Нелегкий выбор

Глава 21

— Эн-би-си посчастливилось, когда они заполучили тебя.

Дорис Бекли допила коктейль и стукнула о стол донышком стакана, как бы подчеркивая комплимент.

— Это тебе посчастливилось, что ты все еще достаточно молод для такой работы, — буркнул Хью, прикрывая рот ладонью, чтобы не услышала жена.

Пенн только скривил уголок рта. Годы шли, но между супругами Бекли ничего не менялось: то, что радовало Дорис, для Хью было источником недовольства. Ресторан «Дикий кабан», где они обедали по воскресеньям чуть ли не со дня свадьбы, тоже не претерпел никаких изменений. Сколько Пенн себя помнил, священный ритуал всегда проходил одинаково. Мать заказывала филе палтуса, отец похлопывал себя по животу и вздыхал: «Возможно, мне тоже стоило бы выбрать это блюдо», после чего заказывал баранину на ребрышках. При этом он никогда не забывал добавить, чтобы ее зажарили «как раз в меру», как будто повар обязан был знать, какова мера жарки баранины для Хью Бекли. После этого, до самого конца обеда, отец и мать не обменивались ни единым словом.

Иногда Пенн задавался вопросом, как родители добирались до ресторана когда дети покинули дом. Просто вставали в определенный час и молча шли в гараж? Или кто-то из них все-таки нарушал полную тишину коротким: «Поехали?»

— Я и твой отец хотели бы обсудить с тобой один важный вопрос.

Пенн даже вздрогнул от неожиданности. «Я и твой отец»? То, о чем ему собирались поведать, было, наверное, из ряда вон выходящим, раз родители снизошли до разговора друг с другом.

— Мы от всей души восхищаемся Лэйни, которая ухаживает за нашими внуками в ущерб собственным интересам… э-э… — Дорис посмотрела в окно, словно там стоял человек с подсказкой, написанной на плакатике.

Пенн терпеливо ждал. Сам он никогда не пытался подсказать остаток фразы. Более того, он даже не прислушивался к словам, зная, что они ничего не значат, и давно научился улавливать скрытую под ними суть. В данном случае похвала Лэйни маскировала тот факт, что мать ее терпеть не может, а тема внуков могла развиться в любом из тысячи направлений.

— Твоя мать хочет сказать…

Хью даже не взглянул на жену, вступая в разговор. «По крайней мере, — подумал Пенн с удовлетворением, — отец предсказуем и прям». Если он бывал чем-то недоволен, то не утруждался маскировкой своих истинных чувств. Наоборот, он делал все для того, чтобы каждое его слово было понято и принято к сведению.

— …что мы имеем больше прав на этих детей, — закончил Хью.

«Слово короля — закон для подданных».

— Это почему? — спросил Пенн бесстрастно, что было нелегко, учитывая охватившее его беспокойство.

— Потому, черт возьми, что это наши внуки!

Гримаса гнева на лице Хью быстро сменилась вежливой улыбкой при виде официантки, которая поставила перед ним тарелку с громадным куском мяса неаппетитного серого цвета. Пока девушка обходила стол, беседа временно прекратилась. Пенн получил свой бифштекс с кровью, а Дорис — бледный кусок рыбного филе. Стоило официантке отойти, Хью не замедлил вернуться к теме разговора.

— С меня довольно того, что мои собственные родители подложили мне свинью, и я не собираюсь стерпеть свинью еще и от дочери.

Чем дольше он говорил, тем больше распалялся, пока лицо его не стало точно такого же цвета, как и бифштекс Пенна. Это было отвратительно. Всю жизнь Хью жаловался на своих родителей, но чего ради? Что они сделали ему? Они снабдили его высокооплачиваемым постом вице-президента компании по производству бумаги, которая делала в год несколько миллионов и процветала даже в период депрессии. Единственное, чего они не сумели ему дать, — это пост председателя правления. Дед Пенна дожил до девяноста лет, и Хью, привыкший к роли заместителя, был уже слишком стар, чтобы возглавить компанию, поэтому он вынужден был довольствоваться полумиллионом долларов в год в виде процента с тех миллионов, которые оставил ему отец. Хью винил отца за то, что тот зажился на свете, и вообще за все, даже за то, что сам он ненавидел жену и не знал, чем занять свое время. Все это было не ново и мало задевало Пенна, но намек на Фэрил заставил его возмутиться.

— И чем же тебе не угодила моя сестра?

Он редко вступал в спор с родителями, особенно в тот период, когда много пил: в состоянии эйфории легко закрывать глаза на все, что не нравится. С течением времени отец становился все более воинственным, а мать постепенно перестала слышать то, что ее не устраивало.

— Фэрил и Джону следовало бы желать детям добра, как мы желали добра тебе и твоей сестре, — ответил Хью, на сей раз переглянувшись с женой. — Тим и Райли принадлежат нам — и кончено!

— Кончено для кого? — резко спросил Пенн.

— Внуки принадлежат дедушке и бабушке, это и дураку ясно, — пренебрежительно хмыкнул Хью, пронзив сына взглядом.

— Зачем вам внуки? Чтобы посадить их посередине вашего ледяного дома слушать тишину?

На лице Дорис появилось выражение удивления, но Хью только сильнее разозлился.

— Выходит, ты предпочитаешь, чтобы твоих племянников воспитывал чужой человек? Незамужняя женщина под сорок?

— Какой еще чужой человек? — переспросил Пенн, не веря своим ушам и наполовину приподнимаясь на стуле. — Лэйни Вульф, лучшая подруга вашей дочери, которая провела чуть не полжизни в вашем доме?

— Отец ничего не имеет против Лэйни, — вмешалась Дорис, примирительно похлопывая сына по руке. — Мы просто желаем детям добра. Она… она даже не той же веры, что и мы.

«С меня хватит», — подумал Пенн, швыряя на стол салфетку.

— Я рад, что вы двое нашли хоть одну общую тему для разговора, но будь я проклят, если позволю моим племянникам провести годы в склепе, в который вы превратили свой дом!

Он встал, оттолкнул стул и добавил, едва удерживаясь, чтобы не кричать:

— Лэйни, конечно, не может вернуть к жизни Джона и Фэрил, зато она может заменить их настолько, насколько это вообще возможно. Если вы собираетесь оспаривать ее опекунские права, для начала вам придется иметь дело со мной.

Он вышел из ресторана не оглядываясь. Ни отец, ни мать не окликнули его и не сделали движения, чтобы остановить.

На холодном ночном воздухе он остановился еще раз обдумать свои слова. Все, что он сказал, было чистейшей правдой: Лэйни оказалась замечательным опекуном. Удивляясь все больше, он наблюдал за ней изо дня в день, неделя за неделей. Какой бы никчемной она ни была в юности, из нее вырос зрелый и ответственный человек. Редкий человек — так точнее.

Выехав на дорогу, Пенн погрузился в воспоминания о Лэйни. Она не была похожа ни на Сариту, ни на любую другую женщину из тех, с кем он был близок. Даже когда он был подростком, методично изводившим лучшую подругу младшей сестры, он втайне восхищался теплой сердечностью, исходившей от Лэйни. В течение нескольких последних месяцев он следил за тем, как она помогает Райли в учебе, как прилагает все силы, чтобы вывести Тима из состояния беспросветного уныния. Он и сам не заметил, когда начал считать ее самой прекрасной женщиной на свете.

Разумеется, Лэйни даже не подозревала об этом. Пенн старался поменьше попадаться ей на глаза и если не оставался с детьми, то прямо с работы шел в летний домик, где обычно весь вечер читал. В последние дни было так много работы (Эн-би-си готовило передачу о бунте в одной из тюрем), что он предпочитал не тратить время на дорогу и ночевал в Манхэттене, в штаб-квартире. Так что он не только не разговаривал с Лэйни по нескольку дней, но даже редко видел ее.

«Однако сегодня, — вдруг подумал он мрачно, — придется поехать в Медоувью, чтобы посвятить Лэйни в намерения родителей. Если они пошли на то, чтобы обсудить друг с другом положение дел — а такое случалось в семье Бекли очень редко, — они вряд ли собираются на этом остановиться». Пенн считал своим долгом защищать интересы племянников, а это означало, что он и Лэйни должны были выступать как союзники.

Была половина десятого вечера, когда он добрался до дома Коулов. В окно гостиной можно было видеть Лэйни, сидевшую на диване с книгой в руках. Тронутый этим зрелищем и мыслью о том, что дети крепко спят в своих комнатах, Пенн вдруг захотел, чтобы это был его дом, в который он возвращался бы каждый вечер.

Горело несколько настольных ламп, оттенки света смешались, образовав в комнате теплое розоватое свечение, в котором Лэйни показалась Пенну особенно красивой. На ней были выцветшие джинсы и старенький свитер. Несмотря на удобную позу, в которой она устроилась на диване, ее лицо было замкнутым, хмурым.

Пенну сразу расхотелось рассказывать ей о разговоре с родителями. Это могло только добавить к ее проблемам еще одну. Он подумал, не пойти ли к себе и не улечься ли в постель, но покачал головой. Беречь покой Лэйни было не время. Постучав, Пенн вошел в гостиную.

— Что это было, стук в дверь? — насмешливо спросила Лэйни. — Разве ты здесь не на законных основаниях?

Она отложила в сторону письмо, лежавшее поверх открытой книги. Усаживаясь, Пенн бросил взгляд в ту сторону, заметив, что оно отпечатано на машинке.

— Знаешь, я сегодня разговаривал с родителями на очень интересную тему.

— О чем же? — рассеянно спросила Лэйни.

— О Тиме и Райли. Не хотелось бы тебя пугать, но они считают, что имеют на детей исключительные права.

— Да что ты говоришь!

Пенн понял, что ей уже все известно. Несмотря на иронический тон, глаза ее выглядели припухшими.

— Выходит, я не сообщил тебе ничего нового.

Он намеревался держаться так же отчужденно, как и Лэйни, и едва справился с собой, заметив, что одна слезинка не удержалась и покатилась по ее щеке. Лэйни небрежно отерла ее и протянула ему письмо. Там было слово в слово изложено все, что сказали ему родители, вот только написано это было не ими, а их адвокатом. Это было не что иное, как уведомление о решении лишить Лэйни Вульф опекунских прав и передать их Хью и Дорис Бекли. Ей предлагалось дать официальное согласие на передачу прав в течение месяца, в противном случае должен был последовать судебный иск.

Лэйни плакала. Она судорожно скрестила руки на груди в тщетной попытке успокоиться, и он не сумел справиться с собой. Присев радом с ней на диван, он принялся утешать ее, как обиженного ребенка, повторяя: «Ну что ты, глупышка, что ты…»

Слова утешения как-то незаметно перешли в поцелуи. Был тому виной исходивший от ее волос аромат или шелковое ощущение ее кожи под ладонями, но Пенн попросту потерял голову. Еще несколько секунд назад он испытывал только сочувствие, только жалость — и вот они сменились желанием, от которого мутился рассудок.

Весь дрожа, забыв о письме, о родителях — обо всем на свете, — он прижат к себе Лэйни с жадностью, которой не испытывал до сих пор. Это было таким естественным продолжением ночи, проведенной с ней, словно страсть и не затихала, словно они вообще не выпускали друг друга из объятий. Как ласково зарывались в волосы ее ладони! Как неровно дышала маленькая округлая грудь и как часто пульсировала впадинка между ключицами! Каким знакомым, каким правильным было все это!

Несколько минут они лихорадочно обнимались, потерявшись в тысяче ласк, уже знакомых и еще не испытанных… потом Лэйни отстранилась, неохотно, но решительно. Заглядывая ей в глаза, Пенн надеялся, что в его взгляде можно прочесть все, что он так старательно и так долго скрывал.

— Все устроится, милая, вот увидишь! Никто не сможет отобрать у тебя детей. Я на твоей стороне и помогу во всем. Ты и дети… я хочу сказать, ты их опекун по закону, и мои родители вряд ли смогут этому помешать.

Лэйни ответила странным взглядом, как человек, пребывающий в шоке. Руки ее соскользнули с шеи Пенна и безвольно упали на колени. Она отодвинулась.

— Ты ничего, ничего не понимаешь…

— Я все понимаю, Лэйни.

Он попытался снова обнять ее, но Лэйни осталась безучастной. Медленно поднявшись, она остановилась за стулом, как за преградой.

— Нет, ты не понимаешь, Пенн. Я плакала не потому, что боюсь потерять Тима и Райли. Просто мне кажется, что твои родители правы.

— Что? — изумился он, бессознательно сжимая руки в кулаки.

— Я думаю, мне стоит согласиться на ту работу, которую предложил Патрик Фучард. Это значит, мне придется перебраться в Калифорнию. Вот если бы можно было взять детей с собой… наверное, им понравилось бы в Лос-Анджелесе. Там тепло, много солнца и… и ничто не будет навевать печальных воспоминаний.

Пенну было с детства знакомо это выражение ее лица. Оно появлялось тогда, когда Фэрил заставляла Лэйни делать нечто такое, что ей не совсем нравилось. Но на этот раз вместо сочувствия он испытал только злость. Она что, свихнулась? Или ее мало волновало, что случится с Тимом и Райли? Женщине, которую Пенн внезапно увидел перед собой, было плевать и на детей, и на него.

— Условия опекунства обговорены ясно, — вставая, сказал он ледяным тоном. — Ты подписала согласие переехать в этот дом, заботиться о детях так, как заботились о них родители. Как родители, ясно? Или это вне рамок твоего понимания?

— Я люблю Тима и Райли, — прошептала Лэйни, взглядом умоляя не мучить ее, — но я не уверена, что моей любви достаточно. Твои родители… они лучше понимают… они…

— Невероятно, мать твою! — выругался Пенн, теряя самообладание. — Ты никогда не изменишься, так ведь? На этот раз в дураках оказался я, и поделом мне, черт побери!

— Перестань! — Лэйни закрыла лицо руками.

— А я-то, идиот, поверил, что ты повзрослела. Увы, это невозможно, — безжалостно продолжал он, окинул ее презрительным взглядом и сменил голос на пронзительный пародийный фальцет: — Я не могу выйти за тебя замуж, Джулиан, я не могу оправдать твои надежды, дорогая моя подруга Фэрил! Я не могу то, не могу это — я вообще ни на что не гожусь!

Он понимал, что больно ранит ее этой насмешкой, но не мог остановиться. Что так разъярило его: никчемность Лэйни или то, что он поверил ей, что попался как последний дурак? «То, что попался», — с горечью признал Пенн. Что ж, теперь с этим покончено.

— И как только Фэрил удавалось столько лет выносить тебя?

Он отошел в противоположный угол комнаты, как можно дальше от нее. Лэйни стояла, сжавшись, прижимая руки к груди и глядя в пол. Пенн ждал упреков или жалоб, но она сказала с неожиданным самообладанием:

— По-твоему, ты имеешь право осуждать меня? Ты, человек, которого годами никто не видел трезвым?

Она сложила письмо, захлопнула книгу и с каменным выражением лица направилась к двери.

— Если бы ты хоть на минуту перестала заниматься самоедством и оглянулась по сторонам, — крикнул Пенн вслед, — то заметила бы, что я не выпил ни капли со дня приезда!

Лэйни приостановилась и обернулась, но промолчала. Лицо ее не изменило отчужденного, неприязненного выражения.

— Какой же я был дурак, когда спорил с родителями! Наверное, даже сними детям будет лучше, чем с тобой.

Он угрюмо прошагал мимо нее и вышел из дома, хлопнув дверью.

Еще до того как Пенн заметил в зеркальце сине-красные вспышки, он услышал завывание полицейской сирены. Прежде чем затормозить и свернуть к обочине, он бросил взгляд на спидометр: восемьдесят восемь миль в час! Это могло стоить ему пары сотен баксов, а то и ночи за решеткой, но Пенн только криво усмехнулся, не особенно возражая против последней из возможностей. В конце такого — на редкость паршивого — вечера было вполне естественно загреметь в полицейский участок. Он опустил стекло.

— Куда так спешим? — спросил совсем молоденький полицейский, заглядывая в машину.

— По правде сказать, никуда, офицер Макдонау, — ответил Пенн, разглядев имя на его нагрудной нашивке.

Он широко улыбнулся и виновато развел руками, думая почему-то только о том, сколько лет может быть полицейскому. Тот взял права Пенна и стал разглядывать их, подсвечивая фонариком.

— Что вы пили и сколько? — спросил Макдонау, сунув голову внутрь и сосредоточенно принюхиваясь.

— Как видите, ничего. По правде сказать, в последний раз я пил несколько месяцев назад.

Полицейский одобрительно кивнул, вернул права и начал выписывать штраф за превышение скорости.

— Постарайтесь в будущем не превышать пятидесяти пяти миль в час — таков лимит скорости по Коннектикуту.

Полицейская машина скоро исчезла за поворотом, а Пенн все сидел, безвольно уронив руки на колени и закрыв глаза. Ему вдруг расхотелось ехать куда бы то ни было, кроме бара, где наливают что-нибудь покрепче.

Интересно, размышлял он, что лучше всего разгоняет тоску? Шотландское виски? Нет, оно не слишком помогало в первые дни после смерти Фэрил. Может, джин с тоником? Тоже не пойдет. Если уж пить что-то с тоником, то водку.

Приняв решение, Пенн без труда вообразил себе стойку бара и высокий стакан, каждый глоток из которого снимает еще часть напряжения, разгоняет тревогу и возвращает уверенность в себе. В горле, вызывая жажду, возник хорошо знакомый вкус холодной выпивки. Холодной… но при этом такой согревающей! Вот он делает глоток, и в желудке возникает тепло, быстро распространяющееся вниз по животу и ногам…

В этот момент, непрошено и неуместно, в памяти Пенна возник образ Лэйни. Ее тепло и аромат, шелк ее кожи вернулись с такой полнотой, что он вновь ненадолго ощутил чувство удивительной правильности того, что могло произойти между ними.

«Могло, но не произошло», — мрачно подумал Пенн, заставляя себя открыть глаза. Он распахнул дверцу, впуская побольше свежего ночного воздуха. Впереди показались огни приближающейся машины, и это окончательно вернуло его к действительности. Нужно было срочно выпить. В конце концов лучше было продолжать пить, чем перейти на бесплодные мечты о Лэйни Вульф.

Заводя мотор, Пенн прикинул, какой из баров мог все еще быть открыт. «О’Генри»? Вполне возможно. Он такой мрачный и полутемный — как раз то, что нужно.

Ему потребовалось меньше пяти минут, чтобы добраться до автостоянки перед баром «О’Генри», но за это время в крови, казалось, начал работать еще не выпитый алкоголь. Сердце усиленно стучало, кровь билась в висках, и чувство предвкушения стало едва выносимым. Из-за дверей доносился рев музыки и одобрительные крики, а когда кто-то вышел наружу, ноздри Пенна жадно зашевелились, ловя знакомый запах пота и свежего перегара. Он так поспешно выскочил из машины, что наткнулся на проходившего мимо парня в расстегнутой рубашке и мятых джинсах.

— Эй, ты, разуй глаза! — раздраженно крикнул тот.

Звук человеческого голоса разрушил чары, и Пенн опомнился. По инерции он открыл дверь и вошел, спустившись на несколько ступенек. В баре было полно народу, на возвышении надрывалось несколько музыкантов, извлекая из своих инструментов невероятно шумную музыку. Влево и вглубь уходил полумесяц стойки, за которой не было ни одного свободного места. Несколько человек окинули Пенна безразличным взглядом. Впервые он заметил на лицах полуночных посетителей одиночество и безнадежность и спросил себя, как его сюда занесло. Повернувшись, он бросился вон, ужасаясь при мысли, что еще немного — и пути назад уже не было бы. На улице, опершись на капот своей машины, он долго стоял, глубоко дыша, разгоняя остатки наваждения.

Нельзя было сейчас сходить с дистанции. Существовало кое-что поважнее, чем штрафы за превышение скорости, никудышные родители или даже желанные женщины. Он мог любить Лэйни или ненавидеть ее, мог кипеть от возмущения или мучиться несбыточными надеждами — но пить он не имел права. Ни в коем случае.

Собравшись с силами, Пенн выбросил из головы мысли о Лэйни и заставил себя думать о Тиме и Райли. Ничего неожиданного для него не случилось. Он с самого начала знал, что она оставит детей на его попечение, и все, что требовалось, — это возродить в себе готовность быть их опорой, и опорой надежной, а значит, трезвой.

Пенн отдавал себе отчет в том, как нелегко ему придется. До сих пор он без труда удерживался от выпивки, но сегодняшний рецидив означал, что без профессиональной помощи не обойтись. Оглядев стоянку, он заметил телефонную будку и направился к ней. Поднимая трубку и набирая номер справочной, он все еще не был уверен, что пойдет до конца, и почувствовал облегчение только тогда, когда попросил сообщить ему номер ближайшего отделения «Общества анонимных алкоголиков».