Любовник Павлова

Глава 21-1. Вадим. Благотворительность

Глава 21-1. Вадим. Благотворительность

«Павлов дар» — настоящий дар, подарок судьбы, ну и Николая Николаевича Павлова, конечно. Я как понял, куда попал, то сначала даже не поверил своему везению. Чтоб так в масть — ну не бывает такого. С такими неудачниками, как я, не случаются такие правильные, нужные, жизненно необходимые совпадения.

Я слушал нового босса, и от разворачивающихся перспектив у меня мутнело перед глазами. Прям голова кругом шла.

Павлов тратил безумные суммы на то, чтобы поднимать на ноги людей — безнадёжных, от которых наши больницы отказались. И за обездвиженных после переломов позвоночника «Павлов дар» тоже брался. Я собственными ушами это услышал, мне Алексей Михайлович это лично сказал.

И вот тогда я осознал, что всё в моей жизни не зря. Что всё то дерьмо, в котором пришлось искупаться — это не наказание мне, а путь к исправлению ситуации. Судьба знала, куда меня вести, и вот, привела в место, где я мог спасти, нет, где в самом скором времени я обязательно спасу Макса.

И когда я это окончательно понял, то почувствовал себя как пришибленный. Будто меня тяжёлым пыльным мешком ударили по голове. Я не прыгал от радости, её оказалось столько, что меня чуть не раздавило её чудовищным весом.

— Что-то ты бледный, Вадим. Давление, что ли, скакнуло? Или сахар? Ты утром-то ел?

— Не было аппетита, — признался я.

Алексей Михайлович, этот милейший старикан, предложил мне присесть. Его «девочки» — каждая хорошо за пятьдесят в годах и за восемьдесят в килограммах — подсуетились и почти насильно напоили меня сладким чаем с шоколадными конфетами.

Не люблю сладкое, но эти, с белочками на зелёных фантиках, оказались вполне ничего.

— Ну как, голубчик, получше? — спросил мой новый босс, разглядывая меня поверх очков в золотистой оправе.

«Голубчик, ну надо же».

— Да, мне уже хорошо. Чем, вы говорили, занимается фонд? — спросил я, собравшись. Всё следовало поскорей разузнать и в подробностях.

— Наш фонд занимается и реабилитацией после операцией, и направляет на операции, организует доставку, сопровождение, сами операции оплачивает за рубежом. Вообще, у нас в стране тоже немало отличных специалистов, но с некоторыми травмами пока справляться не научились. В Германии, в Израиле есть центры, где поднимают даже кажущихся безнадёжными больных...

Алексей Михайлович вытащил большой альбом из шкафа. Рассказывал и показывал фотографии, примеры из практики приводил, а я никак не мог до конца осознать всю грандиозность свалившейся на меня удачи.

В голову не укладывалось: ну как так? У меня ж вечно всё через жопу, а тут вдруг словно боженька выбрал меня из всех людей и поцеловал прямо в темечко. Дал реальный шанс вытащить Макса. Первый по-настоящему реальный, живой шанс.

Те тысячи, которые я заработал, пусть и в валюте, никак не могли покрыть всё требующееся лечение. Обследование и уход — да, но не все необходимые операции.

Полную сумму я знал, мама мне её называла ещё год назад, когда сказали, что всё, нет смысла держать Макса в отделении, забирайте домой. Сумма для его лечения заграницей тогда показалась гигантской, неподъёмной, тогда как шанс на полное выздоровление — мизерным.

Сейчас я считал по-другому.

Что изменилось? Лишь Павлов и те чудеса, которые происходили с ним рядом или из-за него. Так что про микроскопический шанс на выздоровление брата я решил позабыть. Поверить, что раз это чудо — с местом моей новой работы — случилось, то и другое возможно.

Алексей Михайлович объяснял, каким важным делом занимается фонд, а я, как попка-дурак, переспрашивал и уточнял. Крепко держал в руках альбом, листал его, вглядываясь в счастливые лица вставших с инвалидных колясок и кроватей детей и подростков. Искал парней и девушек постарше, но всё что-то не находил. И нервничал всё сильней.

Нет, я не мог споткнуться на последнем метре пути к удаче. Нам с Максом должно повезти!

— Алексей Михайлович, а вы только детям помогаете?

Я затаил дыхание в ожидании ответа, а в голове уже крутилось, как сделать так, чтобы Макса непременно взяли в программу фонда. Да, ему, как и мне, двадцать три. Но если очень нужно, и если я буду оформлять его документы, он у меня лет на пять быстро помолодеет. Люди не роботы, допускают ошибки, и я допущу.

Но это в крайнем случае. Куда разумней попросить Павлова помочь брату.

А лучше — ну пожалуйста — пусть они берут всех! И таких, как Макс, тоже. Если уж везёт, то пусть на все сто везёт, а не на девяносто девять и девять в периоде, без того единственно важного шанса на лучшую жизнь.

— Наш фонд берёт и детей, и подростков, и взрослых. Взрослых — реже, не скрою. Но такие случаи у нас тоже бывали.

Старый врач перегнулся через стол, сам перелистнул несколько плотных голубоватых страниц фотоальбома. Его палец ткнул в нужную фотографию.

— Смотри. Это Виктор Иващенко, танцор. Восемнадцать лет, попал в аварию, сломал бедро. Вроде бы, ну чего сложного-то собрать качественно, ан нет, так наши коновалы-травматологи настарались, что повредили нерв.

Я внимательно пригляделся к фотографии высокого мускулистого парня на костылях. Он выглядел старше заявленных восемнадцати лет, но явно моложе и здоровее истончившегося за время болезни Максима.

— Его мать все связи, всех знакомых подняла, каким-то чудом вышла на нас. Вот в этом самом кресле сидела, умоляла поднять сына на ноги, рассказывала, как растила его одна, совсем без помощи, — продолжал рассказывать Алексей Михайлович. — А я что, мог лишь отказать — не наш случай, под наши критерии не подходит. И возраст уже недетский, и положение семьи не такое уж плачевное. Пусть маленькая, но квартира у них всё же своя, на продолжение лечения как-то могли наскрести.

Моя семья продолжала жить в хорошей трёхкомнатной квартире. Вернее, там жили мама с сестрой, и существовал Макс. Больше года как наша с братом комната превратилась в аналог больничной палаты, но, как выразился Алексей Михайлович, плачевным финансовое положение Хотовых никто бы не назвал.

— Не безнадёжный у Иващенко случай, — старый врач вздохнул, — хотя и очень сложный, конечно.

Судя по соседней фотографии, где он уже стоял сам, без костылей, для того парня всё закончилось хорошо.

— И как же это решилось?

— Вите мать до гроба благодарить нужно. Упорная женщина. До Николая Николаевича дошла, говорят, на коленях стояла. Он обычно не вмешивается в дела фонда, а тут распорядился, и теперь Виктор снова танцует. — Алексей Михайлович улыбнулся. — Очень рад за него, пусть и пришлось отодвинуть других пациентов. Надеюсь, он понимает, что мать для него сделала, и ценит её.

Я кивнул несколько раз, думая о своём.

— А какие критерии отбора?

— Всё просто. Мы берём тех, кому не поможет никто и чьё здоровье можно полностью восстановить операцией. Шанс на выздоровление должен быть реальным. Как и беспомощное положение. Это всё тщательно проверяется. И по медицине, и по финансам. Работают специальные люди, собирают сведения о семье и доходах. Семья — это не только папа, мама, но и старшее поколение, и родня. Все, и близкие, и дальние, и бывшие, и нынешние.

«Значит, отца, ушедшего к той тёлке, тоже посчитают — если до расчётов дойдут».

Как же мне это не понравилось, но я поддакнул и задал очередной уточняющий вопрос.

— Мошенников и бесчестных людей хватает, — ответил Алексей Михайлович. — Если семья в состоянии помочь больному, но не хочет этого делать — такие случаи мы не берём. Николай Николаевич никому не позволит злоупотреблять своей добротой. Мы здесь занимаемся благими делами для тех, кто нуждается в помощи и кому неоткуда получить эту помощь. Работаем крайне тщательно. Тебе всё понятно, Вадим?

Я кивнул. Алексей Михайлович досконально всё разъяснил. Прямо перед собой я видел дверь в светлое будущее Макса. Осталось понять, как её открыть.

Что способ найдётся, я даже не сомневался. Ключом придётся воспользоваться или отмычкой, но Макс помощь фонда получит.

Таких совпадений не бывает. Это судьба. Она меня сюда привела, а значит, я смогу продвинуться дальше в то будущее, где Макс стоит на ногах. И даже если он меня никогда не простит, я себе не прощу, если не сделаю для него всё возможное и невозможное.