Короли карантина

Мой пульс бился под густой рев какого-то тяжелого металла, который в данный момент происходил исключительно в моей голове.

Все мое существование сузилось до трех вещей. Первое: я крепко сжимал биту, которую держал в кулаках. Второе: сила в моих мышцах, когда я размахивал этим ублюдком, как будто завтрашний день не наступит и я действительно жил в своем личном зомби-апокалипсисе. И третье: то, как моя душа пела с каждой пролитой мной каплей крови, и каждый воришка засранец, которого я повалил на землю, кричал подо мной.

Блейк и Сэйнт были прямо за мной, пока мы прокладывали путь к Храму, и мы выслеживали всех без исключения ублюдков, которые уже вываливались из нашего дома с охапками туалетной бумаги.

Если бы кто-нибудь сказал мне несколько недель назад, что я буду ломать кости из-за пакета с вещами, предназначенными для вытирания твоей задницы, я бы расхохотался до упаду. Оказывается, у судьбы все-таки было чувство юмора.

Мы втроем яростно сражались, подходя все ближе и ближе к церкви, внутри которой никогда прежде не бывала ни одна живая душа. У Сэйнта практически лопнул кровеносный сосуд при мысли о том, что столько немытых простолюдинов роются в его вещах, и я не был уверен, должен ли я беспокоиться о том, что он упадет замертво от сердечного приступа, или у него внезапно вырастут рога и раздвоенный язык.

Как единственный из нас, у кого было оружие, и как самопровозглашенный боевой пес нашего трио, я взял инициативу на себя, но ненамного. Они все равно должны были оставаться позади меня, держась подальше от дуги моей бейсбольной биты, когда я размахивал ею с безрассудной самоуверенностью.

Впервые в моей жизни на мне вообще не было поводка. Ничто не держало меня в узде, у меня не было причин сдерживаться. Черт, каждый ублюдок в мире был бы в этом на моей стороне. Я защищал свой гребаный дом от нарушителей. Я был практически супергероем. Правда, с меньшей моралью и чертовски большей жаждой крови. Но все равно, у Бэтмена ничего не было против меня. Для начала у меня была настоящая бита. Он не мог претендовать на это дерьмо. И я должен был сказать, что в том, что касается оружия, это было чертовски эпично.

Мы добрались до двери Храма, где она была открыта, и я проревел, ввалившись внутрь.

Квартира была перерыта, холодильник и кухонные шкафы распахнуты, в них ничего не осталось, туалетная бумага разбросана и разорвана, ящики, дверцы и коробки открыты и вывернуты. Они даже перевернули гребаное кресло Сэйнта.

Сэйнт взревел в агонии, увидев состояние своего безупречно чистого дома, пронесся мимо меня и прыгнул на парня, руки которого были полны туалетной бумаги. Он бил кулаками, пинал и даже кусался с яростью дикого животного, и мне показалось, что я действительно вижу демона, обретшего плоть, когда я на мгновение наблюдал за ним.

Улыбка на моем лице не могла угаснуть, и Блейк помчался через комнату к каменной плите, за которой скрывался сейф, на ходу сбивая парня классическим футбольным приемом.

Я огляделся, чтобы выбрать себе цель, и замахнулся битой на мудака, который пытался украсть мою гребаную гитару.

Он отскочил назад, размахивая ею перед собой, чтобы держать меня подальше, когда я подошел ближе.

— Люди не могут украсть у меня что-то, и после этого остаться в живых, чтобы рассказать об этом, — предупредил я его мрачным голосом.

— Это моя гитара, ты, ублюдок! — Взвизгнул он. — Ты украл ее у меня, когда я прошлым летом выступал в городе! Это вся моя жизнь, ты, кусок дерьма!

— О. — Я почти забыл об этом. Смех сорвался с моих губ. Это дерьмо было забавным. Как какая-то космическая ирония. — Тогда ты можешь идти, — сказал я, отмахиваясь от него своей битой.

— Правда? — Он ахнул и, не дожидаясь моего ответа, бросился к двери.

Я позволил ему сделать четыре шага, прежде чем погнался за ним, размахивая битой изо всех сил так, что она врезалась в середину гитары, разнеся ее на тысячу деревянных и проволочных осколков.

Уличный музыкант завопил так, словно я только что зарезал его жену или что-то в этом роде, и я рассмеялся, снова поднимая биту.

— Ты хочешь, чтобы следующим был твой череп? — Я поддразнил.

Глаза уличного музыканта расширились, он покачал головой и попятился от меня, на его лице отразился ужас.

— Тогда убирайся к чертовой матери из моего дома! И чтобы я никогда больше не видел твоего жалкого лица и не слышал твоих жалких попыток петь!

Он рванул с места, как будто у него в заднице застряла ракета, и я рассмеялся, возвращаясь в комнату.

— Киан! — Взревел Блейк, и это предупреждение в сочетании с моими инстинктами помогло мне увернуться в сторону, как раз в тот момент, когда молот целился прямо мне в голову.

Я замахнулся битой между собой и придурком, который только что пытался меня убить, и когда два оружия столкнулись, она вырвалась у меня из рук и отшвырнулась по каменным плитам в какой-то темный угол.

Моя рука сомкнулась на горле мудака прежде, чем он успел нанести еще один удар, и я вскинул руку, чтобы отразить следующий удар, прежде чем он сможет размозжить мне голову.

Боль пронзила мое предплечье, когда деревянная рукоятка молотка столкнулась с ним, и я с вызовом взревел, отбрасывая ублюдка к ближайшей стене.

Его голова ударилась о кирпичи с такой силой, что силы покинули его конечности, и молоток с глухим стуком упал рядом с нами.

Руки парня сомкнулись на моем запястье, когда он попытался оторвать мою руку от своего горла, и он был чертовски силен. Но я был сильнее, и когда мои пальцы перекрыли ему доступ кислорода, а его глаза расширились в панике, я понял, что он знал об этом.

Я держал его жизнь в своих руках, и мой пульс жадно колотился, когда я наблюдал, как его страх перерос в панику и, наконец, начал притупляться.

Звук выстрела вырвал меня из этого состояния, и я бросил придурка как раз перед тем, как он успел отключиться, развернулся обратно в комнату и обнаружил Блейка, стоящего над сейфом с пистолетом Татум в руке, когда он целился в ближайшего к нему мародера. В кирпичной стене рядом с витражным окном зияло новенькое пулевое отверстие.

— У вас есть тридцать гребаных секунд, чтобы оставить наши вещи и свалить отсюда нахуй, или следующая пуля попадет прямо в чей-нибудь череп, — прорычал он, и этот плоский, черный взгляд его глаз сказал мне, что он имел в виду это каждой клеточкой своего существа.

Меньше чем за одно мгновение каждый ублюдок в комнате побросал свое барахло и убежал. Парень, которого я чуть не задушил, попытался схватить свой молоток, но я наступил на него раньше, чем он успел, зарычав на него, когда он на мгновение взглянул на меня, а затем побежал за ними. Я задавался вопросом, видел ли он свою смерть в моих глазах, когда я душил его. Я задавался вопросом, знал ли он так же точно, как и я, что своим выживанием он обязан моему милосердию. Потому что было что-то в том, чтобы быть обладателем этой силы, которая заставляла меня светиться изнутри.

Я обернулся, чтобы проверить, ушли ли остальные ублюдки, и заметил Сэйнта, покрытого брызгами крови, который продолжал выбивать дерьмо из парня под собой.

Я пересек комнату и схватил его за плечи, с силой отрывая от вора, который все еще сжимал в руке рулон туалетной бумаги, как будто все это стоило того, если бы он мог просто оставить его себе.

Сэйнт, черт возьми, чуть не замахнулся на меня, и Блейк прыгнул на него, чтобы удержать, пока я смотрел вниз, чтобы увидеть, дышит ли еще парень, которого он избивал, или нет.

Он застонал, но, казалось, не мог идти, поэтому я схватил его под подмышки и потащил по каменным плитам к двери. Я вышвырнул его на дорожку за дверями Храма и наклонился, чтобы выхватить рулон окровавленной туалетной бумаги из его кулака.

Он захныкал, как будто это было худшее, что с ним случилось за все это время, и я оторвал один квадратик от рулона, прежде чем бросить ему на грудь.

— Вытри свою окровавленную физиономию и свали, — прорычал я. — Если ты все еще будешь здесь, когда я вернусь, я утоплю тебя в гребаном озере.

Я захлопнул дверь между нами и запер ее, прежде чем вернуться к нашему разрушенному дому.

Губы Сэйнта приоткрылись, чтобы произнести тираду, которая должна была продлиться всю следующую неделю, но, прежде чем он успел начать, до нас донесся крик из открытой двери, ведущей в склеп, и мы все замерли.

— Это была… — Начал Блейк, но Татум снова закричала, и что-то холодное и острое скользнуло глубоко в мою грудь, угрожая выпотрошить меня сильнее любого ножа.

Мы все бросились к двери одновременно, но я добрался туда первым, перепрыгивая через три ступеньки за раз, прежде чем приземлился в спортзале и заметил широко открытые ворота, которые вели вниз, в катакомбы.

— Если кто-то последовал за ней туда, чтобы причинить ей вред, я вырву у него органы и насильно скормлю их им, — прошипел Сэйнт позади меня, но я не ответил.

У моей собственной ярости не было слов. У нее не было голоса и времени на размышления.

Это было глубоко, чисто и бесконечно.

Татум Риверс принадлежала мне, и я не собирался, это когда-либо менять. Она проникла мне под кожу, и я дал слово защищать ее, как самого себя.

Не было слов, которые могли бы описать глубину моего гнева, но, когда Блейк начал ругаться позади меня, пока мы бежали, он был настолько близок к тому, чтобы выразить их вслух, насколько это было возможно.

Мы нырнули в темноту без всякой необходимости обсуждать это. Потому что это не был выбор, который мы должны были делать.

Татум согласилась принадлежать нам, но, возможно, она не осознавала всей глубины этого обещания, когда давала его. Она связала себя с тремя монстрами, и мы были так же надежно связаны с ней в ответ.

Она могла принадлежать нам, но и мы принадлежали ей.

А женщину, способную справиться с тремя демонами, следовало опасаться. Особенно любое существо, которое хотело причинить ей вред. Потому что, если мы обнаружим, что они тронули хоть один волосок на ее голове, мы сделаем гораздо большее, чем обрушим ад на их головы. По сравнению с этим это было бы милосердием.