Княжна Екатерина Распутина

Глава 24 Неожиданная встреча со старой знакомой

Грубый рокот мотора за окном вырвал меня из цепких объятий сна. Открыв глаза, я повернула голову и бросила взгляд на окно. Послышался неразборчивый мужской разговор. Дружинники, снова собираются в путь, на этот раз под Москву. Ближайший разлом, благодаря нашей с Хромусом «помощи», исчез. Теперь за диковинной добычей приходится далеко ездить.

Сладко потянувшись, я скинула одеяло и бодро вскочила на ноги. День обещал быть насыщенным, и начинался он, как и всегда, с ванны и бодрящей утренней пробежки. Я хоть и выкинула из головы махание мечом, отказываться от оздоровительной гимнастики не собиралась. Пробежка — словно глоток свежего воздуха для тела и души, залог бодрости на весь день. В усадьбе мои чудачества давно никого не удивляли.

Закончив утренний ритуал, я вернулась в комнату и принялась одеваться. Льняной костюм цвета хаки идеально подходил для бега. Натянув футболку и брюки, набросила ветровку, застегнув пуговицы до самой шеи. Затем последовали носки и мягкие кожаные мокасины. На улице сухо, так что обойдусь без тяжелых ботинок. В них и бегать-то несподручно.

Выскользнув из комнаты, я тенью пронеслась по коридору и, вырвавшись на крыльцо, жадно вдохнула утреннюю прохладу. Заря только начинала расписывать небо акварельными красками, обещая чудесный день. Легко спрыгнув со ступенек, я пустилась в неторопливую пробежку по садовой дорожке. Мелькнув мимо бронетранспортера, я заметила Михаила. Он бросил на меня исподлобья хмурый взгляд. Третий сын Петра Емельяновича, раздавшийся вширь и вымахавший в росте, казалось, расцветал, словно тесто на дрожжах от атмосферы разлома. Слуги поговаривают ему уже невесту подыскали. Стараясь не замечать его, я прибавила шаг и вскоре выбежалa на укатанную дорогу, уходящую змейкой между изумрудных лугов.

Чтобы пейзаж не приедался, я ежедневно меняла направление бега, и за пять лет мои ноги исчертили карту владений барона Соловьева. Сегодня мой путь вился в сторону крупного села Мякиши, что раскинулось в десяти верстах от усадьбы и гудело жизнью более сотни семей. В само село я не заглядывала, предпочитая любоваться им издали, избегая цепких, как репейник, взглядов сельчан. Обогнув пастуха, чьи рожки уже гнали пеструю волну коров на пастбище, я прибавила шагу и свернула к озеру.

Озеро Большое, одно из самых крупных на баронских землях, манило к себе красотой, способной усладить любой взор. Добежав до крутого яра, я остановилась, тяжело дыша после стремительного бега, мое лицо расплылось в счастливой улыбке. Водная гладь, казавшаяся мне огромным лазурным блюдцем, приветствовала своей кристальной чистотой, по которой, словно крошечные корабли, сновали утки и гуси.

Переведя дух, я возобновила бег, а голову терзали мысли о предстоящем занятии с учителями — пустом, как выеденное яйцо. Если бы я следовала их указкам, то вряд ли освоила бы грамоту, а с арифметикой, вероятно, дальше счета пальцев дело бы и не пошло. Но меня они устраивали, ведь пока они спали, я могла погрузиться в тишину медитации, плести узоры собственного внутреннего мира.

Далекий, надрывный рев коровы, наверняка зовущего своего теленка, заставил меня повернуть голову. От неожиданности я едва не потеряла равновесие, резко застыв на месте. В двухстах метрах, над изумрудным полем, зловеще клубилась черная дымка. Это предвестие беды обожгло меня ледяным ужасом, сердце бешено заколотилось в груди. Самой себе изумившись, я отбросила мгновенный страх и кинулась навстречу трагедии.

Мне показалось, я преодолела разделяющее нас расстояние в мгновение ока. Не теряя ни секунды, на бегу выпустила луч диагностики. Расшифровка состояния девушки, распростертой ничком, обожгла сознание: множественные ушибы, перелом руки, выкидыш, обширная гематома под черепом. От ужаса перехватило дыхание, но я быстро взяла себя в руки и приступила к лечению.

Направив целительную энергию по израненному телу незнакомки, я сосредоточилась на очагах, грозивших неминуемой гибелью. В какой-то момент селянка пришла в сознание и, опершись на дрожащие локти, поползла к краю обрыва. Ее жуткое намерение пронзило меня словно кинжал.

— Еще чего надумала, — проворчала я, обрушивая на несостоявшуюся самоубийцу паралич конечностей и останавливая кровотечение.

— М-м-ма-ма-а, — закричала она, с хрипом закашлявшись, когда ребра встали на место. Срастить их было делом нехитрым.

Далее, скрупулезно, я проходила целительной силой по ее несчастному телу, рассеивая свежие и застарелые кровоподтеки. Когда последняя гематома растворилась, я осторожно перевернула девушку и замерла, едва сдерживая рвущийся наружу стон.

Лицо ее представляло собой сплошное багровое месиво, опухшие веки скрывали глаза, оставалось лишь гадать, что двигало ею в слепом стремлении к смерти. Синева и отек таяли прямо на глазах. Девушка очнулась и уставилась на меня расширенными от ужаса зрачками. С трудом я узнала в ней Глафиру — от прежней красы не осталось и следа. Словно безжалостный художник, одним грубым взмахом кисти стер лазурный блеск с ее глаз и солнечные блики с рыжих волос. Не забыл он и запятнать нежным мазком бархатную кожу, добавив десяток лет тяжкой жизни.

— Глаша⁈ — вырвалось у меня в потрясении.

— Княжична Екатерина-а-а, — простонала она и зашлась в рыданиях, сотрясавших ее хрупкое тело. Я вернула ей способность двигаться и, опустившись рядом, бережно положила ее голову себе на колени, давая волю выплеснуться горькой лавине отчаяния.

Роман Михаила и Глафиры оборвался, словно нить жемчуга, рассыпавшись по мостовой по возвращении из академии. В одночасье служанка исчезла из дома, а ее место заняла другая — тощая и угловатая, как обломок скалы. И это впечатление разделяла не только я. Михаил, словно разъяренный зверь, перевернул дом вверх дном, требуя от отца адрес Глаши, но в ответ услышал лишь эхо собственных криков. Как я узнала из обрывков чужих разговоров, девушка вышла замуж и слышать не желала ни о ком. Мужчины в таких обстоятельствах избирают два пути: одни бросаются в погоню за ускользнувшим счастьем, другие, осыпав проклятиями вчерашнюю возлюбленную, ищут забвения в объятиях другой. Михаил выбрал второй путь, или, скорее, его ловко подтолкнули к этому, заполнив разум ядовитой ложью. С тех пор о горничной я ничего не слышала, но о её семейном «счастье» можно было лишь догадываться, по ее желанию свести счеты с жизнью.

Когда иссяк поток слез, Глаша отстранилась, присев рядом со мной. Схватив подол платья, она было поднесла его к лицу, чтобы утереть мокрые щеки, но вид багровых пятен и приторный запах железа заставили ее руки задрожать, а нижнюю губу — судорожно дергаться. Крик застыл у нее в горле, готовый вырваться наружу, но я прервала зарождающуюся бурю отчаяния.

— Рассказывай, — велела я, хотя и так уже догадывалась обо всем.

Тяжело сглотнув ком в горле, Глафира бросила на меня взгляд, в котором плескалась лишь одна безысходность.

— А рассказывать-то особо и нечего, — начала она, осипшим голосом. — Петр Емельянович вызвал меня к себе в кабинет, да и объявил, что мужа мне сыскал. Григорий Евтухов, говорит, дом у него добротный, скотный двор большой, мать одна, так что будешь, мол, хозяйкой полноправной. Возразить я не посмела. Барин не поскупился, в приданое пятьдесят рублей отвалил, и в тот же день меня замуж отдали. С первых дней свекровь меня не взлюбила. И получилось, что я сменила хозяев. Заставляли они меня делать работу, как по дому, так и по хозяйству. Голодом не морили, но вынуждали смотреть, как сами едят колбасу и мясо. Мне косточки давали обглодать. Сперва, я конечно, хорохорилась не унижалась, а потом поняла, что сил нет ведра с водой таскать… — девушка замолчала, вздохнув продолжила. — Все бы ничего, но любил Григорий вместе с матерью стопочку другую пропустить. А когда хмелел, в него словно зверь вселялся. Кричал на меня, что порченная я ему досталась, что барского сыночка по ночам ублажала. Через время от ругани и криков перешел к побоям. Свекровь его не останавливала, порой мне казалось, что она ему нашептывает разные гадости, вот он по пьяне и срывает на мне злость. В один день так избил, что мне казалось на мне живого места нет. Набралась я храбрости и пришла в усадьбу к Соловьевым. Повезло Михаила увидеть и поговорить с ним. Да только и он меня прогнал, сказал, что я с другим мужиком спала, и боярскому сыну не пристойно с такими женщинами общаться. Вернулась я, а куда мне еще было податься. Месяца три назад узнала, что затяжелела, так обрадовалась, думала, что меня теперь бить не будут. Глупой была. Григорий как узнал так, словно в него бес вселился, все кричал, что это не его дитя, так бил и все по животу. Я пыталась ребеночка спасти, рукой живот прикрывала, да кой там, — Глафира замолкла, по ее щекам вновь заскользили дорожки слез, шмыгнув носом, она устремила взор на синею озерную гладь. — Когда поняла, что ребеночка потеряла, не вытерпела. Подумала столько мук терпеть и ждать когда меня убьют, лучше самой счеты с жизнью свести. Побежала к озеру, думала, сброшусь с обрыва, но не добежала, сознание потеряла, — словно очнувшись от наваждения, девушка провела по лицу рукой, замерла, затем нервно его ощупала, коснулась глаз, руки и замерла, боясь пошевелиться. — Как э… — пролепетала она едва слышно, страх заледенел у нее на языке, не давая словам обрести форму.

— А теперь слушай меня внимательно. Пред тобой расстилаются три дороги, и лишь тебе суждено выбрать одну. Первая: сейчас же поднимаешься, бредешь к обрыву и бросаешься в объятия темных вод. За этот поступок твоя душа навеки окажется в геенне огненной. Вторая: возвращаешься в лоно семьи мужа. Что уготовано тебе там, прекрасно известно. И третья: через два месяца я отправляюсь в академию, и мне нужна служанка. Поэтому ты идешь со мной. Но прежде я беру тебя в свой род, и ты должна будешь произнести клятву и закрепить ее кровью. Об остальном можешь не переживать, твой муж и слова побоится высказать княжне.

— Я бы и рада с вами пойти, только меня к Соловьевым не пустят, — пролепетала Глафира, потупив взор.

— И не надо нам к ним. Я лишь мимоходом забегу, чтобы переодеться, тебе одежду захватить и денег взять. В Вологде у меня свой дом, поживешь пока там.

Глафира, всегда казавшаяся мне девушкой смышленой, молниеносно ухватилась за протянутую соломинку спасения. Повторила за мной слова клятвы, и мы поспешили к усадьбе. Я переоделась, захватила чистую одежду Глафире. Она была такой худенькой, что, боюсь, мое платье ей будет велико. Схватив сумочку с деньгами, поспешила в музыкальный кабинет и предупредила учителей, что сегодня я не буду заниматься. Объяснять ничего не стала, много чести.

Удача сопутствовала нам в дороге: повстречавшийся селянин, направлявшийся на рынок в город, любезно согласился подвезти нас.

Акиловы с радостью восприняли появление новой представительницы рода Распутиных, но больше всех ликовал, кажется, Антошка. Он тут же потянулся на руки к Глаше и заливисто рассмеялся, демонстрируя нам ряд зубов. Мы дружно поддержали его радостный смех, переглянулись с Глашей. Я моргнула, молчаливо давая ей понять, что ее беды уже позади.

Я оставила Марьюшке деньги с наказом приобрести все необходимое для Глафиры. Тяжело было покидать дом, где тебе так рады, но, обуздав чувства, я со всеми тепло распрощалась и, наняв такси, отбыла в усадьбу Соловьевых.

В усадьбу Соловьевых я прибыла, когда вечер уже окутывал землю сумеречной дымкой. Расплатившись с таксистом, я вихрем пронеслась по сонным тропкам сада, словно тень, стараясь не привлекать внимания. Добравшись до своей комнаты, я облегчённо выдохнула, словно скинула тяжкий груз. Сбросив туфли, я потянулась к пуговицам плаща, и пока мои пальцы расстёгивали их, мысли роем кружились вокруг прошедшего дня.

Глафира всегда вызывала у меня симпатию. Пусть порой в ней мелькала лисья хитринка, но эта хитрость, как правило, была направлена лишь на увальня Михаила. Теперь у меня есть горничная, и больше не нужно ломать голову, где ее искать! Я понимала, что в столице можно было бы нанять служанку, но она осталась бы для меня чужаком, а кто знает, какие тайны она скрывает в своей душе. С Глашей же мы знакомы с самого первого дня, когда моя душа нашла приют в теле Катерины. Теперь осталось только дождаться возвращения Хромуса. Как всегда, когда он больше всего нужен, его вечно отвлекают какие-то дела… И неважно, что дела эти, по сути, мои! Просто он мне нужен, и всё тут!

Схватив ситцевый халат, я отправилась в ванную. Совершив свой вечерний ритуал, я вернулась в комнату и, едва забравшись под теплое одеяло, мгновенно уснула, провалившись в глубокий, безмятежный сон.

Незаметно промелькнул месяц. Мои учителя, отчитавшись перед Петром Емельяновичем о том, что исчерпали все возможности в моем обучении в столь короткий срок, отбыли, оставив меня наедине с собой.

Внешне моя жизнь почти не изменилась: я продолжала усердно учиться, погружаясь в медитации, оттачивая управление потоками энергии и источниками силы. Однако в глубине души росло беспокойство, вызванное предстоящим пробуждением магии в академии. Неизвестно, как отреагирует моя энергосистема на чужеродное вмешательство. К тому же, если я способна видеть магические каналы и источники других магов, то в академии наверняка найдутся маги, обладающие подобной способностью.

Устроившись поудобнее на кровати, я прикрыла глаза, медленно растворяясь в тишине, отпуская мысли, словно воздушные шары в небеса. Почти преуспела, но едва уловимая нить покоя была предательски оборвана навязчивой мыслью о Хромусе.

— Хромус!.. Где тебя носит, когда ты так нужен! — прорычала я, раздраженно выплевывая слова в пустоту комнаты.

Едва мой голос отгремел, как на кровати, словно сотканный из воздуха и теней, возник Хромус. Радостный писк вырвался из моей груди, и я, не в силах сдержать восторг, схватила зверька и затрясла его, как любимую плюшевую игрушку.

— Прекрати… Немедленно прекрати меня трясти, — взвизгнул он, отворачивая свою крошечную мордочку. — И не смей меня целовать! Я, в конце концов, мужская особь.

Мой бурный прилив радости мгновенно схлынул, оставляя после себя легкую тень смущения. Я бережно поставила его перед собой, тихо пробурчав с укором: — Почему так долго? Я, между прочим, искренне соскучилась. И у меня к тебе очень важная новость.

— Я тоже тосковал. Дела проворачивал, знаешь ли. А ты… Ты постоянно терзала мой разум своим незримым зовом, — проворчал он, старательно приглаживая лапками шелковистый мех на своей мордочке.

— Я тебя не звала! Я лишь… думала о тебе, — растерянно возразила ему.

— Для нас это одно и то же, понимаешь? Нити нашей связи сплетаются всё крепче, и, чует моё сердце, скоро мы сможем говорить друг с другом без слов, через любые расстояния. Ну же, выкладывай. Что там за вихри бушуют в твоей бедовой головушке?

Я пересказала ему о встрече с Глашей и взглянула с надеждой. Разводы среди простого люда были невидаль. Венчание, освященное церковью, считалось союзом на веки вечные. А то, что иным в таком нерушимом браке житье становилось хуже каторги и желание уйти из жизни росло с каждым днем, до этого дела никому не было. Обрести свободу супруги могли, лишь проводив одного из них в последний путь.

— Глашка… всегда мне нравилась, — пробормотал Хромус, и в голосе его сквозила теплая задумчивость. — Да и к тебе она хорошо относилась, жалела. Считай, удача, что вы встретились. Она тебе верой и правдой служить будет.

Хромус задумчиво почесал остренький рог на голове, резко крутанулся и растворился в воздухе, оставив лишь ускользающий шепот мыслей, эхом донесшихся до меня: «Не переживай… с деспотом разберусь».

Легко сказать, да трудно сделать. Я делать ничего не могла в ожидании возвращения друга. И когда он вернулся, накрутила себя до невозможности.

— Проблему Глафиры я решил. Она теперь вдова, — глухо произнёс Хромус и, словно сбрасывая с себя тяжкий груз, начал свой жуткий рассказ: — Сначала я рванул в схрон, закинул за спину рюкзак с мечом и, обойдя деревню стороной, заныкал его в кустах. Потом, приняв свой обычный облик, прошёлся по домам, вынюхивая Евтуховых. Найти их оказалось плёвым делом — одни они жили вдвоём во всей деревне. А дальше… Дальше я снова обратился в чудовище, выскочил за околицу и ворвался на главную улицу, несясь во весь опор. Одним прыжком преодолел их высокий деревянный забор, разметал оконную раму и принялся вершить свою кровавую месть. Мог бы прикончить их сразу, но нет. Я рвал их плоть когтями и зубами, пока они не затихли в предсмертной агонии. Затем оторвал руку Григория и выпрыгнул через окно, сжимая её в зубах. Сбежавшийся на вопли народ застыл в оцепенении у дома Евтуховых, а когда я, перемахнув через забор, предстал перед ними с окровавленной добычей, они, словно окаменев, приросли к земле. Не обращая на них ни малейшего внимания, я покрепче стиснул зубами руку и припустил к своему рюкзаку. Там, снова приняв облик охотника и подхватив с собой ужасную улику, направился обратно в деревню. Сельчане, немного отойдя от шока, сбились в кучу и что-то лихорадочно обсуждали. И вот, как раз вовремя, появился я. Увидев в моих руках мужскую руку, они разом побледнели, будто вся кровь отхлынула от их лиц. Пришлось дальше отыгрывать.

— Простите, люди добрые, что напугал вас. Я охотник, деньгу копил, вот и шел, раздумывал, где бы избу ладную прикупить. Вдруг из кустов выскочила тварь, я едва меч из ножен выхватил да уложил ее на месте. Когда оцепенение прошло, гляжу — в зубах у чудища огрызок плоти человеческой. Сразу понял, что успело беды натворить это исчадие разлома.

Не представляешь, какой переполох поднялся! Все наперебой заговорили. Коротко расскажу, что было дальше: «Проводили меня со старостой к дому Евтуховых, а там… Сама понимаешь, всё в крови, тела изуродованы. Староста только крестился беспрестанно. Подоспели мужики, собрали останки, завернули в тряпье. Кто-то за батюшкой в церковь поехал, а к его приезду и гробы сколотили. Похоронили убиенных всем миром, поминки отгуляли, а потом и вопрос встал о доме да хозяйстве. Вспомнили было о жене Григория, да тут же решили, что Глафира от деспота сбежала. Видать, знали, как он над ней измывался. Староста мужик тертый, сразу ко мне с предложением о покупке дома. Я, для приличия, поотнекивался немного, а потом и сговорились за триста рублей. Убирать там я и не думал, вот и спросил у селян, кто хочет подзаработать. Желающих много нашлось, но стоило им услышать, что дом от крови отмывать надо, как все мигом растворились. Остались только двое. Как выяснилось, муж и жена. Одиннадцать детишек у них, каждая копейка на счету. Слово за слово, я, для виду, повздыхал да и поведал им с расстроенным видом, что дом для меня великоват. Да и к хозяйству я не привык. А мужик на меня смотрит с такой завистью, аж глаза горят. Ну, я его за грудки и к старосте. Мол, погорячился с покупкой, бесплатно отдаю дом вот этому человеку. При мне староста новую купчую оформил и переписал дом на нового владельца. А я быстро покинул деревню, и как только она скрылась из виду, помчался к тебе. Кстати, у меня открылась новая способность. Я теперь могу в себе вещи прятать и переноситься с ними».

Я сидела, словно окаменев, переваривая услышанное. Потрясена? Ничуть. Справедливая расплата свершилась над Евтуховыми. Можно было и тихо убрать гадов. Но нет, они недостойны такой легкой участи. К тому же в деревне могли бы подумать на месть Глафиры. Дом-то добротный, и хозяйство немалое. Селяне — народ темный, чего только не наплетут. А так — воочию стали свидетелями правосудия.

Дня через три мы уже въезжали в Вологду. Забрав Глафиру, отправились в Мякиши. Хромус, принял новый образ и расслабленно, восседал за рулем: солидный мужчина лет пятидесяти, с аккуратной седой бородкой, в строгом деловом костюме, волосы прилизаны волосок к волоску.

Появление Глафиры в деревне, произвело эффект разряда молнии. Селяне, узнав ее, обступили плотным кольцом, наперебой рассказывая о страшной участи, постигшей ее мужа и свекровь. Не забыли, конечно, и расспросить, где она пропадала все это время.

«Григорий зверски избил меня, дитя я потеряла…» — с дрожью в голосе начала Глафира. — Добрый человек подобрал меня, избитую, на дороге и отвез в город. Там я проходила лечение, выхаживали меня сердешную…"

Слово в слово повторила мою версию. Добавила лишь, что жить в проклятой деревне больше не сможет, уедет в столицу, новую жизнь строить.

Староста, услышав про столицу, нервно приосанился, испугавшись не на шутку, что вдова может потребовать свою долю с продажи дома. И смотрел на нас полными счастья глазами, облегченно сложив руки на животе, когда мы, наконец, запрыгнув в машину, рванули прочь от этого богом забытого места.