Любовь, которую ты вспомнишь

Глава 66.

Диего Солер

О том, что нужно было предупредить о своем прилете, я задумался только тогда, когда стоял перед дверью нужной мне квартиры. Поздним вечером. Для отхода ко сну было еще рано, но я не знал привычек чужих людей. И не додумался проверить, горят ли окна, когда шел к подъезду.

Вариантов у меня не было, и я рискнул. Услышал трель звонка, но только когда щелкнул замок понял, что не дышал.

Дверь распахнул отец Анны. Я сразу заметил, что дочь пошла в него – те же глаза, тот же овал лица, форма носа. Только ростом Литовцев был гораздо выше моей жены.

Он замер в дверном проеме, как скала. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, вымеривал меня с ног до головы.

– Неожиданно, – прозвучало наконец, и в этом одном слове поместилось все: и удивление, и настороженность, и немой вопрос, тут же озвученный: – Чем обязаны?

– Здравствуйте, Леонид Васильевич. Я бы хотел поговорить о вашей дочери. И внуке.

Пожилой мужчина, которого стариком назвать язык не поворачивался – слишком в хорошей физической форме тот был, никак не отреагировал на мои слова. Продолжал стоять и смотреть своим тяжелым, отеческим взглядом.

– Лёня, кто там? – раздалось из глубины квартиры, и спустя пару секунд в коридоре появилась Анина мать. – О господи!

Тарелка, которую до этого момента Вероника Игоревна протирала полотенцем, с грохотом упала на пол и разлетелась на крупные осколки.

Почему-то я почувствовал себя виноватым: ворвался без предупреждения, напугал, судя по реакции тещи, вынудил посуду бить.

– Простите, что не позвонил, – попытался сгладить ситуацию, но вряд ли это помогло.

– Диего? – женщина, едва достающая мужу макушкой до подбородка, переступила через осколки и подошла ближе. – Что ты здесь делаешь? Что-то случилось? С Аней и Сашей?

В голубых глазах Литовцевой загорелся настоящий ужас, который я поспешил убрать.

– Нет, с ними все в порядке, насколько я знаю, – горечь от того, что я не мог произнести эту фразу с уверенностью, осела на языке. – Я хотел поговорить с вами, если позволите.

– Конечно, проходи, – куда больше радушия проявила теща и, легко отодвинув мужа с прохода, позволила мне войти. – Ой, это я сейчас уберу!

Пока я разувался, Вероника Игоревна успела подобрать все осколки, а ее муж неторопливо смел мелкое стекло в совок.

– Ну, затек. Рассказывай, – именно Леонид Васильевич садился напротив меня за кухонный стол. Его жена осталась стоять у раковины, поставив передо мной чашку с черным чаем – кофе, как оказалось, они оба не пили.

И я рассказал. Честно, без утайки, как все было. Да, ничего не помню. Да, собирался развести. Да, был в шоке, когда узнал о сыне, но безумно рад, что он у меня появился. Нет, отказываться от ребенка не собираюсь – равно как и от его матери.

– А как же твоя Елена? – впервые вопрос решилась задать Вероника Игоревна.

В ее взгляде не было неодобрения – вполне закономерного, если подумать. Лишь интерес.

– Елены в моей жизни больше нет, – признался я и приступил к другой части своего рассказа, более тяжелой.

Здесь меня не перебивали – слушали молча. Тесть при этом хмурил брови, теща – качала головой или прикрывала рот ладошкой. А когда я закончил, оба синхронно выдохнули.

– Я не хочу разводиться, – так и не дождавшись реакции от родителей жены, добавил я. – И не хочу, чтобы мой сын рос без отца.

– То есть, – откинувшись на спинку стула, мужчина напротив сложил руки на груди, – когда наша дочь не хотела разводиться, ты – хотел, а теперь у вас все наоборот?

– Лёня! – не дав мне ответить, теща шлепнула мужа полотенцем по плечу.

– Что «Лёня»? – перестав буравить меня взглядом, Леонид Литовцев мельком глянул на жену. – Я не прав или как? Он сначала нашу дочь мучил, а теперь приехал просить помощи, чтобы мы ее переубедили. Я же угадал?

Стальные глаза вновь уперлись в меня.

– Да, – признал я. – Мне очень нужна ваша помощь.

Литовцев махнул в мою сторону рукой, говоря тем самым «А я о чем?». Его жена на этот жест поджала губы и шагнула вперед.

– Послушай, Диего, – она подхватила свободный стул и присела на него. – Мы любим нашу дочь и внука больше жизни. Видели, через что она прошла. Видели ее слезы, ее отчаяние. И сейчас мы видим, как она снова начала дышать. Пусть не полностью, но уже не так тяжело, как раньше. – Вероника Игоревна положила свою маленькую, но сильную руку поверх моей. – Ты просишь нас рискнуть ее покоем. Ее хрупким счастьем. Дай нам хотя бы одну вескую причину, почему мы должны это сделать.

Ее взгляд был не обвиняющим, а вопрошающим. Она не защищалась. Она искала правду.

Я посмотрел на ее руку, затем поднял глаза сначала на нее, потом на ее мужа, чье молчание было красноречивее любых слов.

– Я не помню нашей с ней жизни, – начал я, и слова давались с трудом, будто я глотал битое стекло. – Но я помню... пустоту. Тот лед, что был внутри меня все эти годы. Он начал таять только рядом с ней. С Аной. – Я замолчал, подбирая нужные слова, самые искренние. – Я не прошу вас за меня говорить. Я прошу вас... дать мне шанс. Дать нам шанс. Позвольте мне быть рядом. Не как гостю. Не как приходящему папе. Позвольте мне... быть. Помогать. Доказать ей и вам, что я могу быть тем, кто ей нужен. Даже если память не вернется. Потому что то, что я чувствую к ней сейчас – это не требует воспоминаний. Это требует будущего.

Леонид Васильевич тяжело вздохнул и провел рукой по лицу.

– Сильно сказано. А что на практике? Ты там, в своей Барселоне, она здесь. Как это «быть рядом»? По видеозвонкам? По выходным, раз в месяц?

– Не буду скрывать, я бы хотел, чтобы они с Алексом остались в Барселоне, – выдохнул я. – Но, если Анна откажется, я перееду сюда. Сниму квартиру неподалеку, буду всеми возможными способами участвовать в жизни сына.

– А как же твоя фирма? – уточнила Литовцева.

– Буду вести дела удаленно. Мое постоянное присутствие не требуется.

Это заявление повисло в воздухе. Даже Вероника Игоревна выглядела удивленной.

– И вот так просто ты все бросишь? – переспросил Леонид Васильевич, и в его голосе впервые прозвучало что-то кроме скепсиса.

– Я не собираюсь ничего бросать, – заявил со всей уверенностью. – Моя фирма – это гарант благополучия моей семьи, моей жены и моего сына. Но теперь они на первом месте. Я просто сменил приоритеты. Все остальное – просто работа. Ее можно делать откуда угодно.

Наступила тишина, которую нарушали только тикающие на стене часы с кукушкой – удивительно старомодная деталь для этого дома.

Я видел, как молчаливо переглядывались тесть с тещей – словно одними взглядами ведя немой диалог. И, судя по легкому движению плеч Вероники Литовцевой, они прекрасно друг друга понимали.

Меня накрыло чем-то вроде доброй зависти: я бы хотел, чтобы у нас с Аной было так же. Долгая совместная жизнь, полное единение в мыслях и чувствах, безмолвное понимание на уровне души. И почему-то я верил, что все это возможно.

– Ладно, – спустя время выдохнул Леонид Васильевич. Одно слово, но в нем был целый вердикт. – Помочь мы тебе поможем. Но не так, как ты думаешь. Мы не будем ее уговаривать. Мы просто будем рядом. Для нее и внука. И для тебя, если она разрешит. – Он ткнул пальцем в мою сторону. – А ты – смотри у меня. Если снова ее ранишь...

Он не договорил. Не нужно было. Я все понял.

– Спасибо, – сказал я. И впервые за этот вечер почувствовал, как огромный булыжник, придавивший сердце, свалился с души. Это был не выигрыш. Это было лишь разрешение выйти на стартовую линию. Все остальное мне предстояло пробежать самому.

В гостиницу родители жены меня не отпустили – оставили ночевать в своей квартире, постелив в свободной комнате. А утром после недолгих уговоров позволили оплатить им билеты до Барселоны, и большую часть дня мы провели в пересадках и полетах, которые оба Литовцева проспали, нежно держа друг друга за руки.

Я оставил их на попечение Хави – чтобы помог заселиться в отель, а после отвез на место встречи, которое я еще должен был согласовать с Валерией.

Ее номер я и набирал, едва сойдя с трапа самолета.

– Где ты пропал? Я весь день не могу тебе дозвониться! – донеслось до меня после первого гудка.

– Привез ваших родителей в гости, – не без гордости сообщил я.

– О господи! – шокировано отозвалась Лера. – Ты правда это сделал? Офигеть. Смотрю, ты настроен даже серьезнее, чем когда делал ей предложение.

Я бы улыбнулся, если бы помнил, о чем речь. Поэтому предпочел перейти ближе к делу.

Мы проговорили все детали. От меня, впрочем, ничего и не требовалось, кроме как ждать в обусловленном месте. Я успел только заскочить домой и переодеться, а после мерил шагами улицу, где должен был встретиться с женой и сыном.

Алекс заметил меня даже раньше, чем я его, но этот радостный крик я не пропустил бы, даже будучи глухим.

– Привет, – я подхватил сына на руки и прижал к себе так крепко, что Александру пришлось шлепать меня руками по плечам, чтобы я его не задушил. – Я так соскучился!

– И я, – светил улыбкой мой малыш. – И мама. Но ты ее обидел, поэтому она тебе в этом не признается.

А я уже ловил взглядом ее похудевшую фигурку в удалении, и сердце сбивалось с такта. Хотелось подлететь туда, к ней, так же, как это делал Алекс. Подхватить на руки, поцеловать и не отпускать больше никогда.

Но вместо этого я собирал в кулак всю свою выдержку и медленно шел навстречу, проговаривая как мантру: не спешить, не давить, не требовать. Просить и вымаливать при необходимости, располагать к себе и убеждать, но не более того.

Я просто был искренним, таким открытым, как никогда и ни с кем. И это сработало.

Я чувствовал, как ниточка между нами, едва не исчезнувшая от действий моей матери, стала плотней. Все еще очень тонкая, некрепкая, но она уже не грозилась порваться от малейшего дуновения ветра. И я собирался делать все, чтобы она становилась все толще и толще, дорастая до размера якорной цепи. Чтобы связала так, что и не выбраться.

Но пока я оставлял Анну и сына в кругу их семьи, позволяя им насладиться встречей. А сам шел навстречу брату, в нетерпении постукивающему пальцами по капоту авто.

– И как все прошло? – поинтересовался Хавьер, стоило мне только остановиться рядом. – Шансы есть?

– Надеюсь, да, – я улыбнулся, ощущая одновременно и дикую усталость, и огромное облегчение.

Я не помню, сколько спал за последние дни – возможно, хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать часы. Но сегодня я буду засыпать счастливым, зная, что смогу пожелать своей жене спокойной ночи хотя бы в виде сообщения.

– Ну, кажется, твои надежды услышаны, – как-то странно усмехнулся Хави и подмигнул кому-то за моей спиной.

Я обернулся, но еще до этого воздух наполнил запах ее духов. Тех, которые я, кажется, все-таки помнил.

– Ди, – выдохнула Ана, остановившись в метре от меня.

– У меня очень срочный звонок, – голосом, однозначно выдававшим его ложь, сообщил Хавьер и, улыбнувшись моей жене, удалился, оставляя нас в условном одиночестве посреди шумной улицы.

– Да?

Она не ответила. Только посмотрела так странно, словно решалась на что-то, а после одним отчаянно широким шагом сократила расстояние между нами и уткнулась лбом мне в плечо.

Я обнял ее инстинктивно, словно мои руки просто не могли поступить иначе. И судорожный всхлип, последовавший за этим, убедил меня, что все сделано верно.

– Я тоже тебя люблю, – донесся до меня голос, заглушенный моим собственным телом. Но я весь обратился в слух, поэтому слышал слова своей жены так четко, будто каждое из них отпечатывалось сразу на подкорке. – Сильно. Так сильно, что даже не понятно, чего в этой любви больше – боли или счастья.

Анна замолчала, и я почувствовал, как она задрожала в моих объятиях. Я не смел шевелиться, боясь спугнуть этот хрупкий момент.

– Я так устала бояться, Диего, – ее шепот был едва слышен, но обжигал мне кожу сквозь рубашку. – Бояться, что проснусь и снова получу какую-нибудь бумагу. Бояться, что ты передумаешь. Бояться, что все это – просто сон, и я вот-вот рухну обратно в ту пустоту, где была до твоего возвращения.

Она глубоко вздохнула, и ее пальцы вцепились в мою спину так, словно она держалась за спасительную скалу в бушующем море.

– Я не против дать тебе шанс. Я... я даже хочу его дать. Потому что вижу, какой ты с нашим сыном. Потому что чувствую, что ты такой же, каким я тебя помню. И потому что, черт возьми, мое сердце до сих пор замирает, когда ты рядом.

Ана отстранилась всего на несколько сантиметров и посмотрела на меня. Ее глаза были полны слез, но в них горел огонь – огонь той самой силы, что позволила ей выстоять все эти годы.

– Но мне нужно время. Не чтобы решить, хочу ли я этого. А чтобы... чтобы зажить. Чтобы перестать вздрагивать от каждого звонка. Чтобы снова научиться доверять не только тебе, но и самой себе. Чтобы понять, кто я теперь – после всего, что было. И мне нужно делать это медленно. Не прыгать с головой в омут, а... заходить в воду по щиколотку. Понемногу. День за днем.

Она положила ладонь мне на грудь, прямо над сердцем, и я почувствовал, как оно бешено заколотилось в ответ.

– Я сломалась тогда, когда думала, что тебя не стало. И сейчас ты предлагаешь склеить осколки обратно. Но я не хочу быть той же самой вазой, Диего. Я хочу стать мозаикой. Сильнее. Прочнее. Красивее, может быть. Но для этого нужны время и терпение. Обещаешь ли ты дать мне их? Обещаешь ли не торопить? Обещаешь ли... ждать?

В ее голосе звучала такая незащищенность, такая обнаженная надежда, что у меня перехватило дыхание. Это был не ультиматум. Это была просьба. Самая важная просьба в моей жизни.

Я накрыл женскую ладонь своей и крепко сжал.

– Обещаю, – выдохнул я, и в этом слове была клятва, крепче любой юридической бумаги. – Я буду ждать столько, сколько потребуется. Я буду рядом на каждом шагу. На расстоянии вытянутой руки. Или дальше, если тебе будет так комфортнее. Я буду заходить в воду ровно настолько, насколько ты позволишь. И ни сантиметром глубже.

Я посмотрел на женщину, что держал в своих руках, и впустил в себя всю ее боль, весь ее страх, всю ее надежду.

– Я не собираюсь склеивать осколки, Ана. Я буду бережно собирать каждый кусочек этой мозаики. И любоваться ею каждый день. Потому что это – ты. И я уже никогда не перестану этого делать.

Одинокая слезинка сорвалась вниз, но я не успел бережно собрать ее своим пальцем: моя невероятная, восхитительная жена приподнялась на носочки и коснулась губами моих губ. Аккуратно. Ласково. Не столько целуя, сколько обозначая свое желание и переплетенный с ним страх.

Но это был лучший поцелуй в моей жизни, потому что я чувствовал все грани его искренности.

– Еще слишком рано предлагать вам перебраться из отеля на виллу, да? – уточнил я, когда почувствовал, что Анна начала отстраняться. Мне было дико сложно отпустить ее, и я пытался растянуть наши объятия на максимально продолжительное время.

Тихий смех заставил и меня улыбнуться.

– Это не по щиколотку, Ди, – совсем не расстроено покачала головой моя жена. – Это сразу по пояс.

Я тяжело выдохнул, но все же позволил Анне отстраниться, хоть и не отпустил ее руки. Так и стояли, держась и смотря друг другу в глаза, пока я медленно вырисовывал круги большим пальцем по нежной ладошке.

– Мы обязательно это обсудим, Ди. Правда. Но чуть позже.

Принять это было несложно. Сложно было убедить себя подождать – но и с этим я мог справиться, когда видел робкую, но счастливую улыбку.

– Тогда я позвоню завтра, – предупредил я.

Анна кивнула.

– Звони.

– И приеду вечером, – дополнил, не почувствовав никакого сопротивления. – Я обещал сыну картошку-фри.

– Ты всегда держишь свои слова, – еще раз согласилась она.

– Составишь нам компанию?

Она вновь подняла на меня свои штормовые глаза, но на этот раз в них не было бури. Полный штиль – умиротворенный, бездонный, подчиняющий.

– Конечно. С удовольствием.

И в этот миг, в мягких сумерках опускающегося вечера, посреди постепенно затихающей улицы, до краев наполненной отголосками чужих голосов и чужих жизней, я окончательно обрел свою любовь. Не ту, что был вынужден забыть. А новую. Только что рожденную в дрожи плеч моей жены, в соленом привкусе ее слез на моих губах, в хрупкой, но несгибаемой силе ее слов.

Мы стояли, все еще держась за руки, как два уцелевших после кораблекрушения, нашедших наконец клочок твердой земли под сенью наступающей ночи. Не зная, что ждет впереди, но дав друг другу единственно возможный в этих обстоятельствах обет – быть. Быть рядом. Быть терпеливыми. Быть лучше.

Где-то вдалеке, у освещенного витриной киоска, смеялся наш сын. Его беззаботный, счастливый смех звенел, как колокольчик в вечерней тишине, отмеряя начало нового отсчета. Отсчета нашего общего времени.

И я понял, что память – это не только то, что было. Это и то, что будет. И мы будем собирать наши новые воспоминания бережно, по крупицам. Как мозаику, которую лишь предстоит сложить.

А пока мне было достаточно просто стоять в прохладе вечера и держать руку Аны в своей. И знать, что завтра я позвоню. И она ответит.

____

Дорогие читатели! Это последняя глава от лица Диего - все, что хотел, он нам уже сказал.

Нас ждут еще 2 главы от лица Анны и эпилог.

Но есть задумка на бонусную главу от лица Ди того периода, когда у них с Анной только завязывались отношения - если вам хочется почитать об этом, оставьте, пожалуйста, комментарий!

Заранее благодарю, ваша Рина