Княжна Екатерина Распутина

Глава 8 Разбор полетов выявил крошечный прокол

Третий день Хромус вместо меня выполнял распоряжение Софьи и ее дочерей, а я оккупировала личные покои, которые теперь приходилось убирать самой. Хотя в этой обязанности крылась свобода от незваных гостей. Раскинувшись на кровати, я погрузилась в лабиринты человеческой анатомии, и уже первые страницы озарили меня пониманием: биология и анатомия — близнецы в стремлении постичь суть живого.

Анатомия, словно скульптор, лепящий форму, исследует строение тела, организмов и их частей, проникая глубже тканевого уровня. Она не только созерцает внешний облик, но и препарирует внутреннюю форму и структуру каждого органа, входящего в этот сложный ансамбль.

Биология же, в свою очередь, раскрыла мне когда-то иные горизонты: клеточная теория, провозглашающая клетку основой всего живого, фундаментальные механизмы и химические процессы, единообразные во всех клетках. Теория генов — здесь даже непосвященному известно о кодировании наследственности в ДНК, эстафете, передаваемой из поколения в поколение. И, наконец, гомеостаз — таинственный дирижер физиологических процессов, поддерживающий незыблемость внутренней среды организма.

Первая глава анатомии раскрывала тайны покровного слоя человека — кожи и слизистых оболочек, этого живого барьера, оберегающего организм от натиска внешних угроз и внутренних бурь.

Внешние угрозы окружали со всех сторон. Мозоли на руках кровоточили, тонкая пленка запекшейся крови лишь дразнила ноющей болью. Любые попытки залечить их оказывались тщетными.

Я погрузилась в анатомию кожи, изучила наизусть три ее слоя: эпидермис, дерму и гиподерму. Узнала об их функциях: защите от внешних воздействий, терморегуляции, выделении продуктов обмена и даже дыхании. Теперь я пробиралась сквозь чащу патологий кожи, анализируя инфекции, аллергические реакции, аутоиммунные заболевания и даже касаясь генетических болезней, словно путник, забредший в мрачный лес.

— Да-а, — протянула я, и в голосе сквозила безнадежность, словно дальше и правда только мрак.

Первые впечатления о магии были сродни зачарованному сновидению, но реальность оказалась куда прозаичнее: «Чем дальше в лес, тем дремучее», — кольнуло в сознании. «Тут голова нужна, как целый альянс ученых мужей», — пробурчала я, переворачивая страницу учебника. Шевеля губами, прочла: «Опорно-двигательная система». И тут же погрузилась в хитросплетения скелета и прикрепленных к нему мышц.

Из обрывков чужих речей я поняла, что девочка, чье тело стало моим новым пристанищем, страдала от слабоумия — недуга, перед которым целители этого мира были бессильны, как, в принципе, и в моем прошлом мире. Отсюда следовал странный вывод: мой разум, казалось, был практически девственно чист, словно пустой холст, готовый принять любые краски. Иногда знания впитывались с поразительной легкостью, словно губка, жадно вбирающая влагу. Но порой я словно проваливалась в зыбкое болото. Мысли становились густыми и вязкими, словно патока, каждое движение давалось с усилием, и даже дыхание становилось тяжелым. А потом внезапно плотина словно рушилась под напором, и я запоминала каждое слово, каждую букву, словно прожигала их каленым железом в памяти. Странный, необъяснимый феномен. Но спросить было не у кого, и я, затаив дыхание, углубилась в изучение… пищеварительной системы.

— О-о-о, — проныл Хромус, вваливаясь в покои в моей личине. Он представлял собой жалкое зрелище: ноги волочились, руки безвольно повисли, спина согнулась под бременем невыносимой усталости, а на лице застыла вселенская скорбь. — О-о-о, — повторил он, словно выдыхая саму душу. — Моя истерзанная нервная система воет под натиском этих трех фурий. Две худосочные мегеры, соревнуясь, осыпают меня поручениями, а эта сиськастая ведьма заставила бедного Хромуса вылизывать пыль под каждой кроватью в этом проклятом особняке.

Я перебралась на самый край кровати, примостившись бок о бок со своим двойником.

— Прости… Я не учла, что и ты можешь изнемогать от этой работы не меньше меня, — прошептала я, и в голосе звучала искренняя вина. — Твоя пытка подошла к концу…

— А у тебя что, уже стерлись кровавые полосы с ладоней? — он встрепенулся, а в его глазах затеплилась робкая надежда.

— Еще нет, — в моем голосе плескалась безысходность. — Но ты ведь тоже не из стали.

— Вот еще, — проворчал он и, обернувшись юрким зверьком, забегал по кровати. Взволнованно и умилительно взмахивая крохотными хвостом и лапками при каждой фразе, он словно дирижировал своим возмущением. — Эти гнусные издевательства должны прекратиться! Может, обратиться в чудовищного монстра и прогнать этих сухопарых мегер по всему поместью? Упадут в обморок от ужаса, их унесут в комнаты, и дело с концом… Хотя нет, — надулся он, словно маленький обиженный божок. — Замучают жалобами и мольбами. То им будет нестерпимо жарко, и придется стоять над ними, обмахивая опахалом, то вдруг подскочит температура, и тогда на их пустые головы нужно будет укладывать ледяные компрессы… Нет, это не выход. Может, напустить на них проклятие несварения желудка? Зверек замер, мордочка его озарилась внезапным откровением, а в глазах заплясали искорки предвкушения.

Я тихонько хихикнула, подхватила его на руки и, прижав к груди, принялась нежно покачивать, переполненная радостью оттого, что у меня есть такой бесстрашный друг.

— И где ты набрался таких словечек? — поинтересовалась я.

Порой Хромус выдавал такое, будто только что сошел с корабля в порту. Сама не знаю, где я это выражение услышала, но сейчас оно почему-то пришлось как нельзя кстати.

— Да что ты понимаешь! — возмутился он, вырываясь из моих объятий и возобновляя свою царственную поступь по кровати. — Я, между прочим, в разломы хожу, с охотниками общаюсь. А они, знаешь ли, народ прямой, иногда такое загибают, что у меня уши в трубочку сворачиваются! И знаешь, какие у них любимые темы? — Он замер, вытянувшись по стойке «смирно», и, увидев мой отрицательный жест, торжественно провозгласил: — Монстры и бабы!

Я не выдержала и расхохоталась. Отсмеявшись, удивлённо спросила: — Как же ты в таком виде беседы с ними ведёшь?

— Кисс, — возмутился он. — У тебя от знаний мозги совсем закипели! Я в разломы хожу, и чтобы меня за монстра не приняли, принимаю облик Володи Серого. Хороший был малый… Умер от ран, сколько я в него целебных зелий не вливал. Володя жил в глухой сибирской деревушке, бабушкой воспитанный, а когда она померла, подался ближе к людям. Дара магического не имел, брал монстров силой и умением мечом владеть. Сибирский здоровяк, одним словом. Их бригада на привале сидела, когда мохра напала. Проглотила вместе с котелком, в котором каша варилась. Червя я убил, охотников из брюха вытащил, да поздно. Тела были исполосованы серповидными зубами твари, в ранах яд… Все умерли. Долго я за ними наблюдал, изучал, слушал. Жаль, не успел помочь. Когда последний охотник дух испустил, я карманы их обчистил, документы, деньги… Всё забрал. Тела похоронил, паспорт Серого себе оставил, а остальное в гильдию сдал.

— Да уж… Грустная история, — промолвила я с тоской и тут же вздрогнула, словно от укола, когда дверь скрипнула, приоткрывшись, и в щели показалось лицо Глафиры.

— Госпожа Катерина, вам велено спуститься на первый этаж. Софья Николаевна намерена лично указывать вам на недочеты сегодняшней уборки.

— Что⁈ — взвизгнул Хромус, взмыл к потолку, как ошпаренный, и, искрясь негодованием, растворился в воздухе.

Проводив зверька завистливым взглядом, я тяжко вздохнула, ощущая горечь от невозможности так же мгновенно раствориться в пространстве. Поднявшись с кровати, я побрела навстречу неизбежной промывке мозгов.

Софья величественно восседала в кресле гостиной, словно королева на троне, и нервно поглаживала рыжего кота, пытаясь унять раздражение, вызванное, несомненно, плодами «моего» труда. Заметив меня, она мгновенно выпрямилась, словно кол проглотила, и окинула ледяным, презрительным взглядом. Губы ее уже приоткрылись, готовясь извергнуть поток нравоучений, но тут случилось неожиданное: кот вдруг взвыл, вцепился когтями в ее ноги, скрытые под дорогим платьем, и, вырвавшись, пулей вылетел из комнаты.

За спиной Софьи мелькнула дымчатая тень, и мне стоило огромных усилий сдержать смех. Хромус отомстил ведьме. Опустив взгляд, я представила, как в ушной раковине образовалась плотная, непроницаемая пленка, отгораживающая от мира звуков, и позволила себе безмятежно погрузиться в собственные мысли.

Легкое, но цепкое прикосновение к плечу заставило меня поднять голову. Встретив разъярённый взгляд Софьи, я вдруг осознала, что мир вокруг погрузился в звенящую тишину. Меня словно кипяток пронзил от макушки до пят, дыхание превратилось в судорожные вздохи, а сердце заколотилось в груди, как пойманная птица. Единственная мысль, словно ледяной клинок, пронзила сознание: «Я оглохла». Липкий страх, словно ядовитый плющ, оплел тело, обжигая кожу колкими мурашками, заставляя дрожать всем телом. Паника захлестнула меня с головой, я заметалась, словно раненая птица в клетке. Разум судорожно цеплялся за мысль, бьющуюся набатом в голове: «Я не могла оглохнуть. У меня обычный слух, все препятствия к нему уходят!»

— Я к тебе обращаюсь, мерзавка ты мелкая! — визгливый фальцет Софьи пронзил тишину и вернул меня в реальность.

Ее вопли хлынули бальзамом на измученную душу. Волна эйфории окатила меня с головой, сковывающие оковы страха медленно спадали, обнажая изнеможение и растерянный вопрос: «Что это сейчас со мной было?».

— Пошла вон! — завизжала Софья, не видя во мне ни тени отклика на ее гневную тираду, которую я не слышала.

В своем неистовом исступлении вторая супруга Петра Емельяновича довела себя до белого каления. А я, все еще окутанная призрачным эхом минувшей глухоты, пребывала в оцепенении, словно громом пораженная.

На дрожащих ногах я доплелась до одной из колонн, когда до слуха донесся голос Якима.

— Ваше Сиятельство, Дмитрий Петрович из деловой поездки прибыли. Какие будут распоряжения?

— Оповести всех домочадцев. Встретим его с положенными почестями и радостью, — ответила она, но я уловила в ее глазах отблеск льда.

Любопытство заворожило меня. Я прильнула к прохладной мраморной колонне и замерла, словно мышь перед удавом, в ожидании старшего наследника рода Соловьевых.

Гостиная, как будто превратилась театральные кулисы, медленно вбирала в себя членов семейства. Моя робкая попытка скрыться потерпела фиаско. Две сестрицы-мегеры, словно коршуны, выследили меня. Проворно юркнув в мою сторону, они дождались момента, когда никто не видел, и Алёна, словно гадюка, ужалила мою руку щипком, а Василиса дернула за волосы. Эта детская жестокость, направленная на более слабого и младшего, вызывала во мне отвращение. И без того мрачное настроение рухнуло в бездну отчаяния. Слёзы навернулись на глаза от одной лишь мысли, что Хромус, помимо непосильной работы по дому, вынужден был терпеть ещё и эти унижения. И ведь ни словом не обмолвился, мой храбрый, преданный друг.

Тяжёлые шаги заставили меня съежиться. Взгляд, прикованный к дверям, замер в ожидании, и вот они распахнулись, являя миру Дмитрия. Богатырь! Высокий, как дуб, широкоплечий, словно скала, он вобрал в себя черты обоих родителей. От отца — смоль волос и горящие карие глаза, от матери — чувственные губы, тронутые лёгкой усмешкой. Может быть, это взгляд десятилетней девочки, в чьем теле я оказалась, но Дмитрий казался воплощением силы и мужественности. Сияющий взор и озорные искорки в глазах выдавали его живой ум. Мечта любой девушки. Будь я прежней, пропала бы, утонула в этом омуте. Но сейчас, запертая в теле ребёнка, я лишь с любопытством наблюдала за этим юным богом, пока не думая о любви.

— Как же я соскучился! — прогрохотал он, словно летний гром, подхватил родную сестренку на руки и, будто пушинку, подкинул к потолку. Встретившись взглядом с её счастливым смехом, он бережно поймал её и осыпал щеки поцелуями. — А я тебе сокровище привез! — объявил он, сияя от радости, и обернулся, наблюдая, как двое слуг, кряхтя, вносят в холл окованный сундук.

Дальше развернулась феерия подарков. Дмитрий преподнес Светлане диковинную куклу, словно ожившую в его руках и готовую в любой момент пуститься в пляс. Алену и Василису осыпал шелками, достойными нарядов принцесс, и ободками золотых колечек, словно сотканных из солнечного света. Софью одарил парчой, отливающей благородным блеском, и элегантной сумочкой, намекающей на тайны и светские рауты. Матери вручил схожий подарок, но в иной цветовой гамме, — мудрый жест, призванный усмирить возможную искру соперничества между супругами отца. Михаилу достались ножны, скрывающие сталь клинка, а своей жене, Анне, он с нежностью преподнес бархатный футляр. Когда она открыла его, по залу пронесся вздох восхищения. Я же, разумеется, промолчала, лишенная возможности разделить всеобщий восторг, ибо таинственное украшение осталось скрытым от моего взгляда. Анна одарила мужа многообещающей улыбкой, принимая драгоценность, и в благодарность ласково провела кончиками пальцев по его руке.

В холле стоял гул оживленных голосов, каждый с упоением рассматривал свой подарок, делился впечатлениями, и лишь я одна ощущала себя чужой на этом пиру жизни, словно незваная гостья на чужом празднике.

— А это кто у нас такая? — прозвучал голос совсем рядом, и я утонула в бездонной темноте его глаз. — Как зовут тебя, красавица? — вопрос прокатился бархатным шепотом.

— Екатерина Распутина, — пролепетала я, не понимая, отчего внезапная робость сковала меня.

— Хм… — Дмитрий задумчиво нахмурил брови, словно решая сложную головоломку. Разгадку подсказала мать.

— Петр подобрал на улице, сказал, лучше супруги для Михаила не сыскать, да еще и княжна, сразу наш род возвысит, — спокойно произнесла Надежда, но в голосе ее проскользнул еле заметный укол в сторону второй жены Петра Емельяновича.

— Вот оно что! — удивился он. — А я ведь чувствовал. Вроде всем подарки купил, а что-то меня удерживает. Устал бродить по Москве, зашел в старинную ювелирную лавку и замер. На витрине золотые серьги с бирюзой. Словно приворожили. И в то же время понимаю — не для кого их брать. Но продавец, заметив мой интерес, тут же принялся расхваливать товар, поведал, что серьги эти из коллекции самой Марианы Распутиной.

— Неужели у этой склочной старухи был настолько дурной вкус? — прошипела Софья, презрительно скривив губы. — Впрочем, с чего-то ведь нужно начинать копить Екатерине приданое, вот и начнем с сережек.

Боярыня, словно расфуфыренная пава, проплыла через холл и замерла возле нас.

— Э-э-э… нет, — усмехнулся Дмитрий. — Серьги по праву принадлежат Екатерине. Держи, красавица, — промолвил он, взял мою ладонь, перевернул ее вверх и замер, пораженный, глядя на едва зажившие рубцы от мозолей. — Что это с твоими руками? — хрипло выдохнул он.

— Исполняла волю Софьи Николаевны и ее дочерей. Двор мела, комнаты убирала, пыль стирала под кроватями во всем доме, — поделилась я наболевшим.

— Как это понимать? — прогремел старший наследник рода Соловьевых голосом, словно поднявшимся из склепа, и я почувствовала, как ледяной холод сковал холл.

— Имею полное право! — выплюнула Софья, словно ядовитый плевок. — Она нас всех обманула, прикинулась юродивой, да к тому же она моя будущая невестка, и я вольна распоряжаться ею как захочу.

— Ты упустила одну деталь, — процедил Дмитрий, с трудом сдерживая клокочущую ярость, и от его взгляда Софья невольно отшатнулась. — Екатерина еще не твоя невестка, и ты не смеешь измываться над невинным созданием. Яким! — рявкнул он, и слуга, словно вызванный из небытия, возник рядом. — Анатолия Радионовича сюда! — приказал он тоном, не допускающим возражений.

Взгляд целителя блуждал в растерянности, он словно не мог постичь, чем навлек на себя столь яростный гнев явившегося старшего наследника рода.

— Ответь мне на один вопрос: почему ты не залечил раны у Екатерины?

Радионович, словно беспомощная птица, переводил испуганный взгляд с меня на Софью, затем на Дмитрия, описывая жалкий круг. Я решила оградить целителя от надвигающейся бури, имя которой — Соловьев.

— Анатолий Радионович ни в чем не виноват. Мне не разрешили обращаться к нему за исцелением, — прошептала я, потупив взор.

— Та-ак, — протянул Дмитрий, а следом прогрохотал, словно гром среди ясного неба: — С этой минуты княжна Екатерина Распутина находится под моей защитой. И только я имею право давать ей поручения.

— Ты не понимаешь! — взвизгнула Софья, словно ужаленная змея. — Эта плутовка украла старую одежду Михаила, переоделась в нее и бегала по полигону! Это немыслимо для девочки!

Легкая, едва заметная улыбка заиграла на красивых губах мужчины.

— А ты зачем, красавица, бегала? — спросил он с лукавой толикой смеха в голосе.

— Хочу быть сильной, чтобы с монстрами сражаться! — выпалила я, не раздумывая, и тут же оглушительный, басистый смех сотряс воздух.

— Затея у тебя, прямо скажем, дивная, — произнес он тоном, сквозь который сложно было пробиться к истине, шутка это или серьезность. — Такой красавице, как ты, грех отказывать. Завтра и начнем твои тренировки, — объявил он, бросив на Софью взгляд, полный надменного превосходства, а затем перевел его на целителя.

Я не сомневалась, всё, что он говорит, — умышленный выпад против Софьи, чувствовалось, не жалуют ее в этом доме.

— Залечи раны, и серьги княжны сейчас же должны оказаться в ее ушах, а то мало ли, у кого еще на них виды имеются, — съязвил он, обращаясь к Николаевне, та лишь скривила губы в презрительной гримасе и, развернувшись, вернулась на свое место.

Затаив дыхание, я следила за целителем, стараясь впитать каждое его слово, каждое движение рук. С трепетом наблюдала, как кожа на ладонях, словно по волшебству, обретает здоровый вид. Но когда дело дошло до сережек, во мне что-то сжалось.

В прошлой жизни украшения для меня были под запретом. Они могли помешать выполнению задания, зацепиться за коварное растение на чужой планете и спровоцировать вспышку агрессии. Процесс прокалывания ушей в прошлом мире был до смешного прост и безболезнен. К мочке прикладывали аппарат, который сначала впрыскивал обезболивающее, затем делал мгновенный прокол, и вот уже в ухе красовалась серьга.

— Не бойся, — вырвал меня из плена воспоминаний ласковый голос целителя, словно сотканный из шепота ветра. — Будет легко, как прикосновение комарика.

Утешение его показалось мне горькой иронией. Комариные укусы этого мира уже оставили на моей коже нежеланные отметины, и воспоминания о них не вызывали восторга. Поэтому, когда теплые, сильные руки поднесли к моей мочке серьгу, я замерла, словно зверь, загнанный в угол. Дыхание остановилось, разум сжался в одну точку, сконцентрировавшись на предчувствии боли. Холод металла коснулся кожи, и я вздрогнула. Мысли, словно испуганные птицы, взмыли ввысь, рисуя в воображении картину: как в нежной плоти мочки, сотканной из тончайших нитей ареолярной и жировой ткани, прокладывается узкий, безболезненный путь, по которому легко скользнет холодная швенза.

— Никогда прежде такого не видывал, — пробормотал мужчина в задумчивости, коснувшись другой мочки уха.

А я вновь и вновь мысленно прокладывала тернистый путь сквозь ткани, помня каждое мгновение.

— Что-то неладное? — с тревогой в голосе спросил Дмитрий, обращаясь к целителю.

— Впервые вижу, чтобы швенза входила с такой податливостью, словно в масло, — целитель обернулся ко мне. — Княжна Екатерина, осмелюсь спросить, не были ли ваши уши уже проколоты прежде?

Вопрос застал меня врасплох, но ответ я знала наверняка.

— Память моя недавно была словно чистый лист, я ничего не помню ни о себе, ни о своей семье, — пожала я плечами. — Но с тех пор, как ко мне вернулось сознание, я не припомню, чтобы у меня были проколоты уши. Так что же все-таки не так? — В голосе прозвучало любопытство, смешанное с легкой тревогой.

— Я даже не успел применить магию, чтобы обезболить вас… И все же, повторюсь, швенза вошла в мочку уха так легко, будто там уже давно зиял потайной проход, а это невозможно.

После этих слов меня изрядно тряхнуло, и я решилась на отважный шаг в попытке разузнать немного о моем магическом даре.

— Так, может, во мне целительский дар пробудился? — прошептала я, озвучивая терзавшую меня надежду, и робко коснулась серег.

Резник усмехнулся, без тени злобы в его взгляде. Проведя ладонью по моим волосам, словно успокаивая встревоженного зверька, он мягко возразил: — Хоть ты и обзавелась фамильяром в экстремальной ситуации, твоему источнику света еще рано пробуждаться. И даже если бы случилось невероятное, дар целителя воздействует на человека иначе. Возможно, твои уши когда-то и были украшены сережками, но со временем, за неимением оных, отверстия заросли. Под воздействием моей целительной силы прокол ушной мочки произошел столь необычным образом, что ты этого и не почувствовала.

— Спасибо, — слова благодарности прозвучали приглушенно, сквозь пелену разочарования, окатившего меня, как ледяной душ. Мечта о целительстве рассыпалась прахом, словно карточный домик, рухнувший от дуновения ветра. — Благодарю за чудесный подарок, — обратилась я к Дмитрию, стараясь придать голосу хоть толику бодрости, и тут же, не давая ускользнуть моменту, напомнила: — Надеюсь, вы не забудете о своем обещании и приступите к моим тренировкам.

В этот момент на широком плече Дмитрия материализовался Хромус. Полный любопытства, он выгнулся, окинул взглядом лицо старшего наследника рода Соловьевых и, не теряя ни секунды, ухватился лапкой за его аристократический нос с едва заметной горбинкой, слегка сжав его. Не ведала, что он пытался выяснить таким экстравагантным способом, но Дмитрий разразился заразительным, раскатистым смехом.

— Значит, это и есть твой фамильяр, — протянул он, пытаясь коснуться Хромуса. Но тот, словно тень, ускользнул, не дав себя поймать. — Весьма забавный, — ухмыльнулся мужчина, окинув холл оценивающим взглядом. — Жду всех к вечернему столу… И тебя это тоже касается, — бросил он смотря на меня.

В ответ я лишь едва заметно кивнула и поспешила укрыться в своей комнате, все еще ощущая на коже ледяное дыхание недавних событий.

Ворвавшись в покои, я первым делом застыла перед зеркалом, любуясь отблесками золота. Мой взгляд приковала к себе изысканная серьга. Ее основа, выполненная в форме капли, была обрамлена мерцающей россыпью крошечных камней, а в самом центре покоился круглый, приглушенно-голубой камень, словно отражение моих собственных глаз. Не знаю почему, но эти серьги отозвались в моей душе тихим светом, необъяснимо пленив мое сердце.

Губы сами разошлись в счастливой улыбке, но она тут же сошла с моего лица. Нахлынуло недавнее огорчение, что я не целитель. Движения стали механическими: пальцы расстегнули замок серьги, освобождая её из плена мочки уха. Перед зеркалом, вглядываясь в крошечную точку прокола, я почувствовала, как мысли в голове раздуваются, словно кузнечные меха, разжигая пламя удивления. В памяти всплыл образ безупречно гладкой кожи, не тронутой даже намеком на рану. И тут произошло невероятное: на моих глазах, словно по волшебству, прокол исчез, оставив лишь невинную, чистую поверхность.

— Хромус, — позвала я, голос дрожал, как осенний лист на ветру.

Друг возник мгновенно.

— Горе ты мое луковое, что с тобой опять случилось?

Я протянула ему серьгу, и рука, словно предательница, дрожала, выдавая волнение. Затем дрогнувшим пальцем коснулась отражения в зеркале, указав на мочку уха, и прошептала: «Прокол исчез».

Он проворчал что-то неразборчивое, явно не предназначенное для моих ушей, колко бросив: «Ежа тебе в одно место, чтобы голова другим была занята и руки не чесались», — потом перевел взгляд с моего отражения на мое ухо, разглядывая его с подозрением. «Действенная чистота, ни единого изъяна. Что ты натворила?»

— Ничего, — пробормотала я, чувствуя, как подступает ледяная волна паники, а к горлу — ком слез. «Я не понимаю, что со мной происходит. Резник говорил, что мой магический дар еще не пробудился. Но проколы появились сами собой, а теперь один исчез… Что мне делать? Я не могу обратиться к целителю, он задаст вопросы, на которые у меня нет ответов».

— Слушай ты больше этого эскулапа, — недовольно проворчал зверек. — Дар в тебе пробудился, я нутром чую. Какой — пока загадка. Думаешь, я тут без дела хвост протираю? Всю библиотеку вдоль и поперёк перепахал, а разгадку цвета твоей магии так и не нашёл.

— Что же мне делать? — отчаяние плеснуло в голос, и первая слеза, словно капля раскалённого металла, обожгла щеку.

— Отставить нюни! — рявкнул Хромус. — Шевели мозгами и вспоминай, о чём думала, когда тебе ухо собрались прокалывать.

— Да ни о чём особенном! — огрызнулась я, обидевшись на его тон. — Просто вспомнила строение мочки, представила, как в этой смеси ареолярной и жировой соединительной ткани образуется тоннель прокола.

— Стоп, — оборвал меня друг. — А теперь глянь в зеркало.

Я бросила взгляд на свое отражение и ощутила, как челюсть словно налилась свинцом.

— Вставляй серьгу, живо! Пока твоя бестолковая головушка еще чего-нибудь не наворотила, — завопил зверек, и я, не мешкая, выполнила его приказ.

На ватных, непослушных ногах я доковыляла до кровати и присела на край. В голове роились обрывки недавних событий, не проливших свет на природу моего дара, а лишь ещё больше запутавших его суть.

— Я просто не знаю, что мне делать, — прошептала я, и в голосе слышался неприкрытый страх. — А если я подумаю, что у меня на лице… ну, например, прыщ вскочил?

Фамильяр подскочил, больно хлестнул лапкой по моей руке и, взвизгнув, заверещал: — А ну верни всё, как было! Взрослая девица с мозгами любопытного ребёнка! Не смей даже думать о болезнях и представлять их на себе, иначе умрёшь молодой и… некрасивой!

— Хромус, миленький, мне до жути страшно, — прошептала я, дрожа всем телом.

— Не волнуйся, пташка. Чувствую нутром, разгадка твоего диковинного дара плещется где-то на поверхности. А то, что он из ряда вон выходящий, добавляет… Не знаю, как тебе, но мне точно седых волос. Придется мне по соседям прошвырнуться, пыль с их библиотечных полок смахнуть.

Я с прищуром вгляделась в дымчатую, словно пепел, шерстку зверька и не увидела ни единой седой волосинки. Вздох облегчения сорвался с моих губ, но тревога осталась. Я знала, что друг не успокоится, пока не докопается до истины, и мы, наконец, выясним, какой у меня магический дар.