Карты и сновидения [СИ]

Глава 26

Андрей проснулся от мокрого холода, но полный радости и свежий, будто выкупался в газировке. Открыл глаза, с веселым удивлением осматривая свои руки, кинутые на подлокотники кресла. Он что, проспал на открытом краю всю ночь, до самого рассвета?

На тыльных сторонах ладоней блестели мелкие капли росы. А нежно-голубое утреннее небо было полно радостных облаков, похожих на бесконечную флотилию дирижаблей — одинаковых по форме, но самых разных размеров, от крошечных, с футбольный мяч, до великанских, с хороший небоскреб. Красиво. На фоне белизны резко очерчивалась плетеная спинка кресла Неллет с брошенным на подлокотник скомканным покрывалом. Андрей привстал, тревожась, но снова уселся, с небольшим чувством вины, но не в силах прогнать радость. Конечно, ее забрал страж, советник, на то они тут, в покоях великой Неллет, даже если рядом храпит избранный ей самой весенний муж. Интересно, откуда такая радость после сна? Наверное, потому что мне ничего не снилось, в кои-то веки, решил Андрей, потягиваясь и наконец, поднимаясь из кресла. Нужно скорее пойти в шатер, пожелать Неллет доброго утра, вдруг она еще не ушла в осенний сон. А еще найти саа сая Абрего, поблагодарить за прекрасное пение.

— Элле Андрей…

Андрей улыбнулся мальчику, который прятался за колонной, обвитой лианой с крупными цветами.

— Привет, Кенни-пинни, как принцесса? Зовет меня? Беги, скажи, умоюсь и приду.

— Элле? — мальчик вышагнул из-за листвы в яркий утренний свет, ветер взъерошил соломенные волосы над испуганным лицом, — все ждут. Когда ты и великая Неллет…

Он замолчал, не зная, как продолжить. Лицо кривилось в испуге, казалось, мальчик сейчас забудет все ритуалы и премудрости, заревет, как обычный мальчишка лет пяти.

— Погоди. Ее там нет? Я думал…

Андрей быстро спустился на несколько ступеней, обошел пустое кресло. Взял край покрывала, подержал и кинул его на подушку. Улыбнулся, стараясь унять холодок вдоль позвоночника. Она не могла никуда деться. Именно — не могла… Если ее не подхватывает на руки весенний, ее может унести только страж часа. Не дальше кисейного шатра. Или бассейна. Или — усадить на подушки рядом с обеденным столом. Но ни разу за все время пребывания Андрея в Башне ни один страж не посмел нарушить уединение принцессы и весеннего на открытой террасе заката! Правда, и сам Андрей ни разу не отрубался напрочь, до полного утра, сменившего ночь и даже рассвет.

— Ладно, — медленно сказал, соображая. Потер ладонью лицо, — на закате нам пел сай Абрего. Сколько это часов? До сейчас?

Спрашивая, он уже поднимался, быстрыми шагами пересекал просторное пространство воздушного сада, полное лиан, цветов и трав в подвешенных плоских корзинах.

— Десять часов, элле.

— Ого. Значит, десять стражей? Ладно, сай пел еще долго после захода солнца, наверное, до полуночи, точно.

— О том есть записи в свитках, элле.

— Конечно, — гулкие шаги вызвали эхо над бирюзовой водой бассейна, смешались с сетками отражений на куполе потолка, — значит, часов шесть я спал. Или семь. Немудрено, что выспался.

— Что, элле?

— Ничего. Нужно собрать семерых стражей. Пусть скажут, что знают.

Андрей прошел вдоль стены пиршественного покоя, не углубляясь в царство девушек и поваров — никто из них не имел права видеть Неллет вне торжественных публичных церемоний, а тех — пара в году. Хотя…

Он помедлил, но все-таки быстро двинулся дальше, взбегая по плоской спиральной лестнице, ведущей отсюда к спальному уровню принцессы. Никто не имел права. Но вдруг кто-то нарушил правила? Нужно поскорее поговорить с элле ночи. Пусть отправят людей обыскать все этажи, уровни и прослойки витков с покоями Неллет. Если, конечно, не один из стражей забрал принцессу.

Андрей тряхнул головой. Что за гадость лезет в башку. Мало ли. Может, Неллет сама захотела куда-то исчезнуть, и попросила одного из элле. Сначала нужно им всем поговорить.

— Они уже. Ждут тебя.

— Что?

— Элле. Ты сказал, нужно собрать. Это они послали меня. И ждут.

— Они что, уже знали?

Мальчик покачал головой, голубые круглые глаза смотрели испуганно.

— Никогда великая Неллет не уходила в сон вне своего шатра. Когда страж утреннего часа не дождался вас обоих, он призвал остальных.

— Мудро. А чего же ждали тогда еще два часа?

— Великая Неллет сама решает, и какие-то вещи совершает впервые. Как было с тобой, элле Андрей. Она привела тебя из мира своих снов, как никогда не бывало раньше.

— Понял, я понял.

В пустоте большого зала семь человек в расписных парадных халатах казались шахматными фигурами — полукругом, огибающим высокий столик с разложенным свитком. Андрей, обходя кисейную стену шатра, замедлил шаги, решая, не заглянуть ли внутрь. Но семь разных лиц смотрели на него в ожидании, и он понял, шатер пуст. Представил себе разбросанные подушки и поежился на ходу. Это было неправильно. Несло в себе угрозу. Так, наверное, чувствуют себя родители, заглянув в детскую, откуда исчез ребенок. Еще утешают себя — он где-то здесь, а по спине уже ползет холодок, а вдруг нет? Нигде нет…

Становясь перед советниками Андрей коротко поклонился. Пару тягостных мгновений длилось молчание. И он уже совсем собрался отчитаться, да, заснул, слушая музыку и посматривая на тихо сидящую Неллет, как один из советников заговорил. Как раз о музыке.

— Саа сай Абрего исчез, элле. Его не смогли найти.

— Черт.

Брови советника поднялись, потом он кивнул, поняв досаду в возгласе. Продолжил спокойно, хотя в прищуренных глазах плескался страх.

— Небесные уверяют, что не видели ничего подозрительного, летая на должном расстоянии от края витка. Они видели принцессу и тебя в кресле поодаль, видели на ступенях саа саинчи, с ашелью на коленах. Слышали песни.

— И? — прервал паузу Андрей.

Советник пожал плечами.

— И все. Дозор отправился на уровень, когда… Элле, они не смогли ответить, когда. Они не видели, как ты встал, давая им знак. И не видели ничего другого. Не видели, как ты заснул и как спала в кресле великая Неллет. Они… они просто отправились обратно, в какой-то непонятный момент. Будто кто-то вырезал кусок времени.

— Так они говорят?

— Я уже пересказал тебе, что они говорят. Ты сидел. Принцесса сидела. Саинчи пел.

— И тут они развернулись и полетели почивать. Ясно.

— Небесные в ошеломлении, элле. Не вини их за то, в чем нет их вины.

Последние слова заставили советников переглянуться, неподвижные фигуры пришли в движение, стискивая пальцы в широких рукавах, приподнимая плечи в цветной парче.

Да, подумал Андрей, суя руки в карманы джинсов. А вдруг — измена, так прикидывает каждый. И получается, кому же верить. Но самое главное сейчас — то, что на виду, хотя бы так.

— Мы должны разыскать саинчи, — подхватил его мысль советник, — кроме этого, нам нужно решить, что делать дальше. Все помещения в покоях принцессы будут обысканы, но мы не можем поднимать тревогу, сообщая народу Башни об исчезновении. Это нарушит течение жизни. А еще среди нас есть ушельцы. Кто знает, о чем станут говорить они, если на витках воцарится паника и уныние.

Андрей поднял брови. Советник с досадой нахмурил свои. Махнул ухоженной ладонью, отправляя прочих обратно. Видимо, план у них уже есть, а я был призван лишь отчитаться, понял Андрей. Как же его зовут, этого толстяка, и какой час суток он бережет? Попробуй запомни два с лишним десятка человек в одинаковой парадной одежде, если общение с каждым — ритуальный поклон при редких встречах.

Советник вежливо подхватил Андрея под локоть, увлекая к шахте.

— Пойдем в твою келью, элле. Мне нужно кое-что тебе рассказать, о чем, может быть, не поведала тебе великая Неллет. Да будут сны ее…

У самой шахты, видимо, спохватясь, на всякий случай представился, к облегчению собеседника:

— Я — элле Хенего, страж первого часа после восхода.

— Очень приятно, — пробормотал Андрей, ступая на упругую пустоту.

В маленьких покоях элле Хенего уселся на тахту, осматривая незаконченную карту, разложенную во всю ширину стола. Кивнул своим мыслям. Поднял на Андрея внимательный взгляд.

— Сядь, элле. И слушай.

Андрей подтащил табурет и сел, удивляясь спокойствию советника. И следующие полчаса удивлялся все сильнее, слушая историю первого исчезновения Неллет, которая произошла пятнадцать лет назад.

— Мы полагали, что принцесса поведает тебе об этом, — закончив рассказ, подытожил Хенего, — но если нет, то настало время узнать. Элле Даэд совершил поступок, исчезнув. И это ввергло принцессу в сон бездействия. Любовь небесного охотника Янне-Валги пробудила принцессу, но не вытащила ее из не-действия. Для нормальной жизни ей нужен был Даэд. Потому она отправилась за ним. И вернулась к нам через двадцать шесть лет, вместе с избранным весенним. И частью когда-то потерянных людей Башни.

Он замолчал. Андрей тоже молчал, переваривая новые знания.

— Так я не понял, элле. Где же она была все эти годы? Вы твердите, что в пустоте нет ничего, кроме Башни, хотя вот он я — пришел из другого мира…

— Из другого, — согласился Хенего, — не нашего. В нашем мире нет ничего в пустоте, кроме Башни.

— Значит, они были в другом мире? И те люди тоже? Они рассказали о нем?

— Никто из них не помнит деталей. Не забудь, элле, ушедшие прожили вне Башни почти тридцать лет. Взрослые вернулись стариками. Те, кто был ребенком, не помнили прежней жизни. А еще были те, кто родился там. У каждого ушельца есть повод не видеть общей картины. И причины есть. Кто-то или что-то там, вне Башни, испортило их память. Как нынешней ночью испортило память твою и небесных охотников.

— Уверен, что испортило? — буркнул Андрей, ероша волосы.

— О чем ты?

— Может быть, кто-то из них намеренно лгал. И Неллет похитили.

Хенего выпрямился, выпячивая парчовую грудь.

— Никто из людей Башни не причинит вреда великой Неллет! Ибо знает ее народ, что без Неллет Башня в опасности. И так и было! Когда ее не стало, рушились уровни, Башня теряла внешние лестницы и целые витки. Ураганы крушили стены. Люди пропадали, и разоренными оказывались дворцы и жилища.

— Но были такие, кто ушел, — напомнил ему Андрей.

— Уйти — не значит совершить плохое своими руками. Уйти — не значит отломить от Башни кусок мраморного диска, раскрошив его в пустоте. Ты не понимаешь, как мыслят здешние. Кто-то мог мечтать о сказочных островах в пустоте, и отправиться за мечтой. Но никто не поднял бы руку на саму Башню, ибо она — часть самой Неллет.

— То есть, ты уверяешь, что Неллет исчезла сама? Тогда. Ушла сама. И вернулась сама?

Хенего кивнул. Следя взглядом за тем, как Андрей меряет шагами тесный проход между столом и стеной, уточнил:

— Это могло выглядеть, как угодно. Но все, что делается тут, делается по воле принцессы.

— Подожди, — Андрей остановился напротив, — ты хочешь сказать, что сейчас Неллет исчезла тоже сама? Никто ее не похищал, например?

— Ты знаешь, что человеческая ипостась великой Неллет физически слаба. И для действий ей могут понадобиться чужие руки и ноги. Да, мы уверены, что она ушла сама и вернется.

Хенего встал, поправляя халат. Поклонясь, направился к выходу.

— Но мы обязаны позаботиться о том, чтоб в отсутствии великой Неллет Башня оставалась в порядке. Не как в прошлый раз, понимаешь, элле? Мы тогда впали в отчаяние, и возможно, главная вина лежит на нас.

— Подожди. Ты как-то криво сказал, элле. Сам себе противоречишь. Ты говорил, Башня рушилась из-за Неллет. А теперь говоришь…

— Никто не может знать всего и быть уверенным в точности знаний. Я просто пытаюсь охранить Башню и ее народ. Мы пытаемся.

— А, кстати, где элле Даэд? С ним обязательно нужно поговорить, ведь он вернул принцессу. Ладно, не вернул, но вернулся с ней.

— Мы знаем, что нужно сделать, — уклонился от прямого ответа Хенего уже в дверях, — хорошая карта, элле. Будет очень правильно, если ты доделаешь ее как можно быстрее. Запри двери, чтоб тебя не беспокоили.

Он вышел, плотно закрывая за собой дверь. Андрей стоял, в недоумении глядя на резные створки. Запереться? Доделать карту? В то время, когда Башня может начать разваливаться на куски, а принцессу, кажется, никто не собирается искать по-настоящему!

И вдруг снаружи щелкнул замок. Андрей дернул круглую ручку. Свирепея, схватился за нее обеими руками.

— Эй! Элле, ты чокнулся? Открой дверь!

— Твоя главная забота сейчас — закончить карту, элле. А я позабочусь, чтоб тебя никто не отвлекал.

Андрей провозился с дверью еще с полчаса, пытаясь чем-нибудь поддеть створку, но в узкий, как волос, зазор не влезал костяной нож — единственный достаточно острый предмет в его жилище. Устав, он сел на лавку, взял с полки кувшин с водой, жадно напился. Вытирая рот, снова встал, подходя к столу. Та самая карта, поделенная пополам. Светлая изменчивая в верхней части и темная, с резко очерченными деталями в нижней. Андрей склонился, рассматривая рисунки. Уровни, переходы, спирали внутренних лестниц. Коробки непонятных ему механизмов, какие-то аппараты, откуда вообще он все это взял? Из головы? Или приснилось?

Взгляд опускался все ниже, туда, где горизонтальные линии сходились в узкий пучок, утопающий в расплывчатой штриховке. Андрей медленно обошел карту, кивнул, увидев ожидаемое — нижняя игла на его рисунке в точности повторяла верхний шпиль. Гигантское веретено, сам выбери, где вершина, к которой ты стремишься. Может быть, там, в нижней дымке, есть еще одно солнце, которое восходит навстречу верхнему. Но об этом ли надо думать сейчас?

А о чем? И — как? Кто он, чтоб понимать космогонию этого мира, если вся его жизнь прошла в другом? И даже тот, который родной ему, недавно по меркам цивилизации, покоился на черепахе, а та, кажется, на слонах? Но все же, если принцессы в Башне нет, как попасть туда, где она сейчас?

А как ты сам попал сюда, человек из внешнего мира…

Андрею вдруг стало совсем неважно, что дверь не поддалась. Он снова сел, потом вскочил, нависая над картой и напряженно всматриваясь в мелкие детали рисунка. Все верно. Заснул. И проснулся в пустоте, где его уже ждали. Летел. Замок на дверях ничего не значит.

Глаза слезились от напряжения. Черточки и линии сливались в кашу, вертелись перед глазами, кажется, тоненько, по-комариному, гудя. Андрей моргнул с досадой. По идее где-то тут должна быть подсказка. А ее нет. Каждую линию он знает, сам рисовал, хотя многое сперва бросал на пергамент сильными уверенными движениями, и только потом рассматривал, удивляясь и радуясь. Но все их он помнит. Но нет стрелок, указывающих верный путь, нет прорисованных нужных дорог и лестниц.

И тут Андрей выдохнул, краснея за собственную бестолковость. Элле прав. Ее нужно закончить, дорисовать. Хотя все в нем вопит, возмущаясь, что он запертый, отстранен и беспомощен, что нужно предпринимать какие-то действия, суетиться, собирать людей, посылать кого-то куда-то, и самому выслушивать указания. Что там еще? Военный совет, чрезвычайное положение и тэпэ и тэдэ… Но тут нужно совсем другое. Наверное, так.

Он удобнее подвинул плоскую коробку с мелками и карандашами, оправленными в резные камни. На отдельном столике, похожем на письменные конторки стражей часов, разложил чернильный прибор с перьями, салфетками и маленьким острейшим ножом для затачивания. Открыл плошки с цветной тушью.

И встал, нацелив перо на невнятную кашу линий и полосок в ближайшем углу карты.

Через час вскочил с лавки, на которую садился уже раз десять, уставая ходить вокруг стола с нацеленной на пергамент кистью. Выругался. Полета не было. Рука не желала касаться рисунка, дополняя и уточняя его. Все верно, с раздражением понял — нужно вдохновение, желание летать, трудясь, а если его нет, можно ли принудить себя к полету?

Встав у двери, прислушался, страшась уловить отзвуки паники и беспорядка. Вдруг какие крики, грохот. Но в коридоре за резными створками царила обычная дневная тишина. Прошуршали шаги, не замедлившись.

— Эй! — он снова покрутил рифленую круглую ручку, нагнулся к замочной скважине, — эй, кто там! Да черт и черт!

— Ты голоден? — голос раздался совсем близко, и Андрей от неожиданности шагнул назад, выпрямляясь. Девичий озабоченный голос.

— Я? Нет. Да! Меня заперли. Ты можешь открыть?

За дверями послышался легкий смешок.

— Я принесу тебе поесть, весенний. Скоро.

— Айтин? — узнал он голос.

Ответом были только легкие шаги.

Девушка вернулась быстро, как и обещала. Прозвенев замком, вошла, неся поднос с мисками и кубком. Андрей, усаживаясь за обеденный столик, хотел было расспросить, но, перебирая в памяти беседу с элле, засомневался, вдруг все держится в секрете, а он разболтает и сделает только хуже. Лучше просто поговорить, обо всем. Если там что-то происходит, Айтин скажет сама.

Но девушка молчала, медленно обходя стол и разглядывая большой рисунок. Опустила тонкий палец, не касаясь линий.

— Тут должен быть ксиит. Смотри, какое пустое небесное место. Как раз для него. А тут, на краю, летит стая агонзов.

— Да? — Андрей проглотил кусок лепешки с овощной острой пастой, подошел, тоже рассматривая, — я думал, напортачил, видишь, тут чернила размазались.

— Ничто не случается случайно, — наставительно ответила Тинна, водя пальцем над контурами бледного пятна, — видишь, вот крылья. И голова. Ты еще скажи, что стая — это ты чихнул и заляпал карту едой.

Она засмеялась, откидывая со лба короткие волосы. Андрей исподтишка взглядывал, вспоминая длинные светлые косы Неллет, а после — мелированную Иркину стрижку. На этой вот чужой голове.

— Нет. Я просто задумался и стучал мелком, потом решил, что край можно будет обрезать. Все равно неровный.

— Как это? — удивилась Тинна, — обрезать кусок жизни?

— Какой жизни? — не выдержал Андрей, — это картинка, черновик! А если я сейчас возьму это, — он поднял изящную резную чернильницу, — размахнусь и бахну? В самую середину!

Тинна мягко, но быстро придержала его руку, отвела подальше от свитка:

— Тогда придется собирать людей, чтоб чинили. То, что ты разрушишь. И, может быть, кто-то умрет, падая с открытого края.

— Тьфу ты!

— Хочешь проверить?

Андрей покачал головой, вспоминая, как Даэд нес придуманную им Неллет от края колодца. Сказал мрачно:

— Нет. Но я хочу понять, что я могу сделать. Сейчас. Если я не могу рисовать, понимаешь?

— Нет.

Он удивленно смотрел на безмятежное лицо Тинны. Уточнил:

— Не понимаешь? Не могу рисовать! Не получается!

— Нет. Все просто, весенний. Ты умеешь. И нужно делать, сам сказал. Так делай!

В голосе ее была такая уверенность, смешанная с легким удивлением — вот, приходится, как ребенку, объяснять простые вещи — что Андрею стало неловко говорить высокие слова о вдохновении. И было чувство, будто и она бросила его, как щенка в воду, оставляя барахтаться самого. Но Тинна, по-женски услышав непроговоренное, сказала еще:

— Пока ты ждешь своего ветра или правильных облаков, ты ребенок. Зрелость приходит, когда ты сам управляешь ветрами и облачными парадами. Всем, что внутри тебя. Я не говорю о ветрах вне Башни, и не говорю о попытке вырастить еще одну руку, например. Я о том, что в твоей воле призвать свой полет, и сделать это без страха. Вот свиток. Вот мелки, перья, карандаши. И вот он — ты. Изменяющий весенний. Иди за собой. А не за кем-то.

Она кивнула и вышла. Андрей мрачно смотрел, как закрывается дверь, не ощущая прилива вдохновения от внезапных поучений.

— Тоже мне, — пробормотал вполголоса, — Карлос Кастанеда, легко тебе говорить.

Дверь снова приоткрылась.

— А это тебе помощник, — в узкую щель вошла пестрая кошка, закручивая над спиной негустой черно-рыжий хвост, мяукнула, смешивая голос с девичьим удаляющимся смехом. Вспрыгнула на стол и, пройдясь по нарисованным облакам, виткам, уровням и прослойкам, без пиетета протопала мягкими лапами поверх предполагаемого ксиита (а как они выглядят-то, мельком озадачился Андрей). Нашла центр и вольготно развалилась, выставляя пушистый живот и глядя Андрею в глаза своими — желтыми с черными лунами зрачков.

Андрей хмыкнул. Взвесил в руке резную чашечку с узким горлом, хотел посмотреть, какого цвета в ней чернила, но спохватился и не стал.

— Верить, говоришь? — обратился к кошке, — ну, ладно. Давай, попробуем. Нет, не будем пробовать, просто сделаем это, да?

Он склонился над краем карты, проводя линии и завитки.

Через долгое время, удивляясь боли в спине и плечах, разогнулся, вытирая пальцы, измазанные во все цвета радуги, оглянулся на дверь, оказывается, приоткрытую. Усмехнулся, ероша волосы цветной пятерней. Студентка Тинна оказалась отличницей в своем деле. Оказывается, можно искать и находить другие пути, кроме просто смиренного ожидания, когда вдохновение придет и накроет.

Ему понравилось то, что он сумел взнуздать и направить свои желания. А еще он проголодался.

— У тебя имя есть? — сел, двигая к себе миску с остатками соуса, выловил пару кусочков мяса, положил их на блюдце, вытряхнув из того салфетки, — иди, перекусим. Может, это неправильно, что я, вместо битв и погонь, сижу тут и трескаю вкусноту…

Он широко зевнул, а перед глазами плыли и плыли линии, предметы, цвета и штрихи.

— … но я еще и спать захотел. Устал, как пес. Ты знаешь о собаках, кошка? Там, где живешь, гоняли тебя, а?

Он гладил пушистую спину, безымянная кошка ела, деликатно отодвигаясь от его руки. А потом вздохнув, ушел за штору, упал навзничь поверх застеленного покрывала. Подминая под скулу подушку, снова зевнул. И провалился в сон.

Исса умыла лапой лицо. Вернулась в центр, устраиваясь по только ей видимым тайным линиям, положила морду на передние лапы и замурлыкала, жмуря желтые глаза.

Просыпаясь и еще не осознавая, что делает, Андрей пытался удержать память о снах, а те разлезались, как мокрая бумага в пальцах, клочки истаивали неумолимо, и когда открыл глаза, глядя в светлый потолок, еле заметно расписанный завитками, то не осталось даже памяти о попытках сохранить сон. Будто его и не было вовсе. Но обеспокоило его совсем другое.

С сонной надеждой, которая тоже таяла, правда, не исчезая из памяти, он пристально смотрел в потолок, убеждаясь, что находится там же, где и заснул. У себя в маленьких покоях, таких уже привычных почти за девять месяцев жизни. Он давно уже мысленно называл свое пристанище «каютой». Ему тут нравилось. Но сейчас стены будто сошлись, наклоняясь и глядя в лицо, потолок стал низким.

— Вот черт, — снова выругался Андрей вполголоса, садясь и спуская ноги.

Оказывается, справившись с картой, лег в полной уверенности, что успех перенесет его. Туда, где, наконец, можно будет сражаться за спасение принцессы. «Звучит, как в сказке» — насмешливо прокомментировал внутренний голос.

Но ничего не произошло. И что теперь? Вынимать из шкафа новый лист, снова вдохновенно чиркать цветными перьями? И долго ли это все?

Андрей представил, как, прерывая очередную его работу, распахивается дверь и элле важно сообщает приятную новость. Принцесса объявилась, мы там славно потрудились на благо Башни. Пока ты тут… — И ему снова захотелось чертыхнуться.

Кошка спала рядом, и тоже проснулась, вытягивая напряженные лапы, потянула спину, потом скруглила ее аркой — такими домашними, привычными движениями. Андрей рассеянно потрепал теплую спину.

— Ну? Что будем делать дальше? Я просто нутром чую, что мне нужно куда-то переместиться. Не уходить, бегая по этажам. Понимаешь? Мурка…

Через пять минут он быстро шел извитым коридором, вспоминая, где находится кухонный блок, в котором работала Тинна. С ней советоваться было как-то приятнее, чем с напыщенным элле, который отделывался недомолвками. А еще она может знать, где сейчас Даэд. Если по-другому не получится, решил Андрей, все ей расскажу, не разломится Башня от того, что разумная грамотная девица поможет ему что-то решить.

Кухня была полна обычной работы, яркого света, суеты и криков. Девушки и дети быстро перемещались, перекрывая суету у плиты, таскали в руках корзины и подносы. Одна кивнула на ходу, с видом озабоченным, что несколько успокоило Андрея, и он обратил внимание, что все были более серьезными, чем в прошлый раз, не шутили, хотя продолжали делать каждый свое дело. Вдалеке светлел яркий халат старшей, она кивала девушке, указывающей на посетителя. Помахала ему тоже и ушла куда-то. А потом из деловитой толпы выскочила Айтин, на ходу снимая цветную косынку и пряча в карман передника.

— Помогла? — спросила, свернув за угол, где шум был потише, — Исса помогла тебе?

— Я думал — Мурка, — Андрей махнул рукой, — ясно, Исса, значит. Да. Наверное. Я с ней болтал, как дурак.

Увидел, как нахмурились брови, и поправился:

— Ну, не как дурак. В общем, спасибо. Я карту закончил. Вот только…

— Да?

— Я перестал видеть сны. Вторая ночь всего. Но мне сейчас очень нужно. И не простой чтоб сон. Понимаешь?

— Ты весенний. У вас — так. — она кивнула с очень серьезным лицом.

— И что теперь? Нет, я не спрашиваю, куда идти, я знаю, куда! Но я не могу! Опять! Идиотизм какой-то. Я как в лес попал, и туман. Нихрена не видно. Каждый шаг или не туда, или лбом об дерево.

— Что такое лес? — быстро спросила Айтин.

И Андрею показалось, сейчас вынет блокнот, строчить туда новое, для памяти.

— Извини. Ты не знаешь. Но ты же поняла, о чем я?

Он заслонил ее, стоящую у стены, от коридора, по которому иногда проходили люди, и показывая руками, стал объяснять:

— Я сумел. Я нарисовал именно карту. То есть, по ней можно понять, куда идти. Ты мне помогла, я себя заставил, ну вернее, уговорил, и получилось. Но потом я лег, думал, этого хватит, думал засну и проснусь, где надо. Но нет. Почему-то. Я что, разучился?

— А сколько раз ты переходил?

— Э-э-э… ну… Один раз, — признался Андрей с неловкой усмешкой, — и я не знаю, я сам, или это Неллет забрала меня.

— Значит, тебе нужно учиться. И ты сумеешь.

Он сверху посмотрел в уверенное девичье лицо. Умная какая.

— Нет времени. Если нет его, когда учиться?

Она молчала. И Андрей, раздумывая, как бы помягче сказать, начал:

— Великая Неллет… Она…

— Мы знаем, — кивнула Тинна. Объяснила в ответ на недоуменный взгляд, — ну, тут знаем, внутри. Хотя никто не говорил вслух. Все надеются, может быть, обойдется. Великая Неллет иногда уходит, спасать Башню от зимних ураганов. Например.

В светлых глазах не было спокойствия, они смотрели с тайной мольбой. Успокой, говорил взгляд, скажи, что так и есть.

Андрей замялся, кивнул, вернее, неопределенно покрутил головой, уже не решаясь возразить, что похоже, на этот раз спасать нужно саму Неллет. Вместо этого вспомнил другое и быстро сменил тему:

— Элле Даэд. Ты знаешь, где он? Я хотел бы с ним увидеться.

Тинна тронула его локоть. Вместе они пошли по коридору, не в сторону шахты, ведущей на уровень советников, а в противоположном направлении, ступали на пустоту, переходя ниже, следовали залами и коридорами, снова опускались на несколько этажей, преодолевали внутренние лесенки, прямые и винтовые.

Запыхавшись, Андрей спрыгнул со ступеней на звонкий металлический пол, подавая руку девушке:

— Как долго. А проще нельзя? За один прыжок.

— Нет, — ответила та, — можно промахнуться.

— А.

Рядом они пошли через огромный сумрачный зал, освещенный сбоку через прозрачный пластик наружной стены, уложенный угловатыми ячеями. Тут вместо светлых рифленых колонн потолок держали черные столбы, увитые толстыми кабелями, местами на клепаном полу торчали кубы и прямоугольники машинных кожухов, некоторые вибрировали, в мутных окошках на черных боках искрило и вспыхивало. Прозрачную стену перегородила глухая темная стена, уводя зал к центру, и двое послушно свернули, уходя от дневного света в свет электрический.

— Шахты тут узкие, — вполголоса сказала Тинна, — руки не растопыривай, когда прыгнешь.

Андрей плохо расслышал, потому что в проеме, ведущем в другое помещение, увидел вдруг странную для этого места картинку. Там были покои, полные темного бархата и позолоченных рам, а еще каменная стена с яркой зеленью вьющихся растений. Мелькнула на половину мгновения девочка рядом с вычурным креслом, держа на руках большую белую рыбину, отливающую перламутром.

— А… — сказал Андрей.

Но Тинна спешила дальше, и он не стал спрашивать, снова маясь раздражением от того, насколько зыбким для него остается мир Башни и пустоты. Лишенным правил и законов, которым можно следовать, чтоб как-то жить, совершая нужное.

Они снова спускались, шахты, и правда, стали неприятно узкими, казалось, ступаешь на поставленную стоймя трубу, в которой рискуешь застрять и задохнуться. А помещения, куда они попадали, становились все более запущенными. Свет мигал, жужжа неисправными лампами, по углам и вдоль стен свалены были кучи железного мусора, обломки пластиковых коробок. Валялись свернутые ржавые цепи и бухты кабеля, все еще в рваной полупрозрачной упаковке с непонятными надписями.

— Почему? — Андрей по широкой дуге обошел похожий на великанский гроб ящик, в котором что-то натужно скрежетало, стихая и снова усиливаясь.

— В старые времена людям нравилось думать, что все зависит от машин.

Тинна засмеялась, беря его за руку и уводя в узкий, воняющий машинным маслом, проулок.

— Это нравилось всем, люди любят повторять друг друга.

— Мода. У нас называется мода.

— У нас — кансэс. А потом всем немножко надоело. Теперь рядом с электролампами всегда зажигают живые свечи. И лампионы. В них светится газ. А еще — лианы со светляками. В нынешнем кансэс — многообразие и отказ от железа.

— Мне нравится.

Но то, что они видели сейчас, было слишком запущено, и от этого Андрею стало неуютно. Он вспомнил королевство Ивана Дерябы — три этажа судовой машины, беспрерывный гул, сетчатые звонкие палубы, измазанное маслом, блестящее подвижными поверхностями сердце корабля. Гордость стармеха.

Башня всем своим видом и внутренним убранством отрицала грубый машинный материализм. И это было неправильно, так казалось Андрею, потому что все нематериальное, что скапливалось в глубинах сознания и под его хрупким дном, все, что могли предоставить могучие сны, тут имеющие невероятную силу, все это оказалось сваленным на хрупкие плечи Неллет, лежащей в своих покоях. Все остальные или толкуют записанные сны, поклоняясь Неллет, или исполняют указанное снами — тоже поклоняясь Неллет. И если что-то случится с ней — уже случилось…

Спускаясь по узкой крутой лесенке, Андрей слушал аккуратные шаги за спиной. Лежа у себя в «каюте», он часто размышлял о реальности Башни и ее народа. Если сны многослойны, как символизирующая их кисея над постелью Неллет, то может статься и так, что все это снится ему или самой Неллет, и пропадет, когда сон иссякнет. Пропадет суровый элле Даэд, его мальчишка. Маленький Кенни-пинни, приставленный к Андрею. Пропадут небесные охотники с их матерински терпеливыми девами, а еще — Айтин с ее безмятежной серьезностью студентки-отличницы. И многие, кого он успел увидеть и с кем познакомился во время визитов на уровни и витки. Мужчины, женщины, дети, старики. Такие живые. Нет, думал он, снова подавая руку спутнице, а та улыбнулась, отряхивая другу от ржавчины перил, так нельзя. Нельзя, чтоб они исчезли, даже если с Неллет случится что-то. Как там? Мы в ответе за тех, кого приручили. А уж за тех, кого оживили, даже выловив из глубин своего воображения, тем более.

Эдак я домыслюсь, что и сам приснился великой Неллет, с кривой усмешкой предположил Андрей, уступив дорогу спутнице, которая уверенно вела его вперед и вниз по шатким ступеням и проржавевшим полам. И мама с отцом, а еще — Ирка. Все мы — порождение снов и исчезнем, если что-то случится с Неллет.

— Тут, — тихо сказала Айтин, прерывая его мысли.

И одновременно с ее шепотом, Андрей резко остановился, обводя рукой увиденное:

— Это же… я это сегодня! Недавно совсем!

Оглядывая небольшую круглую комнату с клепаными ржавыми стенами и зияющую в центре дыру, он стал понимать, почему увидел посреди металла и ржавчины, механизмов и трапов, — бархатный интерьер с незнакомкой в старинных одеждах. И почему в то, что вклинилось в чужеродное, — вклинилось еще одно, добавляя к увиденному еще один слой — живая рыба, обвисшая в тонких руках. Как девочке среди бархатных кресел не было места в машинном зале, так и перламутровой рыбе не было места среди бархата и позолоты. Но тем не менее — они были. Случились, объединившись.

В нижней комнатке, которая была очень логична сама по себе, как завершение узкости, ведь ниже ее был только шпиль — игла, уходящая в дымку нижней пустоты, — теперь бытовали еще слои. А он-то думал, зачем рука рисует непонятное, напрочь лишенное логики…

В округленной раме тронутых ржавчиной стен с рядами заклепок, рядом с шахтой, ведущей уже наружу, стояло плетеное кресло, такое же, в каком дремала Неллет на закатной террасе. Край покрывала стелился по железному полу, вызывающе яркий. Даэд сидел, обмякнув, руки свесились к полу, согнутые в коленях ноги разошлись. Он был очень просто одет. Андрею не пришлось стоять в рядах избираемых мальчиков, а то он узнал бы холщовые штаны и вышитую, с распахнутым воротом, рубашку из беленого полотна. Над поникшей к плечу головой свисал круглый предмет, размером, прикинул Андрей, с небольшой арбуз, медленно поворачивался на тонкой цепочке, блестя начищенными медными боками. А рядом с креслом торчала легкая этажерка на воздушно-тонких изогнутых ножках, с ажурной, как кружево столешницей. В плоской коричневой пиале — ворох жирно-блестящих стеблей, усыпанных черными ягодками. Рядом — пузырек с притертой стеклянной пробкой, наполовину синий, наполовину кристально-прозрачный.

После блужданий в железе, проводах, заклепках, шестернях с рычагами, после темного с рыжим, серого с коричневым, черного в углах, эти краски: золотистое плетеное кресло со спящим, полосатое белое с оранжевым одеяло, тонкий столик цвета слоновой кости, сочная зелень стеблей и густо-синяя жидкость в хрустале, — казались такими чуждыми, будто наклеенная картинка — одна поверх другой.

И каждый цвет картинки Андрей узнавал. Потому что сам касался кистью и перьями тонкого пергамента, сначала рисуя, а после удивляясь, что именно получилось. Только лицо спящего на его карте оставалось в тени, которую отбрасывала огромная медная луковица на цепке. Луковица…

— Это часы, — сказал Андрей уверенным шепотом, хотя в горле пересохло, — смотри. Часы.

Луковица медленно поворачивалась, открывая на круглом боку эмалевый экран под выпуклым стеклом. Цифры, и две крученые стрелки.

В них было что-то неправильное, понял Андрей, внимательно присмотревшись. Деления. Их было меньше. Шевеля губами и стараясь не отвлекаться на разглядывание спящего (смотреть на Даэда, погруженного в тяжелый сон, было неловко, будто исподтишка разглядываешь человека, занятого секретным делом), Андрей считал, сбиваясь и начиная снова.

— Десять. Нет, четырнадцать. Кажется. Я не… Это что — дни?

Тинна кивнула, стоя рядом. Толстая стрелка миновала первую семерку, указывая на предпоследнее деление. Вторая застыла, указывая вправо.

Дни, думал Андрей, и — часы. Верно, сейчас белый день, три часа, если судить по стрелке. Три часа предпоследнего дня. До чего?

Он вопросительно глянул на спутницу, но встретил такой же вопросительный взгляд. Положение стрелок беспокоило. Если дни, то до некоего времени Ч остается около полутора суток. За них нужно что-то успеть. Знать бы еще, что именно.

Его руку тронули теплые пальцы. Даэд пошевелился, открывая глаза. Простонал коротко, переводя взгляд с Андрея на девушку, потом снова на Андрея. Разлепились губы, обведенные по внутреннему краю синей каймой.

— Не могу… — пальцы опущенной руки пошевелились, но сама рука осталась неподвижной, — дай… мне. Я не могу.

— Что? — Андрей шагнул ближе, соображая.

Оглянулся на шепот.

— Элле пил зелье перехода, — глаза у Тинны были широкими, полными испуга, — он может не вернуться.

— Допить, — проговорил Даэд, искажая лицо в ярости от непонимания просьбы, — мне!

— Нельзя! — Тинна схватила Андрея за локоть, — ему нельзя, смотри, сколько он выпил.

Андрей высвободился, осторожно беря со стола полупустой пузырек, в котором качнулась густая, как синие чернила, жидкость.

— А что будет? Если выпить все?

— Дай! — Даэд приоткрыл рот, заваливая голову на плетеную спинку.

— Прости, — Андрей повернулся к девушке, — ну? Ты знаешь?

— Нужно иметь много сил. Так говорят. И даже тогда нельзя часто. Я не знаю, истинно ли. Это знания из поэм саинчи.

— Ах, саинчи… — Андрей сжал пузырек, вспоминая якобы слепого беспомощного старца, который усыпил их пением.

— А если выпить слишком много. Тогда легенды становятся истиной. А там много опасностей. Пойми!

Она стиснула руки, заговорила громче, горячо и несвязно:

— Нас учили. Ты знаешь, как живем, да? Есть слой истинной реальности, есть предсказания снов. Есть работа великой Неллет, ее забота. О равновесии. А это другое совсем. Другие пути. А саинчи. Они же поэты. В их головах. Так вот!

Руки расцепились, рисуя волнистые окружности, и Андрею показалось, невидимые линии запылали угрожающим огнем.

— Там придется идти. И выбрать! Нет, выбирать каждый шаг. Не ошибиться. Иначе чужие истины, ну они не были истинами, они были тут, — тонкий палец уперся в лоб, — а теперь, если выпить, они везде. Настоящие.

— Я понял. То, что напридумывали песенники…

— Не говори так! Плохое слово — напридумывали.

— Песенники ваши, — продолжал Андрей, держа пузырек подальше от пальцев Даэда, — оно материализуется. А придумали они, видать, с душой. С чувством, толком, с….

— С чем? Не давай ему!

— Шутка такая. Ладно…

Он нагнулся к яростному лицу.

— Уважаемый элле. Похоже, зелье ослабило тебя. Руки не поднимешь. А просишь еще.

— Это… переход. Совершается. Сила. Она уже там.

Колено еле заметно дернулось.

— Но ты не уверен, что тебе ее хватит. Извини, элле. Ты уже не молодой мужчина.

Андрей выпрямился, раздумывая и припоминая слышанные им песни саинчи. Он всегда относился к ним, как к певучим сказкам для детей, удивляясь тому восторженному пиетету, с которым слушали певцов люди, цитируя любимые места. Были там герои, любимый персонаж — Янне-Валга, спасающий принцессу безответной любовью. Было древо, уходящее вершиной в блистающую пустоту, стволом держащее истинный мир, а корни пустившее в нижнюю дымку. Еще любили саинчи петь описания тварей, что летали вокруг и копошились в листьях. И выскакивали из нижнего тумана. Эти песни были длинными, полными сладострастного ужаса. Андрею ни разу не случилось дослушать хоть одну до конца. Теперь он пожалел об этом, а вдруг там были и способы, как с тварями справляться. Хотя, чтоб выслушать и запомнить, здраво рассудил он, нужно тут родиться и жить.

Часы снова повернулись на цепочке, чуть покачиваясь над головой Даэда. Часовая стрелка сдвинулась вниз от трехчасовой отметки.

— Подожди, — прошептал Андрей себе.

Там, на его рисунке, часы были тоже. А выпуклое стекло заштриховано бликами от потолочных ламп. Стрелки. Он их нарисовал?

Закрывая глаза, сосредоточился. Открыл снова. Пугаясь тому, что мог ошибиться, подтянул ближе какую-то коробку. Кивнул Тинне.

— Садись. Нужно ждать, полчаса еще. Может, немного меньше.

— Дай! — прохрипел Даэд, — время!

— Прости, элле. Ты не один тут. Такой. Весь из себя спаситель. Нужно, чтоб стрелка показывала ниже трех.

Он уселся на край ящика, по-прежнему держа в руке пузырек с граненой пробкой. Аккуратно вертя и разглядывая, вдруг вспомнил. Дома была такая пробка, чуть побольше, от разбитого стеклянного графина. Тяжелая, со стеклянными гранями. Маленький Андрей хранил ее среди прочих сокровищ. И вынимал, чтоб снова и снова посмотреть через граненое стекло, как мир множится, превращаясь в десятки миров, почти одинаковых, но все же разных. Те, что по краям, теряли очертания, а еще — размывались радужными волшебными красками, превращая знакомые линии в сказку.

— Нет, — испуганный голос выдернул его из воспоминаний.

Андрей смотрел на свои пальцы, обхватившие граненое стекло. Желание вытащить пробку и приложить ее к глазу не хотело уходить, упиралось. Всего на минуточку, уговаривал в голове голос, удивленный сопротивлением, да ладно, что будет-то? Всего на минутку, прижать и посмотреть. Как раньше.

— Подержи, — попросил он Тинну, понимая, сейчас выдернет пробку. А там — запах зелья, ну и не надо сейчас смотреть эти волшебные картинки, множащие миры. Мало ли.

Та затрясла головой, отодвигаясь.

Андрей бережно поставил зелье на пол. И стал смотреть на часы, подгоняя стрелку. Часовая, она двигалась так незаметно, что хотелось помочь ей пальцем. А минуты и меньшие отрезки времени отсчитывало еле слышное хриплое дыхание Даэда, по-прежнему пытающегося заснуть.

— Айтин. Расскажи мне о Башне. Чтоб время побыстрее.

Девушка повернула к нему серьезное круглое лицо. Поправила передник, карман которого оттопыривала скомканная косынка.

— Что ты хочешь знать, весенний? Разве с великой Неллет вы не говорили о строении миров?

Андрей несколько смутился. С Неллет было прекрасно просто болтать, обо всем. А поверять алгеброй гармонию он страшился, суеверно полагая, что полусон-полуявь, длящийся сутками и месяцами, вдруг разрушится при слишком пристальном рассматривании и обдумывании. Куда интереснее было исследовать Башню самому, вернее, гостить на разных уровнях, устраивая хождения в народ, что всегда радовало принцессу. Кое-что, он разумеется, знал. Самый минимум, и ему хватало представления о мире пустоты, в котором бесконечно летит Башня, видимо, облетая некий туманный центр, ядро, которое для вертикально ориентированной Башни всегда располагалось внизу. Когда-то Андрей сравнил ее со спутником на орбите, и на том успокоился. Странный мир, но и его мир был странным для местных, все справедливо.

Но сейчас, пока тянулись бесконечные полчаса, он снова задумался о зыбкости окружающего, и об уверенности Тинны в этой удивительной сказочности. Недавно они проходили обыденные машинные залы, а тут она пугается материализации буйного воображения саинчи. Андрей вдруг представил себе, как становятся реальностью гиперболы и метафоры земных поэтов и поежился. Пылающие закаты. Горящие глаза. Ледяные руки. И так далее…

— Ну… Ты учишься. Что ты сама думаешь о строении мира? Не Башни, а вообще, о вселенной что думаешь?

Он снова порадовался, что говорят они на одном языке, хотя затруднился бы утверждать, что это его земной, русский язык. Да и какая разница. Может быть, мир Башни — отражение его мира. Тогда все логично.

— Я думаю, в бесконечности есть место всему. И думаю, что это страшно.

— Да?

Она кивнула, перебирая пальцами белую ткань.

— Все — это значит, и без числа страшных вещей. Ужасных. Губительных и мучительных для того, кто там существует.

— Зато и прекрасных без числа, — попытался утешить ее Андрей.

Тинна покачала головой.

— Я могу обойтись малым числом хорошего, если это уменьшит количество плохого. Пусть не будет бесконечности, и можно будет уничтожать плохое, а хорошее оставлять.

— Ты хороший человек, Тинна. Добрый. А скажи, в каком месте вашего мира находится наш? Там, внизу? Или выше?

— Его тут нет. Твой мир можно увидеть в сверкающих облаках, избранному рожденному. Но это будет только в его голове и в сердце. А уже потом по-настоящему. Может быть. Об этом есть сказание саинчи Насея.

— О моем мире? — удивился Андрей.

— Обо всех мирах, следующих чередой друг за другом. Или друг в друге. Но одновременно и истинно они все отгорожены. Не здесь. Прости. Я не могу объяснить лучше.

Андрей поднял пузырек, коснулся пальцем пробки. Успокоил девушку:

— Я не про зелье. Ты смотрела через граненые стекла? Как это вот. Видела, как умножается один предмет?

— Да. Это похоже! — она бережно приняла флакон, поднесла к глазу, улыбаясь. И быстро вернула Андрею, жестом предложив снова поставить на пол.

Они разговаривали вполголоса, иногда умолкая и всматриваясь в неподвижно сидящего Даэда. И наконец, Андрей замолчал, напряженно глядя на толстые стрелки. Кажется, именно так располагались они на его рисунке. Часовая указывает на четыре часа.

Тишину нарушало прерывистое дыхание Даэда. И больше — ничего. Он что, ошибся?

Андрей выпрямился, разочарованно опуская руки. Снова нагнулся, нашаривая флакон. Может быть, выпить самому? Ахнуть одним глотком, и ну их, этих мифических тварей. Или послушаться Даэда, вернуть зелье ему.

— Интересно, — вспомнил вдруг, — а тебя элле не узнает? Ты ведь была. Ну, тогда. Из колодца.

Тинна покачала стриженой головой.

— Он видел только великую Неллет. Как и ты, избранный, видел только свою любовь. Жаль, что вы не успели.

— Где та любовь, — пробормотал Андрей, несколько смущаясь открытым словам сидящей рядом девушки, которую недавно так жарко целовал, — осталась, как ты говоришь, за пределами этого мира. Там.

— Там? — у Тинны округлился рот, — нет, избранный. Я не могу воплотиться в то, что за пределами. Она рядом. Поэтому я сумела. Мы с тобой сумели.

Стрелка, еле заметно дрогнув, опустилась еще немного. Через выпуклое стекло легли блики, в точности повторяя линии рисунка.

— Как рядом? — голос Андрея осип, он прокашлялся, резко повернувшись, — Ирка? Ирина, то есть. Рядом? В смысле тут?

— Она в Башне, — кивнула Тинна, — была, когда ты затосковал так сильно, что я воплотилась. Сейчас я не…

Даэд вдруг засмеялся, с шипением исторгая из горла слабые звуки.

Андрей вскочил, сжимая в руке нагретый флакон.

— Что? Чего ты смеешься?

— Вот сейчас, — голос был слабым, но яростным.

Пока Даэд не продолжил, делая передышку, Андрей успел подумать, что начатая фраза относится к положению стрелок. Вот. Сейчас!

— … ты поймешь. Меня. Две женщины забраны вниз. И твоя. Эйра. Твоя тоже там. Дай!

Андрей выдернул тугую пробку, содержащую в стеклянных гранях десятки, тысячи, миллионы миров. И в одном из них — Ирка, с ее откинутыми плечами и поднятым упрямым подбородком. В том же, где и слабеющая Неллет, лежащая без сил на роскошных покрывалах.

Не давая себе времени думать, быстро подошел к креслу, становясь за ним, в головах Даэда, а в собственной голове бились мерные слова. Вот. Сей-час. Вот. Сейчас. Пока стрелки не изменили положение. Пока рисунок и странная реальность полностью совпадают. Он положил руку на плечо советника. И запрокидывая голову, опрокинул флакон в раскрытый рот. Хлебнул, давясь и выкатывая глаза от резкого вкуса тягучей жидкости с душным запахом. И согнулся, зажимая рот рукой, так что его подбородок коснулся жестких волос на макушке сидящего.