Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки

44

Не успеваю отойти от очага, как дверь в кухню с грохотом распахивается — кажется, с ноги…

Резко выпрямляюсь и собираюсь громко возмутиться. Но слова застревают в горле, а на тело ледяной волной накатывает ужас.

На пороге совершенно жуткий тип разбойничьего вида. Нечесаные слипшиеся космы, грязная рожа и беззубый рот. Злобные глаза, словно прицелы, безошибочно находят меня. И на морде бродяги расползается кривая ухмылка.

За спиной разбойника маячат еще два устрашающих силуэта. Отсюда не могу их разглядеть. Но отчетливо улавливаю амбре дешевого пойла.

Во мне крепнет понимание, что это не добропорядочные посетители, а самые настоящие разбойники с большой дороги. А еще я осознаю, что, кроме меня и странного посетителя, в таверне больше никого нет. И помощи ждать не от кого.

Бандит вальяжно входит в кухню, оставляя за собой грязные следы. Сволочь! Я не для этого полы надраивала. А он тем временем чумазыми пальцами с ловкостью пианиста пробегается по всем попавшим под руку поверхностям.

Хватает из корзины на столе яблоко, подбрасывает, ловит и с хрустом вгрызается в него. При этом причмокивает и хищно смотрит на меня.

За разбойником в кухню вползают его дружки. Такие же маргинальные на вид, только выше и массивнее. Выглядят датыми, но не настолько, чтобы не стоять на ногах. Первый бросает им:

— Обшарить всё. У нее должны быть деньги. По крайней мере, заказчик сказал, что у нее тут сокровища и что мы можем забрать их себе, — и снова с чавканьем и причмокиванием вгрызается в яблоко.

Один громила говорит второму:

— Крак, ты давай тут поищи, а я на второй этаж схожу.

Но тот не спешит подчиняться:

— Э нет, Грумпель! Там ее спаленка… А все мы знаем, что девочки хранят денежки и цацки ближе к телу.

Грумпель бычит:

— Ну и?

Крак втыкает в напарника колючий взгляд и выдает:

— А вдруг ты подтибришь что?

Грумпель напрягается и сжимает кулак. Главарь резко оборачивается к дружкам и шипит:

— А ну заткнитесь оба! Сам схожу, а вы пока за девчонкой присмотрите. — Не дожидаясь ответа, швыряет яблоко на пол и покидает кухню, толкнув плечом мордоворотов.

— Как скажешь, хан! — Громилы послушно пропускают его и застывают на входе в кухню.

Так-так-так… Кажется, эти двое не очень дружны. А самое главное — не очень умны. Если первый разбойник, судя по всему главарь, — это мозги, то эти верзилы — мускулы.

Я отмираю и медленно подхожу к столу.

Грумпель рычит:

— Не двигаться!

Со скучающим видом замечаю:

— А… Значит, пока хозяина нет, за главного ты?

Грумпель с довольной улыбкой кивает. Но тут в игру вступает Крак. М-да, шестеренки в его голове двигаются совсем медленно…

— Эй! А кто назначил тебя главным?

Переключаюсь на Грумпеля:

— Действительно, кто? Я не слышала, чтобы ваш хозяин, — намеренно выделяю это слово, — что-то говорил на этот счет. Вообще-то я думала, что за главного — Крак. Он такой… представительный.

— А то! Я такой. — Крак довольно скалится. — Не то что ты, Грумпель!

Грумпель рычит:

— Да как ты смеешь⁈ Шлюхино отродье!

— Эй! Моя мамочка не была шлюхой, в отличие от твоей.

Ссора разгорается со скоростью лесного пожара. Боюсь, что и последствия будут такие же. Кухню, конечно, жалко, но жизнь важнее.

Грумпель толкает Крака. Крак бьет в морду Грумпеля. Начинается потасова. Пока разбойники с упоением метелят друг друга, подбегаю к очагу, хватаю котелок с настоем и пытаюсь выбраться из кухни.

По стеночке обхожу дерущихся. Я почти у выхода. Делаю шаг из кухни и упираюсь в босса. На его роже сплошное разочарование. Ну конечно! Я недаром просила плотника Джона соорудить тайник в полу, когда он менял доски.

Пытаюсь увернуться, но главарь хватает меня за волосы и резко дергает на себя. От боли и страха из глаз брызгают слезы. Разбойник швыряет меня на пол. Ударяюсь спиной и затылком. Котелок с зельем падает и с громыханием откатывается в сторону.

Перехватывает дыхание от понимания, что шанс вспомнить прошлое Аделины только что расплескался по полу.

Опомниться он мне не даёт. Больно хватает за плечи, вздергивает и снова швыряет на пол, на этот раз лицом вниз. Едва успеваю подставить руки. Больно бьюсь коленками. Сердце грохочет где-то в горле, срывая дыхание.

Сквозь шум крови в ушах слышу разъяренный хриплый рык босса:

— Грум, Крак! Паршивые псы! Вы ее чуть не упустили!

Главарь снова грубо хватает за плечи, встряхивает и впечатывает спиной в стену. Перед глазами сноп искр. Ноги подкашиваются. Но этот гад хватает меня одной рукой за горло и вдавливает в стену, не дает сползти.

Не могу вдохнуть. В голове паника. Он же хочет меня убить! Царапаю его ладонь, как дикая кошка, но этому отбросу нипочем.

Он вдруг отпускает, и я, откашливаясь и с жадно, со стоном хватая воздух ртом, падаю на пол. Над ухом слышу хриплое дыхание главаря:

— Ну что, хозяюшка, расскажешь нам, где денежки? А мы тебя не тронем.

Ага! Как же! Я не забыла про некоего заказчика! Чем дольше молчу, тем дольше живу.

Стою на четвереньках не в силах ни встать, ни даже мотнуть головой. По телу разливается боль. Ужас захлестывает волнами, заставляя руки дрожать. Бандит садится на корточки и приближает свою харю к моему лицу. Ухмыляется и обманчиво-ласково произносит:

— Ну чего молчишь? Давай. И мы оставим тебя в покое.

Стискиваю зубы и мотаю головой. Главарь выпрямляется. Через мгновение на затылке сцепляется пятерня. Кто-то поднимает меня над полом, словно котенка за шкирку. Не понимаю, кто: то ли Крак, то ли Грумпель. Главарь стоит и нехорошо улыбается, царапая меня взглядом.

— Ну что ж… — цедит он. — Раз по-хорошему не хочешь… Ребята, тащите ее наверх! Там отличные кровати! Развлечемся на славу. Она, поди, будет послушной девочкой и признается, где прячет денежки.

И откуда только силы берутся? Вцепляюсь ногтями в держащую меня лапу, извиваюсь и брыкаюсь, бью ногами куда достану. Но в ответ лишь злобный хохот.

Грумпель закидывает меня на плечо и ленивой походкой направляется к лестнице. Молочу руками его спину, страх и ярость наконец-то прорезаются истошным криком:

— Не-е-ет! Оставьте меня, грязные шавки! Ублюдки! Твари!!!

И тут от двери раздается спокойный холодный голос, которому я, к своему удивлению, несказанно рада:

— Не пристало императрице так выражаться!