Княжна Екатерина Распутина

Глава 18 Воспоминания минувших дней

В родовом гнезде Соловьевых нынче гуляет ветер перемен, смешанный с ароматом праздника. Двойняшки, Василиса и Дмитрий, получили на руки заветные дипломы. И если первая продолжит учебу в академии, дабы отточить свой дар до мастера, Дмитрий же займется походами в прорывы.

Петр Емельянович, глава семейства, рассудил мудро: пусть дочь в стенах академии и жениха себе приглядит, возраст как раз подходящий, да и ума наберется, а сыну нечего штаны протирать, пусть делом доказывает, на что способен. Природа хоть и обделила его тонким разумом, но силушку богатырскую дала — пусть роду послужит.

Я же, словно тень, скольжу в сторону разломов, стараясь не попадаться на глаза празднующим. Четыре года провела в этом поместье, а так и не видела, что же таит в себе эта зловещая красота. Могу представлять ее только по рассказам Хромуса.

Заглянув украдкой на кухню, я быстро перехватила что-то на ходу и забрала походную сумку, щедро наполненную снедью заботливой Аглаей. Ей я сказала, что иду отдохнуть на лоне природы, подальше от усадьбы, где вовсю идет подготовка к торжеству. Полсотни гостей, словно стая любопытных ворон, слетятся сюда сегодня. Мне же и одного их взгляда достаточно, чтобы ощутить себя под микроскопом.

Три года назад, в честь рождения долгожданной внучки, Петр Емельянович распахнул двери своего дома для всех, кто был ему дорог. Знакомые, друзья, ближние и дальние — все съехались с чадами и домочадцами. Двор, словно пестрый ковер, был устлан машинами и суетящейся прислугой, не оставив и клочка свободной земли.

Само торжество развернулось в тенистом саду, где были воздвигнуты белоснежные шатры, под сенью которых столы ломились от немыслимых яств. Жареные поросята с румяной корочкой, бараньи ребрышки, источавшие соблазнительный аромат, запеченный осетр, благоухающий дымком, несметное количество колбас и сыров — глаза разбегались от этого пиршества. Наши повара были в мыле, еле успевали за запросами прожорливой толпы.Хорошо, что им в помощь прислали расторопных девок из окрестных деревень, а то бы ни за что не справились.

Меня тоже пригласили, даже новое платье купили по такому случаю. Гости пили, ели и, словно диковинную зверушку, разглядывали меня исподтишка. Кусок в горло не лез, но перед черной икрой я не устояла — грех было не попробовать. Уж больно все ею восторгались. А по мне — так себе деликатес. Мелкий черный бисер с рыбным душком, норовит выскользнуть из-под зубов. Еще та морока — его прожевать.

Яромир прислал поздравительную открытку, но сухо обронил, что приехать не сможет. Впрочем, это было предсказуемо. События трехлетней давности, словно выжженное клеймо, навеки отпечатались в его душе, напрочь отбив всякое желание переступать порог дома. И страх за жизнь его любимых девочек заставлял держать свою семью как можно дальше от родных пенат.

Третьим человеком, которого пытались убить, была Анастасия Вторая. Узнала я об этом совершенно случайно. Второй этаж для меня был запретной зоной, я пребывала в неведении относительно истинного состояния жены Яромира. Лишь однажды краем уха уловила обрывок разговора слуг о том, что «мамочке нездоровится…», да и немудрено, дескать, тяжело дите далось…

В те дни Хромус, как назло, ушел на охоту в разломы, вот я и изнывала в неведенье, что могло случиться с Анастасией? После ее родоразрешения я провела тщательную диагностику ее тела. Она была совершенно здорова, не считая обычного послеродового состояния. Все должно было прийти в норму, нужно лишь время… И целительной энергии я не жалела.

В один из вечеров мне не спалось, вот я и решила посидеть на крыльце и полюбоваться ночным небом и огромной жёлтоликой Луной. Созвездия здесь были мне незнакомы, словно написаны рукой другого бога. Когда я попала в этот мир, тщетно искала привычный ковш Медведиц, пока не поняла: небесный атлас этого мира совершенно иной.

Едва приоткрыв дверь, я ощутила, что не одна тоскую в бессоннице. На ступенях сидел Яромир и курил. Лунный свет серебрил его лицо, высвечивая дрожь в пальцах, сжимавших белоснежный фильтр. Я быстро просканировала его, увидев состояние подавленности и отчаянья.

— Что случилось? — спросила я, опускаясь рядом на остывшие доски.

Он смотрел долго, затравленно, словно дикий зверь, загнанный в угол. Отвернувшись, с трудом сглотнул и прошептал:

— Анастасия… Ей плохо. А Резник говорит, здорова. Удивляется, чего я волнуюсь… — Голос его дрожал, как осенний лист на ветру.

В груди защемило от недоброго предчувствия и догадки, какая напасть произошла с девушкой. Во мне разгорелась дилемма: открыться или нет? Мгновения колебаний — и я поняла, что не смогу позволить угаснуть этой жизни, молодой матери.

— Вставай, — приказала я, резко поднимаясь. — Веди меня к ней.

В его глазах мелькнуло удивление, застывшее на лице, а затем, словно что-то вспомнив, он моментально поднялся. Затушив окурок, откинул его в сторону, шагнул к дверям, оглядываясь, словно боясь, что я передумаю.

Едва переступив порог их семейных покоев, я беззвучно выругалась. Кулаки мои сжались от ярости. Когда найду убийцу, я его уничтожу! Как можно быть настолько бесчувственным, чтобы подсадить монстра в тело женщины, только что подарившей жизнь?

«Клякса-паразит»… Она обосновалась в правом легком Анастасии, и я видела, как черные щупальца сущности впиваются в энергетические потоки женщины, иссушая ее, выпивая жизненную силу.

Девушка спала, но ее бледное лицо, тронутое тенью страдания, говорило громче любых слов. Слабые судороги пробегали по щекам, словно призраки боли напоминали о себе.

— Резник не сможет помочь Анастасии, — прошептала я, боясь потревожить ее и без того хрупкий сон. — Он хороший целитель, но даже его мастерство не позволяет увидеть очевидного.

В голове мелькнула тревожная мысль: а каков же мой собственный уровень, если я способна разглядеть то, что ускользает от опытного взгляда Анатолия Родионовича?

— Ты что-то знаешь? — Яромир вырвал меня из водоворота размышлений.

— Я могу рассказать тебе многое… и, возможно, показать, — медленно произнесла я, — но есть одно условие. Ты должен поклясться, что всё, что ты увидишь и услышишь от меня, никогда не покинет пределы этих стен.

Замешательство, промелькнувшее на его лице, больно кольнуло в сердце. Как мне быть? Раскрыться и попытаться исцелить Анастасию без клятвы — значит, подвергнуть себя смертельной опасности.

Не дождавшись ответа, я вздохнула и отвернулась, но тут же почувствовала, как чья-то рука сжала мою.

— Постой! — он остановил меня.

Быстрым шагом Яромир направился к дамскому столику из красного дерева. Выдвинув ящик, он схватил маленькие ножнички и, не дрогнув, провел острым лезвием по запястью. Кровь мгновенно выступила багряными каплями.

— Я, Яромир Соловьев, клянусь своей жизнью, что мои уста не обмолвятся ни словом о том, что услышат и увидят в этих покоях от княгини Екатерины Распутиной, — прозвучал его голос, твердый и решительный.

После этих слов в воздухе ощутимо повеяло озоном, и тишину разорвал короткий треск, словно крошечный разряд молнии. Магия приняла клятву.

— Те же зловещие симптомы проявились и у третьей жены твоего отца, наутро после венчания, — начала я, погружая его в кошмарные обстоятельства, творившиеся в доме. — К Анастасии меня не допускали, и лишь случайная встреча в коридоре позволила вырвать ее из цепких лап смерти. Ты, должно быть, спрашиваешь себя: как я, одиннадцатилетняя девчонка, вижу то, что ускользает от взора опытного мастера? Отвечу кратко — не знаю. Целительский дар пробудился во мне сам, а не в академии, как это происходит обычно у подростков. Возможно, причиной тому стало то чудовищное нападение, когда монстры растерзали мою няню прямо у меня на глазах. Но это лишь догадка. Впрочем, это не главное. Сначала мне и самой было нелегко, а узнав о трагической судьбе моих родственников, я и вовсе боялась открыться. Суть в том, что в доме поселился убийца, планомерно подсаживающий этих тварей в женские тела. Были предположения, что Анастасия уже была больна, когда вышла за твоего отца. Но все оказалось гораздо страшнее: вскоре монстр обосновался и в Софье. Не скрою, из всех домочадцев, причастных к этому злодеянию, я подозревала тебя. Прости, но так уж складывались обстоятельства: ты появлялся в доме, а затем женщины заболевали. И лишь случай с твоей женой заставил меня усомниться в своей правоте.

— Зачем мне их убивать? — недоумевал Яромир, пряча в полумраке задумчивый, словно затравленный взгляд.

— Ответить на этот вопрос может лишь сам убийца, — парировала я с не меньшей задумчивостью.

Подойдя к нему ближе, я встала на цыпочки, прикоснулась пальцами к его вискам и высвободила сгусток смешанной энергии, направив ее сквозь его веки. Резкий эксперимент. Хромус делится со мной своими воспоминаниями, так почему бы мне не попытаться воздействовать на сетчатку, на хрусталик и не показать ему то, что вижу я?

— Что это такое⁈ — прорычал Яромир, отшатнулся, словно от огня, разорвав нашу связь движением к жене.

— Не стоит тревожить Анастасию, — остановила я его, вцепившись в рукав пиджака, и поспешила объяснить: — Это то, что обитает в разломах. Каким образом эта сущность попадает в человека, мне неведомо. Ни один здравомыслящий человек не захочет это проглотить, да и, учитывая размер этой «кляксы», это просто невозможно. Я ее так прозвала. И у меня есть подозрение, что она проникает в тело через пищу или какой-то продукт, будучи микроскопической. Ее темпам роста можно только позавидовать.

— Убери… Прошу, избавь Анастасию от этого, — Яромир в отчаянии схватил мои руки и опустился на колени, а мольба так и застыла в его глазах.

— Яромир! Немедленно встань, — мой голос прозвучал резко, выдавая скрытое раздражение. — Я здесь не для того, чтобы наблюдать твои страдания, а чтобы спасти ее.

Высвободив руки из его хватки, я подошла к изголовью кровати. Мгновение, исполненное тишины, ушло на анализ состояния больной. Подняв взгляд на Яромира, я проговорила:

— Мне нужно, чтобы ты приподнял ее и поддерживал в сидячем положении. Не бойся, физической боли она не почувствует — лишь дурноту. И… я бы предпочла, чтобы Анастасия меня не видела. Ни к чему посвящать еще кого-то в тайну моего дара.

Как только мужчина выполнил мою просьбу, я окутала его жену волной умиротворяющей дремы и тотчас приступила к уничтожению этой мерзкой «кляксы».

С умелой сосредоточенностью хирурга я приложила ладонь к спине девушки и приступила к делу: сначала обрушила на монстра поток некроэнергии, погасив искру его существования. Затем превратила в желе мертвую сущность и начала кропотливо отделять отвратительную субстанцию по мельчайшим кусочкам. Раз за разом, раздвигая стенки пищевода, я проталкивала черную мерзость, направляя ее в бушующую бездну желудка. Дольше всего пришлось повозиться с щупальцами, что мертвой хваткой вцепились в плевру. Пришлось отщипывать их вместе с частичками плоти, мгновенно залечивая раны целительной энергией.

Никуда не торопясь, словно вышивая тончайший узор, я потратила на исцеление около получаса, насыщая каждую клеточку своей энергией. Я вызвала у Анастасии рвоту — оставлять даже следы уничтоженной скверны в ее теле было недопустимо. Когда желудок девушки окончательно очистился, она бессильно рухнула на подушку и мутным, измученным взглядом посмотрела на меня.

— Тебе снится сон, — прошептала я, невесомо коснувшись пальцами ее лба, словно отправляя в дальнейшее плаванье по волнам грёз. — Нужно было предусмотреть… Подставить чашу, — пробормотала я, глядя на черную массу на белоснежном пододеяльнике.

— Это мелочи, — сипло отозвался Яромир. Скомкав одеяло, он бросил его на пол, и взгляд его задержался на краешке ночной рубашки, открывавшем бледные щиколотки жены. Он поискал взглядом, чем бы ее укрыть.

Но я уже опередила его, подхватила шерстяной в клеточку плед, брошенный на кресло, и, подойдя к кровати, бережно закутала девушку.

— Кто это мог быть? — спросил Яромир, отрывая взгляд от ее лица, ища ответ в моих глазах.

Я лишь пожала плечами. Поправив плед, улыбнулась, услышав тихое кряхтение из колыбели. Бесшумно приблизившись, заглянула в люльку и, одарив спящего младенца ласковой улыбкой, послала целительный импульс. Слегка покачав колыбель, я повернулась к мужчине.

— Я не думаю, что твой отец — чудовище, способное на убийство собственных жен и невестки, — задумчиво произнесла я, словно пробуя слова на вкус. — Остаются твоя мать, Дмитрий с супругой, слуги и Резник.

— Дмитрий исключен, — резко возразил Яромир. В его голосе звучало искреннее негодование. — У него нет ни единой причины. Он — первый наследник, но власть его не прельщает, мы говорили об этом. И матушка… Нет, это не в ее духе. Не буду кривить душой, Анна всегда мне претила. Но ей также нет смысла убивать жен отца и уж тем более мою супругу, — рассуждал он, нервно потирая щетину, словно пытаясь стереть с лица тень сомнения. — О слугах и говорить нечего. У них нет доступа к тварям. Разве что кто-то из недоброжелателей подкупил их…

— Загадки множатся, подобно змеиному клубку, а разгадки ускользают, — вздохнула я, чувствуя, как отчаяние сжимает горло. — Позволь дать тебе совет… Как только Анастасия откроет глаза, бери ее и дочку и бегите отсюда, не оглядываясь. Садитесь в машину и уезжайте, куда хватит сил. Здесь небезопасно. Я боюсь представить, что еще способен придумать этот безумец, — я осеклась, переведя взгляд на колыбель с младенцем. — Мы не знаем его мотивов… И эта неизвестность сковывает нас по рукам и ногам.

Покинув покои, я ушла спать, а утром Хромус огорошил меня вестью: Яромир, едва забрезжил рассвет, вышел из дома с женой и ребенком на руках, усадил их в машину, взревел мотором и умчался в неизвестность, не обронив ни слова, не оставив ни единого объяснения.

Я, сонно потянувшись, поведала ему о ночных злоключениях, и мы, словно сыщики, около часа ворошили имена подозреваемых, но так и не выудили из пучины предположений хоть сколько-нибудь утешительного вывода.

Услышав трель жаворонка, льющуюся прямо с небес, я замерла, запрокинув голову. Небеса сегодня были непривычно чисты и бездонны — ни единого облачка не омрачало их лазурь. Солнце, словно художник, щедро разливало по земле золотые краски, торопясь согреть и обласкать мир своим теплом.

На душе царили безмятежность и покой — лето всегда дарило мне такое ощущение. Глаза радостно утопали в изумрудной зелени, в пёстром, цветущем ковре лугов. Второй покос пока ещё не начался, и эта первозданная красота дышала волей и свободой.

Проводив взглядом порхающих бабочек, словно живые цветы, я поправила заплечный мешок и, бросив мимолетный взгляд на лазурную гладь озера, мерцающую вдалеке, бодро направилась в ту сторону, куда указал Хромус.

Воспоминания о нём вновь волной нахлынули, унося меня в прошлое. Хромус, ворчливый мой зверек, в то утро снова бранил, называл непутевой. Я понимала его опасения. Он боялся за меня, за мою детскую наивность. Долго скитаясь по разломам и людским городам, он прекрасно изучил изнанку этого мира: расстановку сил, алчность знати, нужды простого люда. Постоянно поучал, предостерегал, но я тогда еще не желала внимать этим дрязгам. Мои твердые убеждения в верности Яромира не внушали ему ни капли доверия.

'— Ох и бесшабашная ты, — ворчал он, качая головой. — Доверчива до крайности. Душа нараспашку, каждому готова помочь. Не видишь ты, что вокруг полно хищников, алчущих чужого. Уж поверь, насмотрелся я на них вдоволь.

— Да ладно тебе сердиться, маленький ворчун, — отвечала я, вздыхая. — А ты бы прошел мимо человека, протягивающего руку, молящего о помощи? — спрашивала я, лукаво прищуриваясь. Хромус сконфуженно почесал затылок и отвел виноватый взгляд'.

В глубине души он знал, что зря сердится. И его самого этот мир манил, и он не смог бы пройти мимо чужой беды. Чего только стоят его тайные походы в вологодские больницы! А потом приносит мне тусклые сафиры и просит зарядить их целебной силой. А я и не против. Заодно и магические каналы укрепляю.

Три года назад осень раскрасила мир багрянцем и золотом, когда произошло событие, в котором и я сыграла свою скромную роль.

Хромус вернулся из очередной поездки в Вологду, принеся горсть померкших сафиров, словно осколки застывшей ночи. Бережно положив их на кровать, он накрыл драгоценные камни полотенцем, словно укрывая от холода, и зашагал по кровати, заложив лапки за спину, — точь-в-точь как профессор Курочкин с кафедры биохимии, отчего я невольно усмехнулась.

«— Знаешь, Кисс, — внезапно остановившись, он посмотрел на меня с тревогой в глазах, — не хочу тебя расстраивать, но настроение у твоих стариков… совсем не радует».

Сердце екнуло от недоброго предчувствия. «Заболели?» — прошептала я едва слышно.

«— Да откуда ж мне знать! — фыркнул фамильяр, явно раздражённый. — Марьяна словно тень сидит на стуле, руки на животе сложит и молчит. А дед… Митяй, значит… Присядет перед ней на корточки, обнимет колени и смотрит в глаза с такой любовью, будто она — единственное чудо на свете.»

«— Мне срочно нужно их увидеть!» — выпалила я, пропуская мимо ушей его слова.

«— Так отпросись у барина в город. Скажи, в церковь хочешь сходить, за родителей свечку поставить, — поучал меня зверек, и я невольно изумилась: когда только он научился так искусно лгать?»

Петра Емельяновича моё заявление, казалось, повергло в секундный ступор, но, немного поразмыслив, он дал согласие: «В воскресенье в Вологде ярмарка. Я скажу Дмитрию, чтобы тебя с собой взял. Прикажу ему рубль тебе выделить на сладости и свечку».

В городе я управилась быстро, словно тень скользнула, стараясь не привлекать лишних взглядов. В церкви, под мерцание лампад, поставила свечу, прошептала молитву, как умела. Здесь вера тихая, домашняя — в каждом доме иконостас, праздники православные отмечают с почтением. Одно лишь радует сердце — без фанатизма, без инквизиторской тени. Читала, когда-то и здесь мракобесие лютовало, но то дела давно минувших дней.

Войдя в дом, я с удивлением обнаружила, что никто меня не заметил. Картина предстала передо мной в точности такой, какой её описал Хромус, только разговор между стариками зашёл уже о другом.

'— Ну чего ты на меня так смотришь, дурень несуразный? Доволен? — ласково бранила мужа Марьяна. — «Давай тряхнем стариной», — передразнила она его. — Тряхнул, значит? И что мы теперь княжне Екатерине скажем? А коль рассердится и выгонит нас из дома… — горечь так и сквозила в её голосе.

— Марьюшка, прошу… Не серчай, — умолял её Митяй. — Аль не хочешь ребеночка?

К сожалению, я не видела его лица в этот момент, но когда он повернулся на моё робкое «Здравствуйте», на нём ещё играли отблески неземного счастья.

И я не смогла сдержать улыбку. Бабочки счастья запорхали в груди. Я искренне радовалась встрече со стариками, хотя их было трудно узнать — помолодели лет на десять. Когда проводила сеансы лечения, не задумывалась о том, к чему может привести омоложение организма.

Торопливо скинув пальто, я тут же приступила к осмотру женщины, бормоча себе под нос: «Плод развивается нормально, без патологий… Состояние будущей мамочки слегка возбуждённое, но это мы сейчас исправим. Марианна, что вас так тревожит?»

«— Да это… Это…» — она явно не могла подобрать слов, шокированная моим внезапным появлением.

«— Боится, что люди скажут», — перебил её счастливый Митяй. «Говорит, старые мы уже детей иметь, а ну как помрем, кто ж тогда дите воспитывать будет?»

«— О людях не стоит беспокоиться, — отвечала я старикам, утонувшим в тревогах. — Они о вас не вспомнили, когда беда пришла. Вот Петр Емельянович, пятьдесят с хвостиком, а не тужит, в третий раз под венец пошел. Глядишь, и осчастливит его новая жена наследником, а то и двумя».

«— То Петр Емельянович! Он же барин, — упрямо твердила Марьяна».

«— Да какая разница, — отмахнулась я, чуть не выпалив, что сама явилась на свет от восьмидесятилетней женщины. Матерью ее назвать не могла, язык не поворачивался. — Не дам я вам помереть, еще внуков на руках понянчите, — подбадривала, вливая в них целительную силу. — Будет у вас мальчик, — поздравила я и, чтобы отвадить дурные мысли, добавила: — Марьяна… Если тебя так гложет чужое мнение, я могу избавить тебя от бремени».

Кровь отхлынула от женского лица, она судорожно обхватила живот руками. Даже Митяй, словно щитом, заслонил ее собой.

«— Вижу, не хотите расставаться с малышом, — с улыбкой констатировала я. — И ты, Марьяна, не волнуйся, питайся хорошо. А когда время придет, я приеду и роды приму. И не бойся, что я такая маленькая. Мне уже доводилось у Анастасии, жены Ярослава, роды принимать».

Волна воспоминаний о первом крике новорожденного, которого я держала на руках, на миг остановила меня, и я улыбнулась, ощущая в груди теплое ликование. Да, семейство Акиловых выстрадало своего долгожданного ребеночка. Антошка растет крепким и здоровым на радость родителям, которые не так уж и старые. Марианне всего сорок пять лет, а Дмитрию едва перевалило за пятьдесят. Просто тяжелая деревенская жизнь подточила их здоровье, наложив на лица печать преждевременной старости.

За три года я вытянулась, словно тростинка на ветру. Аглая, добрая наша повариха, глядя на меня, плачет навзрыд. Вечно утирает глаза передником, подсовывает пирожки да булочки, причитая: «Совсем ты себя, деточка, не бережешь! Всё читаешь да пишешь, никакого отдыха. А мозгу-то оно тоже надо передохнуть! От великих знаний и горячку схватить можно».

«— Не схвачу», — оправдываюсь я, впиваясь зубами в мягкую сдобную мякоть".

В чем-то Аглая права. С утра до ночи я в учебе. Сперва легкие занятия с учителями, а после обеда — за зубрежку латыни, лечебных трав и всяких полезных в медицине компонентов, которые добывают из монстров в разломах. А там, в разломах, чего только нет! И для артефакторства, и для алхимии, и для целительства.

Я уже решила: посвящу себя медицине. Она мне ближе, по душе, а некромантия… Нет, пока это для меня за гранью. Не представляю, как к ней подступиться. Вся надежда на академию. Там библиотека наверняка богатая, буду книги брать и учиться по ним.

Завидев вдалеке знакомую фигуру, я помахала рукой. Хромус в очередной раз принял облик Владимира. Одет он, как заправский охотник: на поясе — меч, на плечах видны лямки от рюкзака.

Предвкушая охоту, я прибавила шаг и вдруг заметила радужное мерцание в воздухе. Впервые увидела вход в разлом, и от этого на душе стало еще тревожнее и волнующе.