Моё проклятье

18 глава Итан

— Почему Кэтрин вчера не пришла на ужин? — только сейчас я вспоминаю об отцовской блондинке.

Кэт обычно не пропускает ни одно подобное мероприятие, и порой мне кажется, что она специально старается втиснуться в мир отца, чтобы потом от неё было сложнее избавиться. После моих слов он ставит стакан с облепиховым чаем на блюдце и о чём-то задумывается, словно решает, говорить мне или нет. Поджимает губы и касается их указательным пальцем — не очень хороший знак. Значит, старик знает: то, что он хочет мне сказать, явно не вызовет восторга.

— Говори уже, что случилось, — от ожидания завтрак не лезет в горло, хоть до этого я и был готов проглотить всё вместе с тарелкой. — Она залетела от тебя, и вы хотите подарить мне братика или сестрёнку? Умоляю, скажи, что нет!

Из задумчивого отец превращается в взбешённого, между бровей у него появляется складка, а взгляд стрелой пытается пронзить меня насквозь. Неужели эта девица настолько сильно вскружила ему голову? Тогда зачем ему развлекаться с занозой? Или, может, теперь ему мало одной.

— Подбирай слова, когда говоришь про Кэт, — шипит он на меня, и мне приходится удержаться от дальнейших колкостей, хоть они и крутятся на языке. — И нет, она не беременна. Хотел обсудить с тобой один серьёзный момент. Если ты вообще способен говорить о чём-то серьёзно.

О, нет, этот тон. Терпеть не могу, когда он выставляет меня подростком в пубертатном периоде, хотя этот этап давным-давно уже миновал. Прекрасно знаю эту тактику, отец старается выставить меня виноватым, агрессивным, ведь прекрасно знает, что задумал какую-то хрень, и уже предвидит мою реакцию.

— Говори, что хотел, — поднимаю руки вверх в капитулирующем жесте и даю понять, что не стану больше дерзить. Пока не стану.

Старик запускает руку во внутренний карман своего идеального пиджака графитового цвета и выуживает оттуда небольшую атласную коробочку ярко-красного оттенка. Я хмыкаю в предвкушении новой побрякушки для блондинки, но, когда он её открывает, воздух буквально застревает у меня в горле и мне приходится с силой его проталкивать, чтобы постараться не задохнуться. Даётся это с трудом, и первые вздохи лезвием полосуют лёгкие, а глаза начинает щипать оттого, что я забываю прикрывать веки. Слизистая пересыхает. Паршивое состояние, а, что ещё хуже всего, — то, что этот урод сделал точную копию кольца матери. Один в один. Такой же красный камень, в точности такая же оправа, и даже я, видящий оригинал тысячу раз, не могу найти отличий.

— Зачем? — с трудом проглатываю ком в горле, и от этого появляется ощущение, что по внутренностям проходятся наждачной бумагой. — Зачем тебе оно?

Отец наспех закрывает коробочку, видя мою реакцию, и убирает украшение обратно. Возможно, мне показалось, и это вовсе не то кольцо? Появляется желание вскочить на ноги и проверить личный сейф в комнате, в котором я храню последнюю связующую нить, которая осталась у меня от матери. Не той женщины, которая отказалась от своего ребёнка, а мамы, которую я любил раньше, которая заботилась обо мне и которая испарилась в тот проклятый день. Она бросила нас, но с этим кольцом связано слишком много светлых и самых лучших воспоминаний в моей жизни, они все остались за чертой до того момента, как жизнь сломала меня. Я не могу его лишиться, так же, как и не позволю какой-то очередной бабе отца его носить.

Именно поэтому я болезненно реагирую на красный цвет. Возможно, это не нормально, и мне следует проще ко всему относиться. Вот только именно мне выбирать, что имеет значение, а что — нет. Так уж вышло, что этот цвет — мой личный триггер.

— Мы с Кэт решили пожениться, она через три месяца переедет к нам, — отец добивает меня, режет без ножа, и я превращаюсь в того маленького мальчика, который только что узнал, что мама бросила его, променяла на какого-то мужика и уехала в поисках лучшей жизни.

Я буквально переношусь на пятнадцать лет назад и вновь переживаю самый ужасный день в моей жизнь. День, когда вместо сердца возникла чёрная дыра, не дающая возможности любить и доверять.

«Всего через неделю мне предстоит пойти в первый класс, мама постоянно об этом напоминает. А ещё она твердит, что я уже взрослый, настоящий мужчина. Но когда утром меня будит её поцелуй, то я специально притворяюсь спящим, чтобы она побыла со мной ещё немного времени, а не убегала на работу в свой кабинет.

Мама рисует иллюстрации к книгам для детей, и большая часть библиотеки на моей полке именно с её картинками. Мы с Дэйвом часто просто разглядываем их, и в эти моменты я чувствую невероятную гордость. Моя мама самая крутая.

Но сегодня я просыпаюсь сам, и от этого грустно. Может, что-то случилось и на меня не нашлось времени из-за взрослых дел? „Я мужчина“ — повторяю про себя слова родного мне человека, и от этого легче. Только почему-то в душе тревожно и страшно, словно должно произойти что-то нехорошее. Может, потому что вчера я снова слышал, как родители ругались, в этот раз как-то слишком громко. Они произносили плохие слова, за которые отец точно бы мне надавал по губам. Я не глупый, понимаю, что их ссоры — это очень плохо, значит, они не счастливы. И отчего-то появляется сомнение в самом себе. Возможно, я сделал что-то не так?

Достаю робота из-под кровати. Он ночует там каждую ночь, охраняет меня. Это мама придумала, когда я сильно болел и мне было страшно засыпать одному. Простуда ушла, а привычка остаётся до сих пор. Встаю и только сейчас улавливаю вкусный запах маминых домашних блинчиков. Я этот аромат не спутаю ни с чем, он ассоциируется с ней.

Радостный подбегаю к столу в комнате и с жадностью съедаю первый блин. Берусь за второй и запиваю ещё не успевшим окончательно остыть какао. Обычно мама делает горячее, значит, завтрак стоит здесь уже какое-то время. Странно.

Замечаю рядом с подносом аккуратно сложенный лист плотной белой бумаги. На нём написано моё имя. По красивым завиткам сразу же узнаю мамин почерк, он у неё какой-то сказочный, волшебный. Любопытство захлёстывает с головой, и мне хочется поскорее узнать, что там написано. К счастью, она научила меня читать по слогам, но, чтобы понять смысл текста, мне приходится перечитывать несколько раз.

Открываю лист:

Сынок, прости! Понимаю, что тебе будет больно принять, а, быть может, ты и вовсе не сможешь этого сделать. Но я не могу больше находиться в этом доме. Прости меня, мой хороший. Ты самое светлое, что у меня есть, но порой, чтобы выжить, приходится оставлять всё самое любимое позади. Я понимаю, что моему поступку нет оправдания, но всего лишь хочу жить. Когда ты вырастешь, возможно, сможешь понять. Ты замечательный, помни это! А ещё очень сильный. Продолжай заниматься музыкой, развивай свой талант. И, самое главное, помни, что я тебя люблю и буду любить всегда, даже несмотря на расстояние. Моим самым главным наказанием за этот поступок будет то, что я не увижу, как ты взрослеешь, как первый раз влюбляешься, получаешь диплом, женишься. Всем сердцем надеюсь, что ты найдешь ту самую, которая будет для тебя всем, и не совершишь ту же ошибку, что и мы с твоим отцом.

Люблю тебя,

Твоя мама.

Не могу понять, шутка это или нет. Остаток блинчика падает на пол, но мне абсолютно всё равно. Срываюсь с места и бегу в комнату родителей, чтобы убедиться, что это лишь глупый розыгрыш. Босыми ногами топаю по прохладному паркету, и вот уже нужная дверь, но в спальне пусто. Пульс шалит, и почему-то с каждым шагом написанные слова мне кажутся самым настоящим ночным кошмаром. Нет, это не может быть правдой. Она не могла! Она же любит меня! А я её! Безумно сильно. Как можно оставить человека, которого любишь всем сердцем? Это точно не правда.

Сбегаю по лестнице в пижаме и вижу отца, сидящего на диване с опущенной головой. На нём нет лица, кожа бледнее его рубашки. Подойдя ближе, я замечаю в его руке лист, похожий на мой. Второй ладонью он проводит по лицу, словно смахивает невидимую соринку, и поднимает на меня уставший взгляд.

— Па, где мама? — теперь шаги совершаю медленные, осторожные, будто сделай я сейчас резкое движение, всё быстрее подтвердится. А так у меня ещё есть шанс. — Я нашёл это у себя в комнате.

Протягиваю отцу свою находку, но он не берёт письмо, а своё выпускает из сжатых пальцев, и оно падает на пол.

— Это же шутка? Мама решила над нами пошутить? — по моим щекам уже текут слёзы, а голос сбивается из-за частого дыхания.

— Иди ко мне, — папа притягивает меня в свои объятия, крепкие, надёжные. Словно говорит ими, что никогда меня не оставит.

Он никогда раньше так открыто не проявлял свои чувства ко мне, а сегодня будто треснула плотина, и отец позволяет себе увидеть во мне ребёнка. Брошенного родной матерью ребёнка.»

Тот раз был единственным, когда папа меня обнял по-отечески. Потом он замкнулся после предательства любимой женщины.

Письмо мамы до сих пор хранится у меня в сейфе вместе с её кольцом. То детское воспоминание по сей день очень ярко и практически не померкло в давности лет. Оно до сих пор живёт в моём подсознании и, скорее всего, никогда не сотрётся. Да, я стал сильным, но вместе с этой силой потерял способность любить. Каждый раз, когда я задумываюсь о будущем, не могу представить, что смогу доверить своё сердце какой-то девушке. Конечно, если оно у меня ещё осталось. Страх предательства тянется за мной из детства, и после того дня я перестал бояться чудовищ под кроватью и в шкафу. Единственным моим страхом стала боязнь, что меня снова бросят.

Не знаю, что сказать отцу на его новость. Просто встаю и киваю ему.

— Поздравляю, — но в душе дикая боль, обида.

Пусть это будет эгоистично с моей стороны, и, наверное, он всё делает правильно, пытаясь жить дальше, но я вновь чувствую себя брошенным и никому не нужным. Не жду, что он ещё скажет, быстрым шагом направляюсь к выходу. Не хочу сейчас оставаться дома.

Придётся снова разбудить Дэйва, но я знаю, что он впустит. Поворчит, конечно, для вида, но потом снова включит лучшего друга. Мне это сейчас необходимо.

Между нашими домами несколько соседских участков. Кто-то уже уезжает на работу, домохозяйки занимаются своими клумбами. Возле дома Дэйва никого не видно, и мне приходится позвонить другу, чтобы сообщить о своём визите.

Как я и ожидал, Дэйв ещё спит, мне приходится подождать, пока он ответит на звонок, а после пустит в дом. Нет желания будить его родителей и рассказывать, что меня привело в такую рань.

— Ит, у тебя уже входит в привычку быть моим будильником, — Дэйв сонно трёт лицо, и мы проходим на кухню. — Будешь кофе?

Если он не получит дозу кофеина, то весь день будет ходить злым. Поэтому я соглашаюсь, к тому же дома поесть нормально не вышло. Мы оказываемся на кухне, и Дэйв в то время, пока кофемашина делает нам два эспрессо, достаёт из холодильника продукты и сооружает по сэндвичу.

— Налетай, — он ставит всё на стол и сразу же приступает к завтраку. — Рассказывай, что случилось.

Вроде вопрос в лоб, но, зная друга, я понимаю, что он не давит. Даже если промолчу и ничего не скажу, он примет моё решение. Но мне необходимо с ним поделиться, а иначе просто сойду с ума.

— Представляешь, отец решил жениться на Кэтрин, — заглушаю эту фразу горьковатым эспрессо, хоть и без него остаётся неприятный привкус.

Не могу представить, что в нашем доме появится новая жена старика. Она годится мне в сёстры, к тому же постоянно лезет с расспросами, словно уже пытается стать частью семьи. Знала бы Кэт, сколько таких уже было до неё. И где они все?

— Это та сасная блондиночка? — друг хоть и произносит это с сарказмом, но на его лице нет ни тени улыбки.

Дэйв знает, как я ко всему этому отношусь, и в курсе, через что мне пришлось пройти за последние пятнадцать лет. Чего за это время только не было. Всё началось с того, что отец ушёл в себя и полное отрицание действительности. Первую неделю он практически ничего не ел, только пил алкоголь, и если бы не родители Дэйва, то я бы постоянно оставался голодным. Наверное, это одна из причин, почему я презираю спиртное.

В один вечер отец друга закрылся с ним в кабинете, и они долго разговаривали. Я слышал их крики, что-то ломалось, и от страха я сжимался за спинкой дивана. Мне было очень страшно, что я могу потерять и отца, остаться совершенно один. Но потом они вышли, и в глазах старика читалось отчётливое чувство вины.

На следующий день в нашей семье появилась Миранда. Она мне чем-то напоминала маму: такая же добрая, светлая, заботилась о нас с папой. И я снова начал бояться, что она окажется такой же и в один прекрасный момент уйдёт, а мне снова будет больно. Первый год я напоминал зашуганного волчонка, который с трудом идёт на контакт, это заметила мама Дэйва. Не отец, который активно принялся искать замену матери. Нет, не он. Видимо, слова друга на него подействовали, но не так, как бы мне хотелось. Он пытался жить, только вот я не вписывался в его сценарий. Мама Дэйва отвела меня к психологу, потом ещё раз и ещё. Каждый вторник и четверг я ждал этих бесед, потому что там меня слушали, там меня замечали, и это помогало. Постепенно боль отступила, но одиночество и пустота осталась в груди навсегда. А ещё чувство обиды. Оно никуда не денется.

— Да, она, — прокашливаюсь я и продолжаю. — А ещё зачем-то отец сделал ей такое же обручальное кольцо, как было у мамы. Один в один. Сказал, что через три месяца она переедет в наш дом.

— Может, тебе с ним поговорить? Расскажи о своём триггере, он хороший мужик. Косячный, конечно, но скажи, кто из родителей не косячил? Мне кажется, он должен тебя понять, — Дэйв совершенно забывает про завтрак и просто водит кончиком пальца по ободку кружки с кофе. — И ещё, может, это правильно?

— Что именно? — вопросительно смотрю на друга, а у него взгляд такой, будто он что-то хочет сказать, но в то же время боится меня обидеть. — Говори давай. Мне важно твоё мнение.

Дэйв вздыхает и выпрямляется.

— Правильно твой старик делает, — он кладёт обе руки на стол и скрепляет пальцы в замок. — Столько лет прошло, вы должны жить дальше. Она же живёт. Ты тоже должен уже выбить из своей головы дурь про «мне не нужны отношения». Пусть твой отец женится, может, Кэт сделает его счастливым?

Друг замолкает и следит за моей реакцией, а у меня в голове полная каша из красивых фраз: жить дальше, умей отпускать, научись любить. А ещё эмоции зашкаливают через край. Последние несколько недель я совершенно теряю контроль над собой. Мне это не нравится.

— Не знаю, может, ты и прав, — после этих слов Дэйв выдыхает с облегчением. Видимо, боялся, что я восприму сказанное им в штыки.

— Ты вообще простил её?

— Кого — её? Мы что, играем в Гарри Поттера и не произносим то имя, которое нельзя называть? — смеюсь я и кусаю бутерброд.

Общение с другом всегда помогает, он мой личный психолог, и даже, пусть ничего не решилось, просто высказаться — многое значит.

— Маму. Ты её простил? — уточняет он и от волнения постукивает пальцами по поверхности стола.

Мы редко говорим на эту тему, но сегодня придётся признаться самому себе и произнести эти слова вслух.

— А ты бы простил? Я не смог и, наверное, никогда не смогу.

Дэйв кивает, соглашаясь со мной, и задаёт следующий вопрос:

— Зачем тогда хранишь кольцо, раз оно тебе напоминает её? Маму, — говорит он и сразу же поправляет себя.

А это самый сложный и даже для меня до конца не понятный феномен. Я по началу хотел избавится ото всех её вещей. Было очень больно, но от него не смог. Рука не поднялась.

— Оно мне напоминает ту женщину, которой она когда-то она была. До того момента, когда решила нас бросить. В тот день она умерла для меня, — слова на удивление даются легко, и мне кажется, что давно уже нужно было произнести их вслух. — Понимаешь, не знаю, как сказать правильно. Жизнь словно разделилась на до и после, и то, что осталось там, в прошлом, светлое, где она меня любила. Не хочу это терять. Кольцо напоминает именно те хорошие моменты. И красный цвет напоминает мне маму, которая любила и которая никогда бы не предала.

— Ит, тебе нужно поговорить с отцом, — подытоживает друг.

Но мне кажется, что старик лишь посмеётся над этим бредом.

— А что по поводу Лили? — Дэйв резко переключает тему, и на его лице появляется озорная улыбка. — Она же тебе нравится. Не отрицай.

— Я её хочу, и это разные вещи. Сам не понимаю, почему так тянет к ней. Может, из-за того, что она играет в недотрогу, и во мне включаются повадки хищника, — хмыкаю я и пожимаю плечами.

Приглушённый смех Дэйва привлекает моё внимание, уголки его губ расплываются в довольной улыбке, и весь вид напоминает довольного сытого кота.

— Я видел, как ты на гонках смотрел на Лили и на Леона, когда он был к ней критически близко, — Дэйв пытается выбить из меня какое-то признание, только он, видимо, надумывает себе больше, чем есть всё на самом деле.

— Не говори чушь, она серая мышка, такие не в моём вкусе, — вру, нагло вру. Я совершенно не считаю Лили непривлекательной, а под водой в бассейне успел убедиться в идеальности её изгибов. — Сейчас отец свалит на работу, можно пойти ко мне порепетировать дуэтом. Или были планы?

Друг цокает языком, прекрасно видит, что я хочу переключить тему. Хватит с меня наутро сердечных разговоров. От них уже подташнивает, и мне необходимо заняться тем, что доставит удовольствие. И тут выбор невелик: гонки, игра на гитаре или секс. Гонки в будний день утром не вариант, утренний секс с Тиф тоже отпадает. Остаётся музыка — моё спасение.

— Как скажешь, — друг соглашается, но с хитрым прищуром добавляет: — Только когда Леон будет ухлёстывать за Лили, не бесись. А он будет, он мне вчера писал, что она ему интересна.

— Не вопрос.