Карты и сновидения [СИ]

Глава 12

Она быстро шла по песку обратно, на ходу затягивая шнурок на талии. Дышала полной грудью, разглядывая мелочи, которые, казалось, победительно вырастали под ее взглядом. Мягкие точки сонного солнца на тихой воде. Сырость песка у края прозрачных крошечных волн. Изломанная плаванием ветка, выброшенная на берег. Белые раковинки, торчащие из песчаных наносов. Все стало ярким, почти липким, будто только что сделанным, новеньким. И было тут хорошо. Просто прекрасно.

Сгорбленная фигура рыбака шевельнулась на камне, ушедшем наполовину в воду, неясное под кепкой лицо показалось и снова отвернулось к натянутой леске.

Она вышла к траве, пошла медленнее, через миллионы мельчайших капель, сидящих на листьях и веточках бурьяна. Миновала большой вяз, на толстой ветке которого висела фанерная табличка с гордой надписью красными буквами, кривоватыми «Большое зеленое дерево». И засмеялась, переходя пустое шоссе. Кто-то залез, привязывая ее, будто бы в шутку, но вышло так серьезно и хорошо, как в начале времен. Большое зеленое дерево.

Вспоминать чужой разговор, который приснился, было страшновато и одновременно захватывающе. А еще немного стыдно, что она так глупо заснула там, в мешанине скал. Хорошо, что никто не пробрался, не увидел ее. Оказывается, видеть сны — это увлекательнее, чем смотреть фильм, рассказывающий о чужих фантазиях. И возвращаться из сна на свои, безопасные территории, прекрасно. Освежающе, будто только что родилась. Хотя там было страшно, по-настоящему.

Открыв железную калитку, Ирина вошла, помахала рукой Наталье, которая мелькала у крайних домиков, переговариваясь с мужчинами в оранжевых комбинезонах. Как хорошо, что весь день свободен. Нужно принять душ, потом поваляться в постели, слушая заоконные разговоры.

Закрываясь в номере, Ирина слегка нахмурилась. А вдруг она заснет, и это, серое полупрозрачное, приснится ей снова, станет разглядывать белесыми насмешливыми пузырями. Но тут же успокоила сама себя — как засну, так и проснусь обратно, заново наслаждаясь привычностью окружающего мира.

В маленькой душевой стащила одежду, кидая ее на табурет в углу. Пластиковая дверца заскрипела, отгораживая от кафеля и запотевшего зеркала над раковиной. Ирина поставила на бортик ногу, с наслаждением подставляя теплой воде согнутую спину. И вдруг застыла, с ощущением, что вода превратилась в лед. Или в кипяток. По ноге, сбиваемые прозрачными струйками, сползали в белый поддон маленькие черные тельца, сгибались и разгибались, шевеля еле заметными лапками.

Омерзение накрыло ее с головой, Ирина выпрямилась, беспомощно разводя мокрые руки. Непонятные насекомые падали и утекали в сток, вертясь в маленьком водовороте. Нужно бы подцепить одно пальцем, заставить себя приблизить к лицу, рассмотреть. Это, наверное, какие-то муравьи. Или морские блохи. Наползли там, пока лежала на песке.

Но было так страшно, что она разглядит — другое. Совсем непонятное, не отсюда.

Последняя черная точка исчезла в булькающей дыре. Вода мирно текла из пластикового кругляша, щекотала плечи, струилась по груди, срываясь частыми каплями вниз.

Ирина переступила босыми ногами. Подождала еще, упорно глядя не на себя, а вниз, на белую эмаль поддона, сверкающую тонким слоем воды. Потом неуверенно улыбнулась. Мне почудилось, велела себе поверить, просто показалось, это глюки. От вчерашнего вина.

Шампунь пенился в ладонях, приятно пах яблоком и виноградом.

Вон и Наталья смурная, бледная, под глазами круги. Тоже, наверное, похмелье.

— Угу, — прошептала, отплевываясь и вытирая лицо под струйками воды, — у нее похмелье. А у меня — скоро зеленые черти в глазах? Как у нормального алкаша Василия.

Это было смешно. И большое махровое полотенце было нормальным, влажным от воды, не более того. Она развесила его на крючках. Вышла, шлепая тапочками. И встав посреди маленькой комнаты, внимательно оглядела руки, ноги, бедра и живот, приподняла грудь ладонями, подошла к большому зеркалу, рассматривая шею и спину.

— Мне все показалось, — проговорила с нажимом.

«Она хороша», сказал в голове женский насмешливый голос, «практически без изъянов»…

— Так и есть, — согласилась Ирина, осматривая себя отраженную, с полосатой тенью от жалюзи на локте и бедре.

А в отражении, за стройной фигурой, в самом темном углу, куда дополз и упал солнечный луч, пробившись через планки жалюзи, вспыхнули, сразу же погаснув, два нестерпимо зеленых огня.

Ирина резко глотнула воздух, задохнулась, когда сердце пропустило удар. Повернулась, выставляя перед собой голые, такие незащищенные руки. И засмеялась, шагнув на слабых ногах ближе. В кресле, на которое падала густая тень от шкафа, сидела, уютно устроившись, неясного цвета кошка. Задрав заднюю лапу, наводила туалет, тщательно вылизываясь.

— Ты… настоящая? — на всякий случай Ирина остановилась, не подходя.

Кошка глянула на нее, свет упал поперек морды, на секунду зажигая бездонные глаза с черными зрачками. И снова принялась вылизывать напряженно отставленную лапу.

Ирина подхватила с постели простыню, наспех завернулась, затягивая над грудью. На все еще слабых ногах подошла ближе, рассматривая сверху внезапную гостью. Или гостя? Нет, кошка, решила, оглядев аккуратную морду с острыми ушками и мягкий живот с розовыми точками сосков. Нерешительно протянула руку к темной, с еле заметными в полумраке пестринами голове. Кошка бросила умываться, села, обвивая лапы хвостом, прикрыла глаза и замурлыкала, вытягиваясь ближе к нависшей ладони.

— Откуда ты взялась? — под пальцами теплая шерсть вибрировала в такт мурлыканию. Гостья встала, выгибаясь и притаптывая кресло лапами.

— Это же ты воровала моих бычков, да? Кажется, ты. Чего ж бросила котят? Ты за едой пришла?

На пальцах остались короткие волоски. Ирина вытерла руку о простыню. Вернулась к шкафу, поглядывая на кошку, быстро оделась. Трусики, джинсы, бюстгальтер, свитерок. Нагнулась, подхватывая пришедшую к ногам гостью под теплый живот. Шлепая тапками, вышла с ней на маленькую веранду, увитую девичьим виноградом, уже багрово-красным, с кисточками черных ягодок среди зубчатых листьев.

— Наташ!

Пробегающая мимо хозяйка вернулась, подходя к перилам. Всплеснула руками, смеясь.

— Ах ты бродяжка! Ты где ее поймала?

— Внутри. Из душа вышла, а она.

Наталья кивнула, вынимая из кармана кофты мобильник.

— Наша кошка, пляжная. Они тут целой бандой летом промышляют, попрошайством. А сейчас никто же не кормит, так что ушли в поселок. Эту пеструху я с лета не видела. Ты, морда. Я думала, тебя собаки порвали. А котята где? Вроде бегала с животом.

— В скалах. Где внутри пещерки.

— Не дура, — согласилась Наталья, уже прижимая к уху телефон, — Олеж? Мне долго ждать-то? Парни уже все поделали, ты их отвезти хотел!

Кивнула Ирине и ушла, шаркая шлепками и крича мужу деловитые слова.

— Ну? — сказала Ирина, возвращаясь в номер и усаживая кошку на кресло, — и что мне делать с тобой? У тебя там малявки, а ты по гостям шастаешь. Ладно, сиди, я принесу пожрать.

У столовой придержала за локоть хозяйку:

— Наташ, а зовут ее как?

— Кого? — удивилась та, на ходу сматывая в клубок бечевку, — а, кошку-то? Никак не зовут, их тут десять штук бегают, потом еще малые. Масть видишь, смешная, ну я и сказала — пеструха. А что, имя!

— Нет, — покачала головой Ирина, стоя в номере над кошкой, которая торопливо ела с пластиковой тарелки нарезанную курятину, — не идет тебе. Тонька б придумала. Аристократическое.

Через полчаса она снова шла к скалам, смеясь своим уже регулярным походам туда и обратно. Безымянная кошка бежала впереди, иногда останавливалась, смотря на что-то, но не отбегала, как то делают собаки — обнюхать и исследовать. Просто вытягивала шею, топорща цветные усы. И снова бежала впереди, часто перебирая черными лапами и закручивая вымпелом самый кончик хвоста.

Ирина шла медленно, тоже рассматривая все, что встречалось, покачивала на пальце пакет с выданными Натальей обрезками мяса.

Напротив поселка наперерез ей торопливо шла женская фигура, маша рукой. Ирина остановилась. Кошка села поодаль, готовая ждать, когда пойдут дальше.

— Ирочка! Ты к нам? — Марина Михайловна, запыхавшись, улыбнулась, поправляя волосы под косынкой, — а я звонить уж собралась, а то папа в центр едет, думала ж пообедаем вместе.

— Добрый день, Марина Михайловна. Я… я попозже зайду, хорошо? Через полчаса может. Или минут сорок.

— Хорошо, — согласилась та, одновременно высматривая кого-то у крайних домов, — а я пока за сметаной, к Вале. Андрюша звонил. Сказал, все хорошо, сегодня еще будет. Тебе велел привет, что-то связь там нехорошая, да и дорого, конечно. Заграница все ж.

На круглом в мелких морщинках лице засветилась скрытая гордость.

— Ну, он молодец, матери позвонил. А я уж тебе привет. А то волновалась. Хоть и взрослый, а матери дети всегда ж дети.

Ирина вежливо кивнула, привычно слегка раздражаясь расхожим истинам, которые маме Марине заменяли собственные мысли. И эта подчеркнутая гордость, что сын звонит ей, отодвигая жену на второй план, всегда ее дергала, хотя казалось бы — такая мелочь, и нужно быть добрее. Раньше на это Ирина всегда строптиво спрашивала сама себя — а почему я должна? Добрее, умнее. И главное, все этого ждут.

Но сейчас ей было не до оттенков отношений. Очень хотелось спросить, как там Андрей, где, когда вернется. Но мама Марина была уверена, что все ей известно самой.

— Ой, вон Валя. Ты приходи, Ирочка. Я торт спекла. Наполеон. У Наташеньки завтра день рождения же.

Ну да, подумала Ирина, кивая и удерживая на лице выражение внимательной вежливости, не для меня же делать торт, я ж не Наташенька.

— Пойдем, путешественница, — позвала кошку, когда мама Марина торопясь, ушла снова к домам, маша рукой теперь уже Вале со сметаной.

На берегу, освещенном неярким и сочным октябрьским солнцем народу почти и не было. Не то что летом, вспомнила Ирина, идя к затененному скалами краю пляжа. Не продохнуть от голых тел, мячей, ковриков и собачек. И в воде торчат надувные горки, болтаются водные мотоциклы, прогулочные лодочки, яркие, как детские игрушки, бананы. Над берегом и поселком — музыка, крики, мегафонные приглашения на конные прогулки. И все приправлено запахом шашлыка из летних кафешек, которые всего-то — пяток столиков, выбежавших почти на песок.

А сейчас в поселке только свои, и те копаются в огородах, готовясь к зиме. Или ремонтируют крыши. Или печки. Даже на двух улочках мало кого встретишь, разве что возле магазина, на остановках и еще на крошечном базарчике, где четыре железных прилавка завалены баклажанами и поздними помидорами.

Раза два она кивнула кому-то, кто издалека помахал ей. И углубилась в скалы, следя за мелькающим впереди цветным хвостом. Кошка-доминошка, подумала, улыбаясь. Мордочка двух цветов, половина темная, а половина — рыжая. И такие же рыжие пестрины по темной шкуре. Странная кошка — проводник по странным местам. Где можно внезапно заснуть, упав на песок, и проснуться совершенно в другом мире.

Как хорошо, что это всего лишь сны…

Ирина вышла на знакомое место. Вон там, за парой камней — обломок скалы с нишей, где пищали котята, они и сейчас пищат, наверное, услышали, что мать явилась.

Огибая камни, она вытряхнула подношение к подножию кошкиной скалы. Выпрямилась и повернулась, издалека рассматривая место. То самое. Подошла туда, где пряталась, слушая ночную беседу. За ее спиной котята молчали, дождавшись своей еды.

Там, где в самый первый раз стояли Ленка с Василием, а позже — незнакомец с закрытыми глазами на смуглом лице, песок серебрился от падающего сверху рассеянного света. Казалось, легкая кисея ниспадает, слоясь, перемежая нежные света такими же нежными тенями. И резко чернели по краям обступившие свободный пятачок скальные стены.

Мягко ступая, Ирина обошла валун. Приблизилась, не нарушая кисейную световую границу. Было удивительно стоять тут и знать, что когда-то ее муж делал шаги по этому же песку, углублялся в скалы, зная тут каждый поворот и расщелину. Интересно, лежат ли те самые песчинки, что помнят прикосновение его ног? Двадцать лет назад. Вот скалы точно те самые, что этим мощным камням какие-то два десятка лет, им, наверное, миллионы. Она тронула каменную стенку пальцами. Вздрогнула, — касаясь ноги, к свету проскочила темная маленькая тень.

— Фу, — сказала с упреком, — ты каждый раз будешь меня пугать?

Кошка сидела на самой границе света, смотрела невидимым лицом, чуть поворачивая темную мордочку вслед движениям Ирины. Та сделала еще пару шагов, протянула руку, чтоб коснуться света. И опустила, нахмурясь. Всмотрелась в слегка влажное пятно песка. В самом его центре темнели отпечатки босых ног. Неясные, со сглаженными краями, поверни голову и не разглядишь. Но они — были. Ирина задрала лицо, щурясь. Свет уходил вверх размытым столбом, сужался, превращаясь в неровную звезду — отверстие, через которое падали солнечные лучи.

Кто-то стоял тут. Босиком. Утром осени, уже перевалившей за середину. Еще конечно тепло. Кто угодно мог.

Она приводила себе мысленные доводы, пока, наконец, выдохшись, не успела отогнать главную мысль. Если даже кто-то стоял тут, сегодня. То где его другие следы? Он что, упал сверху через дыру? И плавно приземлился в самый центр песчаной полянки?..

Кошка, смирно сидя на фоне светлой завесы, смотрела на Ирину. Ирина смотрела на следы. Очень пристально, ощущая внутри стремительно нарастающую щекотку, такую, как на качелях, когда падаешь вниз, держась лишь пальцами за железные прутья, и даже ноги оторваны от дна лодочки, висят в воздухе. Быстрее, еще быстрее…

Не спала? Видела его. И слышала этих. Что смеясь, не могли ничего ему сделать. Как он сказал? Она уже не имеет тела. Но сущности могут… А, неважно. Другое. Он сказал…

Место, где желание исполняется. Не для всех, может быть.

— Но я могу попробовать, — шепотом ответила на мысли Ирина, делая еще один маленький шажок. И еще один. Протягивая руку к рассеянной дымке, которая показывала песок, а выше прятала что-то, дразня, не давая увидеть, точно ли там оно есть.

Кошка подвернулась под ногу, мяукнула громко, вдруг цапнув грубую штанину веером коготков.

— Ты! — Ирина остановилась, качнувшись.

Сердце стучало редко и быстро, в глазах плыли светящиеся бледные ленты и сполохи. Но морок прошел, уверенность в правильности совершаемого исчезла. И картинка, которая манила ее, перемешиваясь с голосами, которые повторяли ночные фразы, пропала тоже. Его тут не было. И никакого места нет тоже.

Так она и сказала кошке, немного мстительно, полная разочарования. Но та снова устроилась на песке, уставилась на Ирину и вдруг завыла. Омерзительным, надсадным голосом, повторяя один и тот же неприятный мяв.

— Да чего тебе?

Кошка тут же умолкла. Темный силуэт, казалось, требовал, ну, соберись, вспомни. Ирина для пробы шагнула назад, услышав очередную руладу, подняла руки:

— Все, все! Не ухожу. Чего ты орешь? Как надо?

Она покусала губы, размышляя. И неуверенно засмеялась, оглядываясь на дальнюю расщелину выхода.

— Ты про одежду, что ли? — понизила голос до еле слышного шепота, боясь, вдруг кто придет следом, а она тут — с кошкой. Про раздевание.

Но он был раздет. Наверняка не просто так. И она оказалась голой, давая себя рассмотреть этой бестелесной, как ее — Ами. Собранной из каких-то тварей.

Ирина посмотрела на свитерок, который, оказывается, уже держала в руках. Положила его на валун и решительно продолжила раздеваться. Да начхать ей, ерунда это или нет, главное, можно попробовать. Вдруг исполнится.

Прохладный песок под босыми ногами нежно сламывался подсохшей корочкой, щекотал пальцы. Спина и локти покрылись зябкими мурашками, она даже глянула в панике, но сразу успокоилась, увидев лишь гусиную кожу. Вдруг пришел запах, вернее, целая гроздь их, разных, чужих. И тут же пропали, ушли за спину, оставляя ей лишь размытый свет, похожий на цифровой шум фотоснимка. Ирина встала в мужские следы. Опустила руки, а голову подняла, подставляя лицо свету.

Кошка молчала, в ушах тонко звенело множество далеких шумов, чьи-то еле слышные голоса, какие-то стуки, вдруг тихий смех, какие-то звоны и треск, потом мелодия, неуловимая от расстояния. От невозможности услышать по-настоящему кружилась голова.

Ирина перестала вслушиваться. Раскрыла глаза, не отводя их от лучистого пятна в далеком своде.

— Я хочу…

И в это время, почуяв движение перед собой, перевела взгляд ниже. В полумраке за световой завесой стоял Артур. Глядел на нее, серьезный, такой повзрослевший. И как прежде, невыносимо, до боли в сердце, красивый. Высокий, с тонкой талией, слегка сутулыми от ширины плечами. Темные волосы, которые раньше падали на плечи, были сострижены, но ему очень шла новая прическа, делая скулы выше и больше глаза. А в них, поняла Ирина, появилась горечь. И страдание.

— Ирка, — сказал он, — какая же ты красивая, Ирка. Офигительно красивая. И всегда была.

— Да, — она вытянула руки и пошла из круга света, забывая о том, что собиралась загадать, и смеясь счастью, которое обрушилось на нее, словно океан сверкающей воды на умирающего в пустыне.

Как то бывает в приятном кино с красивым хепиэндом, он протянул навстречу руки, смеясь. А она остановилась, колеблясь, опуская свои. Медлила, не делая последнего шага. Артур перестал улыбаться, требовательно смотрел серыми глазами под изломом светлых бровей.

— Ну что же ты?

Серыми?

Короткие волосы светлели, будто их выбеливал сыплющийся сверху свет. Становились почти белыми. Высокий лоб прочертили тонкие поперечные морщины. Узкий рот сложился в неприятной ухмылке. Ирина вдруг поняла, он смотрит уже не в глаза. Оглядывает ее обнаженную грудь, плечи, опускает взгляд к бедрам и животу, скользит по коленям. Совсем незнакомый, высокий старик с белыми короткими волосами. Одетый в непонятную, почти сказочную одежду — кафтан с тусклыми пряжками, серые штаны с привешенными на бедре ножнами. Высокие сапоги с блестящими круглыми носками.

Ухмылка стала шире, когда она зашарила руками, пытаясь прикрыть одновременно груди и низ живота.

— Прячешь свое от себя же? Не даешь главному желанию исполниться? Я полагал, ты умнее. Намного.

Кошка заорала, кидаясь в ноги незнакомцу. Он резко нагнулся, хватая ее за встопорщенный загривок. Поднял, встряхнув, как старую тряпку. Она зашипела, беспомощно болтаясь в сильной руке.

— Отпусти! — закричала Ирина, кидаясь вперед. Забыв о недавнем стыде, вытянула руки, схватить пушистую спутницу.

Старик смеялся, дразня, поднимал руку над головой. И вдруг размахнувшись, отшвырнул в темноту. Не прикасаясь к Ирине, оглядывая ее, сказал с насмешливым сожалением:

— Вернись, когда поумнеешь, ты, красивое тело. И помни, ему суждена короткая жизнь.

Отступил в тень, превращаясь в неровный рисунок трещин и выступов. Голос шуршал, сливаясь с шорохом и журчанием воды в каменных щелях.

— Так мало времени. Принеси свое настоящее желание. И я сделаю тебя почти вечной. Хочешь?

Хочешь-хочешь-хо-че-шшь, — мерно спрашивала вода, заливаясь через извилистые трещины, и журчала, выливаясь обратно.

Ирина быстро оделась, дрожащими руками дергая джинсы, поправила свитер, натягивая его на бедра. Ей казалось, липкий мужской взгляд все еще ползает по коже, как те насекомые твари.

Обувшись, вспомнила о кошке, ахнув, кинулась к валуну, где недавно попискивали котята. Там, в нише, сидел всего один, белый, с полосатыми лапами и серенькой мордой, на которую падал солнечный луч. Мутные полуоткрытые глаза смотрели, не видя, голова с острыми ушками падала и снова вздергивалась. Ирина подхватила его под теплый живот, и он сразу же запищал, тыкаясь в руку раскрытой беззубой пастью.

— Где? Где твоя мамка? Пеструша, доминошка, ты где? Кс-кс-кс!

Оглядываясь на место, где недавно стоял старик, прикинувшийся Артуром, медленно пошла вдоль стены, кыская и отчаянно желая не представлять, как маленькая кошка лежит, смятая сильным ударом. Умирает со сломанными ребрами.

— Вот! Вот ты где! — присела над темным комком у стены, — не смей, слышишь? У тебя вот, дите совсем маленькое. Ну?

Положив орущего малыша, сняла куртку, уложила в нее кошку, у которой под теплой шерстью с налипшим на нее песком, быстро, по-птичьи, колотилось маленькое сердце, туда же устроила котенка. На всякий случай обошла пещерку, заглядывая в углы и щели. Сколько их было? И куда подевались?

Но среди камней и песка не нашла ничего. Подняла сверток, бережно прижимая к груди. Пошла к свету, тщательно выбирая дорогу, чтоб не споткнуться и не упасть.

Оказавшись на пляже, откинула край рукава. Кошка открыла глаза, мяукнула, будто успокаивая.

— Ладно, — сказала Ирина, вдыхая и выдыхая свежий воздух, пахнущий солью и водорослями, — раз так. Пошли торт есть. Наташенькин. Заодно посмотрю внимательнее, все у тебя кости там целы.

Повернувшись к скалам, бросила яростно, сквозь зубы:

— Коз-зел старый.

И пошла с пляжа, глядя перед собой злыми глазами. Тело. Назвал ее телом, старый урод. Смеялся. И про желание тоже. Ну подожди, лимонадный джо, я тебе устрою.

Через полчаса сидела в знакомой гостиной, за круглым столом, накрытым кружевной пластиковой скатеркой. Кивала, вежливо улыбаясь над тарелками и салатницами рассказам Марины Михайловны. Их она помнила наизусть. Любимый набор воспоминаний, повторяемый одинаковыми словами, раз за разом, во время застолий, после рюмочки водки или неполного хрустального стакана вина.

— А слышу, Андрейка бежит, мама, мама! Иди скорее, мы тебе ужин сготовили! Я бегом, а они с Наташенькой уж и тарелки поставили, в каждую насыпали. Грибы! Где набрали, какие — кто ж знает. Еще бы минуток пять, и вызывай, мамка, скорую, он же прям с вилкой бежал, дурачок такой.

Улыбалась собеседникам, приглашая в тысячный раз ахнуть, испугаться и умилиться. Дядя Дима кашлянул, накладывая себе горку пюре, сунул блюдо к Ирине, слегка наклоняя. Она кивнула, цепляя ложкой пышную желтоватую массу. Наташа, которая сидела напротив, рядом с матерью, опустила глаза в свою тарелку, где сиротливо лежали два кружочка огурца и веточка петрушки.

— Наташенька, — спохватилась мама Марина, — да ты ж не кушаешь совсем? Я старалася.

Обращаясь к Ирине, объяснила:

— Оно хоть завтра, да завтра она в город едет, с подружками взяли билеты. На Лолиту Милявскую. Попразднуют, как вы, городские.

И засмеялась, взглядом приглашая радоваться всех за столом. Наташа покраснела, встала, животом толкая несчастную тарелку, уронила вилку. Пошла за спиной матери, наступив на уроненную вилку, и в коридоре с оттяжкой хлопнула дверью в свою комнату.

— Переживает, — вполголоса сказала мать после паузы, — с работой у нее не все важно. Я говорю, доча, да прокормим, огород же…

— Марина, — кашлянув, перебил ее муж, — грибов подай. Угу. Не те, что на ужин тебе готовили, а?

— Что? — женщина непонимающе смотрела на мужа.

Дядя Дима подождал, потом махнул на нее куском хлеба и стал накладывать скользкие кругленькие маслята с колечками белого лука.

— Кирюша? — испугалась мама Марина, — ты куда? А доедать?

— Щас, — ответил внук, сползая с высокого стула, — да щас приду я.

— Писять пошел, — проницательно сказала вслед хозяйка, — компоту вон выхлестал. Ирочка, ты пей компотик, это груша с айвой, и лимончик там, меня тетя Надя научила. Хороший рецепт и на вид красивый.

Ирина послушно налила себе компота из хрустального графинчика. От вина она отказалась, а дяде Диме запретила выпить жена, чтоб в центре не позорился, если в голову ударит.

Хлебнув, и правда, вкуснейшего компота, Ирина прислушалась. Кирилл в коридоре бормотал, явно сидя на корточках над коробкой, где отдыхала пестрая безымянная кошка с белым котенком. Если мальчику понравится кошка, с надеждой подумала, пусть присматривает. А то куда тащить, в городскую квартиру. Да еще двоих. И может в скалах где-то расползлись ее дети, кошка сбегает, найдет.

Дверь снова хлопнула, Наташа вернулась, пламенея заново накрашенными губами. Веки за сильно наведенными ресницами покраснели. Дядя Дима с досадой крякнул, выразительно посмотрел на часы.

— Чаю, — заторопилась мама Марина, вставая, — Димочка, я тебе чаю, и поедешь. Автобус только через сорок минут. И тортика, давай отрежу. Ирочка, вот я поставлю тебе, на тарелке. Наташенька? А ты почему не берешь? Я старалася. Пекла.

Ирине хотелось стукнуть свекровь ложкой по лбу. Хотя с другой стороны, она понимала, не будет нескладных материных слов, толстуха дочка найдет другую причину для истерики. Пока она — Ирка — как сказал этот старик в скалах, «красивое тело», сидит за столом и трескает торт, не волнуясь о лишних килограммах.

— Что там с работой… — начала она.

— У Камю в романах очень сильно выражен экзистенциализм, — одновременно высказалась Наташа, с вызовом глядя на Ирину покрасневшими глазами, — а ты как считаешь?

— Я не читала, — коротко ответила та, вонзая ложечку в высокий кусок торта, украшенный цукатами.

Наташа удовлетворенно кивнула, рассматривая свой кусок и вертя ложечку в наманикюренных пальцах. Хмыкнула.

Куда уж тебе, перевела мысленно гостья ее мимику, одни гантели только и знаешь.

— Об этом еще у Кортасара хорошо сказано. В его «Лотерее». Но ты конечно, не читала тоже.

Ирина отпила горячего чаю, выкроила еще ложечкой прослоенных кремом тончайших коржей. По идее надо бы на пол харкнуть, рукавом утереться, сказать сипло что-то такое, быдловское. Про семачки. Но она прожевала торт и ответила ровным голосом:

— Русского человека в силу его природной романтичности всегда пленяли иноземные имена, пышные, загадочные. Особенно это касается латиноамериканской литературы. Кортасар, Борхес. Габриэль Гарсиа Маркес. Мигель Отеро Сильва. Ты читала Отеро Сильву, Наташа?

Наташа молча положила ложечку на край тарелки. Уставилась на торт, кусая алую губу. Ирина спокойно пила чай, мысленно благодаря двух посетительниц, продвинутых дам под шестьдесят, которые, занимаясь, болтали о литературе и психологии, смеялись совсем по-девчоночьи, и казались на двадцать лет моложе той же мамы Марины, наверняка их ровесницы. Перечисление пышных имен пленило тогда и Ирину, она взяла иноземные слоги на вооружение, повторяя их во время особенно трудных упражнений на растяжку. Вот, пригодились.

Отставив чашку, она приподнялась, собираясь откланяться и напоследок попросить о кошке. Но тут зазвонил телефон. Ирина глянула на экран, а на нее напряженно смотрела мама Марина, шепотом спрашивая:

— Андрюша, да?

— Гоша? Привет, — Ирина встала, делая извинительное лицо, вышла в коридор, успев заметить торжество на пухлом лице Натальи.

— Ты чего хотел? — пройдя над худенькой спиной Кирюши, сидящего у коробки, вышла на крыльцо, прикрывая за собой двери.

— Соскучился. Ты дома уже?

— Нет. Я же сказала, два дня. Или три.

— Епт. А я сегодня заехать хотел. Вечерком. Мне тут винища суперского приперли, думал продегустируем. Букет, то-се. А?

— Извини. Не могу.

— Чего такая? Злишься, что ли? Так ты сама не захотела. Мы чисто по-дружески съездили. Не веришь?

— Гоша, давай потом, а? Я не могу говорить.

— Стремаешься?

— Нет. Ладно, пока.

— На работу когда выйдешь?

— Послезавтра точно.

— Смотри, Ируся. А то начну прогулы ставить. Я справедливый, но строгий! — Гоша басом захохотал и, сказав, — чмоке, — отключился.

Ирина снова открыла дверь. Звонок случился удачно — повод не возвращаться за стол. Осталось сказать до свидания. И насчет кошки.

За дверью, над кирюшиной спиной стояла Наталья. Усмехнулась, глядя куда-то за Иркино плечо.

— Некоторые без мужчин, ну просто жить не умеют. Это генетика. И воспитание. Кирилл! Я сказала, делать уроки! Пойдем.

Мальчик встал, держа на руках котенка.

— Положи, — велела Наташа, стоя в дверях бывшей комнаты Андрея и Ирины, — немедленно. Он грязный.

— Он хороший, — возразил мальчик, но присел, опуская котенка снова в коробку.

— У тебя аллергия. Иди в комнату. Тетя Ира сейчас заберет. Своих.

— Заберу, — кивнула та, — до свидания, Кирилл. С днем рождения, Наташа.

С мамой Мариной попрощалась, как всегда, на крыльце. Та страдальчески оглядывала коробку, которую Ирина перехватывала, удобнее устраивая в руках.

— Ирочка. Та оставь ты ее. Под магазином вон. Ленка накормит, у нее вечно там хоровод. Собаки всякие. Хотя, собаки ж и сожрут. Дима. Дима, ты уже поехал? Ты деньги взял? Не потеряй, ты кошелек взял, что я тебе купила? А пакет взял?

Ирина пошла со двора. Дядя Дима догнал ее, закуривая папиросу.

— Домой повезешь? Я бы и оставил, да Царик — дурак дураком. Загоняет малого. Думаешь у нас почему кота нету? Ты на Наташку не злись. Дура она. Зад отрастила, шо баржу, теперь на всех злобится. А тут еще я подсуропил, когда плакала, на жизнь матери жаловалась. Ты, говорю, на Ирку глянь. Не девка — пава. За собой смотрит, чтоб Андрюха гордился. Извини, ладно.

Он сбоку посмотрел, как Ирина смеется и засмеялся сам, щурясь и стряхивая пепел согнутым пальцем.

— За то тебя люблю, что всегда в трудах. Как упала, так и поднялась. Повезло Андрюхе с тобой. Ладно, побежал я, автобус вон.

Он выбросил недокуренную папиросу и быстро пошел, немного кособочась и отмахивая шаги локтями. Ирина улыбалась вслед, с удивлением его словам о ней. Надо же. А тут жила — никогда толком и не разговаривали даже. Думала, никак он к ней.

— Тетя, — раздался с другой стороны сиплый мальчишеский голос.

Ирина повернулась, прижимая коробку к животу.

— Кирюша?

Он покраснел, как давеча мать, видимо, наследственное — легко краснеют. Опустил лицо, щуря глаза от дикого стеснения. Глядя исподлобья в сторону, сказал:

— Йоши.

— Что?

— Его зовут так. Котика маленького. Имя его. Йоши.

— С чего ты взял? Почему решил? — поправилась Ирина.

Худенькие плечи приподнялись, опустились.

— Йоши, — повторил мальчик, — я пошел. Мне уроки.

— Подожди, — она присела на корточки, укладывая коробку на колени, — хорошо. Пусть он будет Йоши, я согласна. Но ты мне пообещай. Приедешь в гости. Ко мне и дяде Андрею.

Мальчик посмотрел, наконец, открывая серые глаза под выгоревшими ресницами. Уточнил:

— И к Йоши.

— Конечно. Беги. Делать уроки.

Она поднялась. Мальчик протянул что-то в кулаке.

— Это тебе. Вам. Подарок.

— Спасибо, — Ирина, неловко освободив руку, приняла тонкий браслетик — бусины на грубом кожаном шнурке, — красивый. Сам делал?

Мальчик помотал головой.

— Нашел?

— Поймал. Он сверху падал. До свидания.

Но она окликнула его в спину, подождала, когда остановится, поворачиваясь.

— Кирилл! А кошку? Как зовут кошку?

Мальчик пожал плечами, глянул серьезно. И она увидела — очень похож на Андрея. Наверное, таким он и был, когда жил тут. У моря и скал.

— Мне не услышалось.

От дома раздраженно закричала Наташа, стоя на крыльце большим синим пятном с белым пятнышком круглого лица.

И мальчик побежал, так же, как дед, отмахивая шаги согнутыми локтями.