Княжна Екатерина Распутина

Глава 17 Спасая жизни, приходится идти на крайние меры

Непогода хозяйничала за окном, резкий холод пробирал до костей, и слуги перешептывались лишь о неминуемых ночных заморозках, предрекающих гибель урожая. Лежа в постели, я внимала завываниям шквального ветра и монотонному перестуку холодных капель, барабанящих по стеклу.

Мои летние каникулы, наконец, вступили в свои права, чего нельзя было сказать о детях Петра Емельяновича. Их возвращение домой ожидалось лишь в августе — весь июнь они проведут за экзаменами и зачетами, а июль посвятят оттачиванию своих магических способностей. Младшим дочерям барона повезло больше: их ждала поездка к морю, заслуженная награда за усердную учебу.

О лазурных водах мне оставалось лишь мечтать. Как же хотелось хоть одним глазком взглянуть на колышущуюся водную гладь, ощутить мягкость песка под руками, внимая безмятежному шепоту волн, отдаться во власть умиротворения. Но мои мысли были заняты иным — семейством Соловьевых.

Подперев голову рукой, я вновь и вновь прокручивала в памяти свою жизнь в этом доме, лица и характеры его обитателей. Я отчаянно пыталась выявить убийцу, но пока безуспешно. Когда Анастасия, первая по счету (я стала нумеровать девушек с одинаковыми именами), слегла с болезнью, и у меня, и у Резника мелькнула мысль о предрасположенности к недугу. Но одно весомое «НО» разрушало эту теорию: я лично просканировала тело третьей жены Соловьева, и она была абсолютно здорова.

Теперь, когда похожая напасть обрушилась на Софью, моя голова раскалывалась от мыслей о том, как избавить её от этой тёмной сущности. Ссылаясь на нездоровье, женщина почти не покидала своих покоев. А Анастасия Первая, напротив, пошла на поправку, заслужив косые взгляды окружающих. Несомненно, её обвиняли в недуге Софьи. Но экспериментировать с Хромусом, леча вторую жену барона, мы не решились. Слишком долго она прожила с ним, вдруг заметит мельчайшие несоответствия, видимые лишь ей.

Яромир уехал в академию, чтобы завершить обучение и получить диплом. А его жена со дня на день должна родить. И мне никак не удаётся её обследовать. Хромус принёс мне книги по акушерству. Сегодня я дочитала последнюю из них и пришла к неутешительному выводу: если ребёнок Анастасии Второй не перевернётся в утробе, они обе умрут. Принимают роды в этом мире повитухи, обладающие лишь слабым даром целительства. Чему учат целителей в академии, я не представляла, но то, что Резник шарахался от беременной, как от чумы, наводило на определённые мысли: он понятия не имеет, как обращаться с беременными! А о том, чтобы принять у них роды, и вовсе не может быть и речи.

Хромус делился со мной горькими откровениями об этом мире и его отношении к исцелению. Оказывается, в городах имеются больницы для простолюдинов, но уровень помощи там чудовищно низок. Врач общей практики бегло осматривает несчастного, осмелившегося прийти со своей болью, и выписывает микстуры да порошки. А уж если дело доходит до экстренного случая, в дело вступают мясники, именующие себя хирургами. Тут предельно просто: отрезать, вырезать всё, что кровоточит и грозит скорой кончиной. Целительским даром, если повезёт, обладает лишь главврач, да и то весьма скудным. Редко, крайне редко, в эти богоугодные заведения попадают обедневшие дворяне, в ком проснулся дар исцеления.

Эти известия оглушили меня. В голове бился лишь один вопрос: «Где же остальные целители, прошедшие обучение в Академии? Неужели их настолько мало, что все они подыскивают себе теплые места в имениях на подобии, как у Соловьевых? Чтобы понять суть этого мира, заглянуть в его грязную утробу, мне необходимо окунуться в жизнь большого города. Но это, увы, случится не раньше, чем через четыре года».

Погруженная в мрачные думы, я не заметила, как спустилась вечерняя мгла. Сладко зевнув, я вскочила с кровати и помчалась на кухню, словно голодный волк на запах дичи. Подлетев к дальнему столику в углу, я невольно улыбнулась, увидев знакомую глиняную чашу, заботливо накрытую крышкой. Всегда умиляла эта трогательная забота поварихи.

Подняв крышку, я мгновенно облизнулась. Судак в сметанном соусе, щедро посыпанный изумрудным укропом, выглядел божественно. Присев к столу, я вооружилась ножом и вилкой и с голодным блеском в глазах приступила к трапезе. О, я обожала рыбу! Отправляя в рот тающий белый кусочек, пропитанный нежным соусом, я млела от удовольствия, едва сдерживая непроизвольное мурлыканье. И творожная запеканка была выше всех похвал. Закончив с ужином, я осушила стакан терпкого клюквенного киселя и, вытерев рот салфеткой, ощутила приятную сытость.

Несомненно, эта роскошная еда сегодня осталась невостребованной на барском столе. Но я не брезговала. Моему растущему организму отчаянно требовались витамины, и я была искренне благодарна поварихе за ее заботу. Ведь она могла бы и сама все съесть, или отдать другим слугам.

Подхватив миску, я опустила ее в кастрюлю с мыльным раствором, быстро вымыла, сполоснула в кадке с ледяной водой и перевернула на столе. Всегда убирала за собой. Может, именно поэтому мне и достаются такие лакомые кусочки.

Выйдя из кухни, я задумалась, чем бы себя занять. От непрерывного чтения и впитывания новых знаний мучительно раскалывалась голова. Решила проветрить ее, наблюдая за разбушевавшейся непогодой.

Войдя в малую гостиную, я подошла к окну, забралась на широкий подоконник и укрылась за тяжелой портьерой. Обожала это укромное местечко, особенно когда вокруг никого не было. Чужая, бессмысленная болтовня лишь нарушала ход мыслей, которые неизменно возвращались к моей прошлой жизни. Я отчаянно скучала по экипажу, по безмятежной, обеспеченной жизни вдали от этой средневековой грязи. Мы были на полном обеспечении, избавленные от забот о еде и одежде. Все наши мысли были посвящены освоению космоса и открытию новых планет.

Смутный гул из залы вырвал меня из плена раздумий, заставил напрячь слух. Кто это мог быть? Мысль о том, чтобы покинуть мое укромное убежище, была невыносима. Представляла, как, завидев меня, спрыгивающую с подоконника, они невольно зададутся вопросом: «Как часто она пряталась здесь и сколько наших слов до неё долетало?»

— Софьюшка, осторожнее, — заботливый голос Петра Емельяновича заставил меня замереть, как мышку.

— Петр, спасибо… А теперь оставь меня одну, — отозвалась женщина слабым, болезненным голосом.

Легкий скрип возвестил, что они опустились на диван. Тихий шорох… Вероятно, барон укрывал Софью теплым пледом.

— Софьюшка… Любимая, — прошептал он, осыпая ее невесомыми поцелуями. — Завтра поеду в Москву. Савелий Лукич советует обратиться к профессору Рогскому. Говорят, он лучший из целителей во всей столице, а может, и во всем государстве. Берет за лечение неимоверные деньги, но для тебя мне ничего не жалко.

— Спасибо, Петр, — Софья всхлипнула. — Твоя забота так трогает меня…

— Да что ты, Софьюшка. У нас с тобой дети… Да и я тебя любил и люблю, — успокаивал ее муж, а мне хотелось провалиться сквозь землю. Невыносимо было подслушивать чужой разговор.

— Если со мной что-нибудь случится, — ее голос дрогнул, — Петр… Я не хочу умирать… Не хочу… Я еще так молода, — горький плач женщины вонзился в самое сердце.

— Софьюшка, дорогая… Ты не умрешь… Я тебе обещаю, — шептал Соловьев, вкладывая в каждое слово мольбу. — Может, тебе чего-нибудь хочется? — спросил он, и в голосе его промелькнула слабая надежда.

— Знаешь… — она помолчала, словно собираясь с силами. — Я бы сейчас от шоколада не отказалась.

Разговор развивался именно в нужном мне направлении. Я пробудила в Софье аппетит, убедившись, что расстояние не станет помехой для лечения. Тяжелые, торопливые шаги возвестили об уходе хозяина дома — именно этого я и ждала. Медлить было нельзя.

Первым делом я обрушила на женщину паралич. Черная сущность затаилась глубоко, и стоило ей почуять опасность, она могла вцепиться в сердце жертвы мертвой хваткой. К тому же, Софья могла испугаться и попытаться встать, что привело бы к непредсказуемым последствиям. Где потом ее искать?

Активировав дар биоманта, я просканировала неподвижное тело больной. Убедившись в ее полной беспомощности, я обратилась к магии смерти, призвала ее и направила мысленный импульс: «Убить». Черная энергия взметнулась молнией и, пронзив спинку дивана, вонзилась в тело, а затем и в эту «кляксу»-убийцу. Удар был точным и сокрушительным. Сущность умерла мгновенно, но успела судорожно сжаться вокруг сердца, словно не желая расставаться с источником жизни. Я спешно расщепляла, а затем и уничтожала мертвую субстанцию, собирая ее остатки в желудке. В это же время исцеляющая энергия потоком устремилась по кровеносной системе, насыщая кислородом мозг и органы. Я действовала стремительно, и, как только последние щупальца исчезли с сердца, запустила его толчком.

Тяжелый вздох пронесся по комнате, затем учащенное дыхание, а за ним последовал приступ рвоты. Я намеренно очистила желудок женщины от дряни. Незачем ждать, пока мертвая субстанция переварится в организме.

— Софьюшка! Что с тобой! — разнесся взволнованный мужской голос.

Что-то с глухим стуком упало на паркетный пол, и я могла лишь догадаться, что это — шоколад.

— Не знаю, — с тяжелым, рваным дыханием выдохнула Софья и тут же сорвалась в причитания: — Я умерла… Умерла… Меня словно парализовало, сердце замерло… Ах, Петр… Не понимаю, что со мной стряслось. Сердце будто тисками сдавили, а потом отпустили, и оно затрепыхалось вновь. Меня вывернуло наизнанку… Боже, смотри, что из меня вышло! Неужели эта мерзость была во мне?

— Тише, тише, Софьюшка… Идем, отведу тебя в покои. Позову Резника, пусть посмотрит, что с тобой приключилось.

— Да твой Резник — бездарь! — раздраженно воскликнула она, в голосе прозвучал испуг. — Только и умеет, что царапины мужикам залечивать.

— Ну что ты напраслину наводишь? Вспомни, как он детей наших от простуды излечил… — его голос смолк, а по тихим неуверенным шагам и наступившей тишине в малом зале я поняла, что они ушли.

Облокотившись на деревянный откос, я закрыла глаза, чувствуя, как слегка дрожат пальцы. Напряжение было слишком велико. Действовать пришлось мгновенно, да еще на таком расстоянии — по моим прикидкам, метров семь. К тому же я задействовала дар биоманта на полную мощь, и теперь во всем теле ощущалась легкая слабость. Нужно было восполнить растраченные силы.

Прислушавшись к гробовой тишине в помещении, я откинула портьеру и спрыгнула с подоконника. Медленно обошла диван и, приблизившись к черному пятну на ковре, внимательно присмотрелась.

При первом уничтожении сущности я действовала основательно, расщепив ее на атомы, но сегодня времени на это не было. Я отщипывала от «кляксы» куски и впитывала их в желудок Софьи. Теперь могла рассмотреть все вблизи и убедиться: к убийству применили нечто чужеродное. На ум приходило лишь одно — «монстр из разломов». Но о таких тварях, что селятся в человеческом теле, ни в одной книге я не читала. Нужно спросить у Хромуса, может, он с подобным сталкивался. Впрочем, тут же напрашивался другой вопрос: «Как эта клякса попадает в тело? Целенаправленно такую дрянь никто в рот не возьмет».

Размышлять об этом вопросе я буду позже, а сейчас следовало как можно скорее покинуть это место. Не хватало ещё, чтобы меня здесь застали. И без того полным-полно недомолвок и недобрых взглядов в мою сторону.Поджилки предательски дрожали, когда я, словно приговоренная, шла в свою комнату. И всё из-за того, что никогда прежде не приходилось проводить столь отчаянное лечение. Если бы Петр Емельянович явился хоть на мгновение раньше, пока я вырывала Софью из ледяных объятий смерти, разразился бы настоящий апокалипсис. Ведь она и правда на несколько жутких минут перестала дышать, и мне пришлось творить почти невозможное: сражаться с чужеродной сущностью и одновременно, словно хрупкий сосуд, насыщать угасающий организм кислородом, поддерживая в нем тлеющие искры жизни.

Добравшись до комнаты, я спешно облачилась в ночную рубашку, нырнула под одеяло и, закутавшись до подбородка, попыталась согреться. Сырость и промозглость от дождей въелись в стены дома. Мысли неотступно возвращались к недавнему происшествию. Я анализировала исцеление Софьи и не забыла проверить свои магические каналы.

С завороженным любопытством я наблюдала за танцем черной и лазурной энергии, пульсирующей вдоль тела. Они напоминали кровеносную систему, но гораздо шире, насыщеннее по цвету и совершенно иного предназначения.

Пронизывая меня насквозь, магические силы вливались в источники и, словно напитавшись колдовской энергией, вновь вырывались наружу, обтекая каждый орган. Эти магические источники силы казались подобием сердца — своеобразный фильтр и механизм, куда поступает кровь, чтобы, при открытии клапана, выплеснуться в жилы, несущие драгоценную жизнь по всему организму.

Незаметно для себя я согрелась и провалилась в сон. Но среди ночи меня разбудил пронзительный женский крик, полный невыносимой боли. Топот ног в коридоре и приглушенный шум, доносящийся из кухни, дали понять: у Анастасии начались роды.

Не помня себя от волнения, я вскочила с кровати, накинула халат и, вылетев из комнаты, помчалась в покои роженицы. Но попасть туда мне было не суждено.

Надежда Викторовна перехватила меня у самой двери. Голос её был холоден, как зимний ветер: «Ты почему не в своей постели? Немедленно в комнату!» И уже с неуловимой дрожью в голосе добавила: «Маленьким девочкам не место при таинстве рождения. Придет твой час, сама познаешь».

Возразить было нечего, да и не посмеешь перечить. Лишь бросив полный тоски взгляд на закрытую дверь, откуда доносились крики Анастасии Второй, я развернулась и побрела прочь. Но внезапная мысль вспыхнула, словно искра в темноте. Не медля, я выскользнула из дома, чтобы претворить её в жизнь.

Продираясь сквозь кусты жасмина, словно сквозь тернии, я остановилась напротив окон, за которыми находились семейные покои второго наследника Соловьевых. Сосредоточившись, как никогда прежде, я направила тонкий магический импульс в сторону окон, наблюдая за его трепетным полетом. И с разочарованным вздохом прошептала: «Слишком далеко…»

Второй этаж, да ещё и расстояние до кровати роженицы — больше пяти метров… Сердце упало в пропасть отчаяния. Опустив голову, я поплелась обратно, ощущая острую боль от невозможности помочь Анастасии. Из книг по акушерству я знала, насколько опасно поперечное положение плода: тяжёлые осложнения, если вовремя не оказать помощь.

Стремительное излитие вод — и плод может замереть, части тела — крошечные ручки, пуповина — застрянут. Долгий безводный период, больше двенадцати часов, чреват удушьем.

Но страшнее всего — разрыв матки и гибель младенца. Оставалась слабая надежда на то, что в процессе родов плод займёт правильное положение, и всё обойдётся. Лишь молитва и вера в целительский дар повитухи оставались моей последней крепостью.

В моей прошлой жизни кесарево сечение было рутинной практикой при родовспоможении. В случае с Анастасией это был бы наиболее щадящий и разумный выход. Но в этом мире, увы, до подобного еще не додумались — или не желают идти по пути прогресса. Возможно, из-за редкости поперечного предлежания плода. Описание этой патологии я нашла на пожелтевшем листке одной из книг, принесенных Хромусом. Да и в целом эти тома были схожи по содержанию и удивительно подробно описывали зачатие, развитие ребенка в утробе по неделям, течение беременности и сам процесс родов. А вообще сведений по акушерству было слишком мало.

Словно юркая мышка, я проскользнула по коридору и нырнула в свою комнату. На кровати сидел Хромус, а его округлившиеся глаза напоминали тонкий фарфор кофейного сервиза.

— Знаешь, — начал он, когда первая волна потрясения схлынула, — не увидев тебя в комнате и услышав этот душераздирающий крик, я обо всем забыл и рванул на звук. Кисс… Неужели все женщины так мучаются, рожая?

— Думаю, нет. У Анастасии крупный плод, да еще и лежит неправильно, — ответила я, присаживаясь на кровать. Неожиданно меня захлестнула волна воспоминаний, вопрос жизни и смерти встал особенно остро. Снова пережила момент, когда лазерный луч пронзил мой корабль.

— Хромус, послушай, вот что мне непонятно. После моей гибели моя душа перенеслась в тело Катерины, но каким образом ты остался жив? У тебя тоже есть душа? — с живым интересом спросила я.

Зверек вздрогнул от моего вопроса, словно испуганная птичка, и, перебирая крохотными лапками, неуверенно побрёл ко мне по одеялу. Добравшись до колен, он замер, вскинул голову, и в бездонной голубизне его глаз плескалось раскаяние.

— Кисс… Прости меня. Меня сковал такой ужас, что я не осознавал своих действий. Когда ты еще дышала, я увидел в тебе ослепительный сгусток энергии, сияющей золотом. Как зачарованный, я ворвался в твое тело, вцепился в него, словно в спасительный источник жизни. А дальше — лишь вспышки ощущений. Оглушительный удар, вспышка агонии, твоя смерть… и наше пробуждение здесь. Я и помыслить не мог, что такое возможно… Ты меня простишь? — мольба в его глазах тонула, словно в глубоком омуте.

— Мне не за что тебя прощать, — ответила я, печально улыбнувшись. Подняла его на руки и, прижав к груди, тихонько закачала, словно дитя. — Я боюсь представить, что стало бы со мной без тебя. Ты больше, чем просто друг. Ты — часть меня. Как… младший брат, наверное. Твоя забота обо мне трогает до самого сердца. И знаешь… меня не страшит будущее, потому что я знаю, что ты будешь рядом. Ведь будешь? — прошептала я, с надеждой заглядывая в его глаза.

Хромус нежно потерся мордочкой о мою руку.

— Куда я от тебя денусь, бедовая ты моя. Без моей опеки и впрямь пропадешь, — он умолк, погружаясь в раздумья.

В комнате воцарилась тишина, звенящая даже. Лишь истошные вопли страдающей от боли Анастасии грубо вторгались в эту хрупкую идиллию.

— Знаешь, Кисс, — вновь заговорил Хромус, словно открывая тайну вселенной, — я только сейчас, после этого разговора, осознал, что вижу человеческие души.

— Чего⁈ — вырвалось у меня, и я, подхватив его на руки, приподняла к своему лицу, вглядываясь в его глаза.

— Твоя душа… Она, как солнышко, светит так ярко, озаряя всё вокруг. И у других людей словно маленькие солнышки теплятся в районе груди, особенно у детей. А вот у взрослых свет сильно приглушен, разнится от человека к человеку. В Вологде видел одного… У него она была черной, как уголь. И тип этот был крайне неприятной наружности, даже бандитской, скорее. Теперь-то понятно… Человеческая душа — это ведь зеркало мыслей и деяний.

— Ничего себе! — В моем голосе звучало неподдельное восхищение. — Я тоже хочу видеть человеческие души, — мечтательно прошептала я.

— Нужно проверить, верны ли мои догадки. Я в Вологду, — и он исчез, словно растворился в воздухе.

— Куда ты! — воскликнула я, но было уже поздно. — Непутевый, — пробурчала я, улыбаясь уголками губ, вспомнив, что этим словом Хромус обычно называет меня. А чего он? Зачем мчаться в город, когда в доме Соловьевых людей пруд пруди, да к тому же один из них — убийца…

Прошли сутки, тягучие и томительные. Из обрывков разговоров слуг я поняла, что у Анастасии отошли воды, но разрешиться она никак не может. Мои робкие попытки проскользнуть к ней в комнату пресекались всё той же заботливой Надеждой и вредным старикашкой Якимом. Ну не драться же мне с ними! А рассказать о том, что я могу помочь роженице… Кто поверит девочке одиннадцати лет, утверждающей, что она умеет исцелять?

Идя по коридору, погруженная в тягостные мысли, я чуть не стала помехой на пути Яромира. На него было страшно смотреть: глаза, расширенные от ужаса, горели не то безумием, не то первобытным страхом. Он словно ничего не видел перед собой. Подхватил меня на руки, когда я попалась под ноги, и смотрел, не мигая, с отстраненным видом, явно не понимая, кто перед ним. И именно в этот момент в голове моей вспыхнула гениальная, как мне показалось, идея.

— Яромир… Яромир, — тихонько позвала я, пытаясь достучаться до его сознания. — Ты мне делаешь больно. — Его пальцы судорожно сжимали мои руки, невольно усиливая хватку с каждым болезненным криком Анастасии. Опомнившись, он поставил меня на пол, но с места сдвинуться не мог, словно корни проросли сквозь половицы. Всё из-за того, что я наслала на его организм легкое оцепенение. — Боярин, дозволь у постели роженицы с иконой Божьей Матери помолиться. Я с няней по многим церквям ходила, все молебны знаю. Я ей помогу… Только поверь мне, — взмолилась я, сложив ладони вместе и посмотрев на него с мольбой, надеясь пробудить хоть искру разума в его помраченном взоре.

— Помолиться, — ответил он отрешенно, словно эхо дальней колокольни. — Да… Конечно, давай помолимся.

Сердце, подгоняемое тревогой, вырвало меня из оцепенения. Я метнулась в комнату, сорвала с иконостаса образ Пресвятой Богородицы и, прижав к груди, как драгоценную ношу, понеслась обратно к Яромиру.

— Пошли скорее, — прошептала я, хватая его за руку и увлекая за собой.

Новым барьером на пути к спасению стал сам глава семейства.

— Яромир⁈ — изумился он, в голосе слышалось недовольство. — Ты почему здесь? У тебя защита диплома.

— Я уже защитил, досрочно и с отличием, отец. Взял ранг магистра. Сейчас мне нужно к Анастасии.

— Не дури, — прорычал Петр Емельянович, гнев вспыхнул в его глазах. — Нечего мужчинам делать у постели роженицы.

— Мы ненадолго… Помолимся, — робко вставила я. — Петр Емельянович, неужели вы против молитвы, против помощи свыше? — вопросила я, глядя прямо в его смущенное лицо. Не дожидаясь ответа, я распахнула дверь и, подтолкнув нерешительного Яромира в спину, мы вихрем влетели в покои.

От жуткой картины крови на белых простынях и мечущихся рук повитухи, Яромир пошатнулся и побелел, как полотно. Но я не позволила слабости овладеть им.

— Чего встал, как истукан? — одернула его. — Иди к Насте, возьми ее за руку, поддержи. А я встану на колени здесь, у кровати, и буду молиться.

Повитуха, женщина в теле, с усталым лицом и недоумением во взгляде, проводила нас взглядом. Очередной стон роженицы, однако, вернул ее внимание к делу.

Водрузив икону у изголовья кровати, я опустилась на колени, сложила руки в молитвенном жесте и закрыла глаза. Ни одной молитвы я не знала, поэтому шептала бессвязные слова, но с усилием выделила: «Матерь Божья, Заступница всех страждущих, помоги рабе Божьей Анастасии…». А дальше мои губы беззвучно шевелились, повторяя то, что увидела, задействовав свой дар биоманта.

Едва присев у родового ложа, я направила импульс целительной энергии в измученное тело роженицы. К моему облегчению, плод перевернулся, заняв правильное положение головкой вниз. Однако околоплодные воды отошли уже давно, и крупный плод создавал ситуацию, в акушерстве именуемую «сухими родами» — состояние, возникающее при недостаточной увлажненности слизистой родовых путей. Причинами тому могли быть: преждевременное излитие вод, маловодие или затяжной характер родов, как в нашем случае, когда схватки и потуги продолжались в пределах нормы. Пришлось оказать помощь будущей матери и ее крупной малышке — не менее пяти килограммов, а то и больше. Кесарево сечение решило бы проблему быстрее и проще. Но сейчас важно было проверить состояние Анастасии на наличие инфекции и повышенной температуры, ведь она так долго не могла разродиться. К счастью, инфекции удалось избежать, лишь накопившаяся паника и усталость сковали ее тело.

Я направила поток целительной силы по всему телу девушки, возвращая ей бодрость и энергию. Особое внимание уделила родовому пути, не жалея целительной энергии для мышц тазового дна, связок и наружных половых органов, стремясь сделать их максимально эластичными и податливыми. Растянула все три слоя мышц, формируя широкий канал, по которому должен был пройти плод из своего временного домика.

Схватки возобновились с новой силой, и повитуха, увидев перемену в состоянии роженицы, принялась руководить процессом: «Не тужься, продыши потугу. Дыши поверхностно, короткими вдохами и выдохами. А теперь тужься!» Пока повитуха ободряла Анастасию, я бросила взгляд на нее и заметила, как она крепко сжимает руку Яромира, и ощутила легкий укол зависти к их любви. Спустя мгновения покои наполнил крик новорожденной. Анастасия разрыдалась, уткнувшись в лицо мужа, который склонился над ней, осыпая поцелуями.

И я не удержала слезу. Перед тем как покинуть их, я еще раз просканировала состояние малышки, бережно подправила ритм ее дыхания. В остальном она была совершенно здорова. Конечно, я не забыла и об Анастасии. Залечила крошечные трещинки, появившиеся после родов, и, удостоверившись, что с матерью все в порядке, поднялась с колен. Подхватив икону, я тихонько направилась к двери.

В покоях царила суета. Родители Яромира, только что прибывшие, кружились вокруг новорожденной, охали и ахали, кажется, еще не вполне осознав, что стали дедушкой и бабушкой. А я… Я была бесконечно рада, что смогла помочь этой маленькой душе увидеть мир.

Вернувшись в свою комнату, я без сил упала на кровать. Воспоминания о процессе родов, о первом, таком оглушительном крике новорожденной, мгновенно унесли меня в сон. Наверняка на лице застыла улыбка. Сил было потрачено немерено, но я не жалела ни о чем.