Гас
— Сегодня хочу пригласить Веру в ресторан, — деловито сообщает Джо, крутясь перед зеркалом. — Потом предложу пойти в кино, показ только на нас двоих, и эта женщина рухнет в мои объятия. Говорю тебе, это любовь, бро.
Мне приходится стиснуть челюсти, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Забавно будет взглянуть на его смазливую физиономию, когда он узнает, что Добби раньше него потоптал плодородные земли Фионы.
— Ты поэтому месяц по очереди трахал близняшек из спортзала? Чтобы убедиться в глубине своих чувств?
— При чем здесь это, бро? — Джо смотрит на меня с искренним недоумением. — Это просто бодрый перепихон симпатичными цыпочками, а к Вере у меня чувства. Можно подумать, ты на время расставания со Сла-вой член свой в штанах консервировал.
— Консервировал, бро. Более того, думал, младший так и останется до конца жизни дохлой шпротой.
Несколько секунд Джо глазеет на меня словно у меня во лбу вырос член, а потом машет рукой, красноречиво демонстрируя, что похоронил меня как достойного конкурента и альфу.
Я его учить жизни не собираюсь. Я вообще не из тех, кто, бросив курить, начинает пропагандировать здоровый образ жизни при каждом удобном случае. Когда-нибудь он сам все поймет. Ну или не поймет.
— Посоветуй, куда лучше пригласить Веру? — продолжает Джо, щедро обдавая себя парфюмом. — В Паризьен или…?
— Пригласи в Маритоццо, — ухмыляюсь. — Говорят, работает безотказно.
Валяющийся рядом айфон разражается занудной трелью, отвлекая меня от рассуждений Джо о преимуществах японской кухни над итальянской.
— Дочь моя в больнице. — холодно звучит в трубке. Папа Карло. Его акцент пьяного индуса я ни с чем не спутаю. — Ты ее рыбной шаурмой что ли в переходе кормил, жмот западный? Ее тошнит безостановочно.
Под кожей собирается какая-то противная липкость и холодеют ладони. И даже огрызаться на шарманщика не хочется.
— Где она? — хриплю, поднимаясь с кресла. — Адрес.
Тот с явной неохотой говорит мне название улицы в центре и отключается. Уговариваю себя не поддаваться панике и вызываю такси. Блядь, вот узнаю, что пафосный дельфинарий, в котором мы обедали, матрешку тухлятиной накормил, разнесу по кирпичу. Представляю ее бледное лицо и мокрые кошачьи глазки, и челюсть сжимается от бессилия. А вдруг с ней что-то серьезное?
К счастью, брендовая лечебница находится недалеко от Шератона. Вылетев из такси, взмываю на третий этаж, где, по утверждению администраторши, держат матрешку и утыкаюсь взглядом в сидящего в больничном кресле папу Карло.
— Прилетел отравитель. — цедит, глядя на меня исподлобья. — У вас, у янки, цель что ли от рождения портить все, что русский человек кропотливым трудом создавал.
— Что с ней случилось? — прерываю его националистские излияния. — И где она сейчас?
— Блевать стала прямо у меня в кабинете. — глядя мимо меня, раздраженно ворчит папаша Карло. — На договор с фрицами креветками непереваренными. Самого травой чуть на стол не вывернуло. Капельницу ей ставят и анализы берут. Хер бы тебе позвонил, да Сла-ва хныкала больно жалостливо. Как баба, ей богу.
Как же меня бесит его перекрученная физиономия. Матрешке в вены сейчас иголки загоняют, а этот про бумажки какие-то вспоминает. Шарманщик, одним словом.
Я долго терпел, но, кажется, пришло время расставить все точки над «i».
— Ты на такую дочь молиться должен. Мы бы со Сла-вой свадебный торт давно распилили, если бы она по первому зову твоего желудка в Россию не летала. Любит она тебя, папа Карло. Вот только ты ни хера этого не ценишь. Каким же надо быть слепым и тупым, чтобы не видеть, что она десятерых сыновей стоит. А сопливое полено, которому ты позволяешь называть себя «папой», мохнатого брелка на ее ключах недостойно. Имей в виду, когда мы с ней поженимся, — тут я специально делаю паузу, с упоением наблюдая как багровеет лицо будущего тестя. — Я тебе хорошую клинику найду в любимой тобой Америке, чтобы мою жену лишний раз не дергал.
— Ты сейчас чего, намекаешь, что я свою дочь не люблю, жираф заморский? — с угрозой шипит Папа Карло, поднимаясь на ноги. Надо же, старик-то одного роста со мной. Кто еще здесь жираф.
Засовываю в рот зубочистку и шагаю вперед, так что почти наступаю ему на ботинки.
— Знаю, что любишь, папаша. Надо быть конченым идиотом, чтобы ее не любить. Только вот способ показать это у тебя отстойный. Советую тебе его пересмотреть, потому что морально вытирать ноги о мою женщину я тебе не позволю. И чтобы ты знал, я тебе не втащил до сих пор лишь потому, что не хочу Сла-ву расстраивать.
Если у меня нет галлюцинаций, то в уголках искривленного рта папаши Карло собирается пена.
— А ты рискни, коккер-спаниель американский. — рявкает мне лицо. — Я тебе не Егор, чтобы в тыкву словить и мамке жаловаться побежать. Я тебе так наваляю русским снизу, что ты фамилию своего президента забудешь.
Адреналин ревет в ушах агрессивнее чем хиты Rammstein, и мне приходится напомнить себе, что я просто не имею права поднимать на него руку. Сла-ва мне не простит. Да и мои безукоризненные английские манеры тоже.
Пока мы как герои Мортал Комбат визуально практикуем фаталити и бруталити, дверь кабинета рядом с нами распахивается и на пороге возникает пухлощекая Адель в костюме поварихи.
— Zahodite, papashi. — гостеприимно взмахивает рукой.
Папаша Карло что-то недовольно бурчит ей в ответ, пытаясь просочиться в дверь первым, но я его опережаю. Дорогу молодым, старичок.
В приличной по российским меркам палате, на кровати сидит матрешка и, обхватив руками колени, растерянно улыбается.
По нервам преждевременно рассыпается облегчение, но, когда подхожу ближе, то замечаю в кошачьих глазах слезы. Что за странный инь-ян.
— Эй, блюющая киска. — опускаюсь рядом с ней на кровать и провожу рукой по лицу. — Я эту морепекарню засужу за твои страдания.
Из глаз у матрешки брызгают слезы, но она, по прежнему улыбаясь, активно трясет головой.
— Креветки не при чем. — громко хлюпает носом и расплывается в счастливой улыбке. — Я беременна, Гас. Гас-младший забил свой первый гол.
За спиной раздается нечленораздельный звук, кажется, папа Карло, подавился своим языком. Во рту пересыхает и сердце с каждой секундой колотится громче. Я ведь не ослышался? Черт, надеюсь я не ослышался.
— Повтори. — проглатываю ком в горле. — Пожалуйста.
— Первый пошел, Малфой. — хихикает Сла-ва, накрывая мою руку своей. — Срок уже восемь недель. В Хогвартсе появился наследник.
Блядь, я знал. Я всегда знал, что у нас все получится. Я будущий отец. У нас с матрешкой будет ребенок. Мини- Гас или Мини-Сла-ва. Это просто охренеть.
— У тебя руки трясутся, Малфой. — шепчет Сла-ва, заглядывая мне в глаза. — Ты же не заплачешь?
Блядь. Надеюсь, что нет. Если уж я сейчас расхнычусь, то чем я займусь, когда наш ребенок родится?
— Pap, ti stanesh dedom, — громко объявляет Сла-ва, глядя поверх моего плеча.
Не удержавшись от того, чтобы не взглянуть на лицо Папы Карло, когда она до него дойдет, что американские ракеты основательно высадились на Красной площади, поворачиваю голову. Тот глазеет на Сла-ву, приоткрыв рот: кадык бегает по шее как маятник, глаза покрасневшие.
— Seichas vernus, — бормочет, отводя взгляд. — Telefon zabil.
— Демон Игорь растрогался, — самодовольно комментирует Сла-ва, когда дверь за ним захлопывается. — А ты скажешь что-нибудь, Гас?
Скажу ли я что-нибудь? Наверное, нужно. Просто подходящие слова по обыкновению вылетели из головы. Да и существуют ли слова, чтобы описать мое состояние? Когда внутри что-то звонко дребезжит и дышится тяжело и легко одновременно. И боишься, что через секунду все происходящее окажется сном. Самым лучшим сном в твоей жизни.
Сгребаю матрешкины ладони и, прижав к губами, говорю от самого сердца.
— Ты уже в третий раз сделала меня самым счастливым ублюдком на земле. Ya pizdetz kak schastliv, Сла-ва.