога, мой муж? Встречаешь любовь, чтобы проводить ее в смерть. И ждешь следующую.

— Какая же это любовь, моя Ами. А я предлагал, но ты не захотела сама. Красивые мальчики-тонки…

— Женщины устроены по-другому. Даже когда они распрощались с телом. А может, мне взять ее? Наполнить собой. Она хороша.

— Ты дразнишь меня. Люблю, когда ты…

Голоса удалялись, ведя шуршащую перепалку.

Ирина дрожащими руками ощупала волосы, наклоняя голову и пытаясь в неярком свете разглядеть, не сыплются ли с головы мелкие твари. Ее трясло от омерзения и ужаса. А еще — куда черт возьми, девалась ее одежда?

Она резко повернулась, отметив, что света все больше, оказывается, пришел рассвет, отражаясь от поверхности воды и пуская внутрь скал мягких, еще сонных, солнечных зайцев.

И уставилась на руку в рукаве своей куртки. Свитер немного задрался на талии, болтался до самых колен распустившийся белый шнурок спортивных брюк.

— Сон, — неуверенным хриплым голосом сказала она себе, — конечно, сон. Заснула тут, вот уже чучело огородное.

Бедро затекло, нога еле сгибалась. Ирина улыбнулась нерешительно, потом уже увереннее. Пошла к выходу, покачивая головой и ощущая огромное облегчение, такое знакомое. Это — после кошмара, когда выныриваешь в реальность, видишь вокруг привычные вещи, и понимаешь, весь этот ужас, поглотивший себя целиком, — всего лишь сон. Такое счастье…