Нянечка для соседей

ГЛАВА 36

БЕТ

Когда я подхожу к квартире 5А, то начинаю паниковать. Крики и рыдания Ками настолько громкие, что я слышу их в коридоре. Звучит так, будто ей больно. Я стучу в дверь, но ответа нет. Когда я дергаю за ручку, она плавно открывается. Кто-то оставил ее незапертой. Ужас ползет по моему позвоночнику, когда я толкаю ее и вхожу внутрь. В комнатах темно, все жалюзи опущены, свет выключен. Я осторожно вхожу в гостиную.

— Себастьян? — спрашиваю я.

Он не отвечает. Беспокойство охватывает меня. С ним все в порядке? Он ранен? Я следую за криком Ками в его спальню, нерешительно открывая дверь.

Себастьян сидит, сгорбившись, на полу, оперевшись на ящики своего стола. Он крепко прижимает Ками к груди, пока она визжит. Его глаза закрыты, лицо мертвенно-белое, а рубашка прилипла к коже от пота. Его грудь то поднимается, то опускается. Похоже, он вот-вот потеряет сознание.

— Господи, — бормочу я, бегу вперед. — Черт. Дай ее мне. — Он поднимает ее, и я подхватываю ее на руки. Она яростно кричит мне в ухо, и я целую ее в щеку. — Все в порядке, — бормочу я, крепко обнимая ее. — Все в порядке, я здесь, ты в порядке, детка. Боже, Себ, ты в порядке? Ты упал? Что-то случилось?

Себастьян слегка ерзает у моих ног.

— Я не могу успокоить ее, — выдыхает он.

Я наклоняюсь, чтобы осмотреть его.

— Ты в порядке? Тебе нужна скорая помощь? — Себу не больше тридцати, но он настоящий трудоголик, и я не удивлюсь, если он умрет от сердечного приступа, возникшего из-за стресса.

Он вздрагивает и пытается отстраниться от меня.

— Нет. Я в порядке. Уйди.

Я хмурюсь, убирая волосы с его лица. Выражение его лица напряжено от боли.

— Открой глаза, — тихо говорю я. Он качает головой несколько минут, затем стонет и скручивается, прижимаясь лбом к металлическому ящику. Его пальцы впиваются в брюки. Что-то действительно не так.

Я смотрю на кричащего ребенка у меня на руках.

— Мигрень? — предполагаю я.

Он хмыкает.

Черт. Ладно. Я встаю, устраивая Ками у себя на бедре, и проверяю ее подгузник. Она чиста.

— Она ранена? — спрашиваю я. Он качает головой. — Голодна? — Еще одно покачивание головой. — Просто злится? — Он кивает. — Хорошо. — Я вытираю ее красное лицо. — Мы с тобой собираемся немного погулять, — говорю я ей.

Я вывожу ее в зал, закрывая за собой дверь в комнату Себа. Мне не нравится идея бросать его корчащимся на полу в агонии, но если у него мигрень, то мне нужно остановить крики Ками, прежде чем я смогу ему помочь. Она так взвинчена, что единственное, что, как мне кажется, может ее успокоить, — это смена обстановки. Поэтому я одеваю ее, кладу в слинг и несу вниз по лестнице, не обращая внимания на взгляды соседей в холле, пока несу ее на улицу.

Ночь теплая, и воздух прохладный и приятный. Ками нарушает спокойствие улиц своими криками, но я просто продолжаю идти, покачивая ее на руках и тихонько болтая с ней, пока она кричит. Думаю, она, скорее всего, испугалась, когда Себастьян перестал отвечать ей. Бог знает, как долго они оба пролежали на полу.

Я глажу ее маленькие ручки и ножки, пока мы идем по кварталу, показывая на собак, деревья и кусты. В конце концов, она успокаивается, ее крики превращаются в печальные вздохи. Она зарывается лицом в мою грудь, сопит, ее глаза закрываются. Я жду, когда она начнет засыпать, затем несу ее обратно в здание и поднимаюсь в квартиру ребят, где укладываю ее в кроватку. Она ерзает и хмурится во сне, сжимая свой маленький кулачок.

Оставив ее спать, я выпрямляюсь и открываю дверь в спальню Себа. Он не сдвинулся ни на сантиметр, все так же раскинувшись на полу. Меня охватывает беспокойство. Я колеблюсь, затем сажусь рядом с ним. Его глаза все еще закрыты, и он тяжело дышит. Я убираю потные волосы с его лба.

— Тебе нужно лечь в постель.

Он что-то бормочет.

— Что? — переспрашиваю я. Наклоняясь, я прикладываю ухо к его рту. Наши щеки соприкасаются. Его кожа так горяча, будто у него жар.

— Я не могу встать, — произносит он.

— Ох, милый. — Слова вылетают у меня изо рта без раздумий. Я ничего не могу с этим поделать. Ему так больно, и у меня болит сердце. Я снова глажу его по волосам. — Тебе нужно проблеваться?

— Нет.

— Ты не можешь оставаться на полу. Тебе нужно поспать. — Я обвиваю рукой его подтянутую талию. — Обопрись на меня. Я помогу тебе подняться.

— Ты ведь знаешь, насколько ты маленькая? — Он скрипит зубами. — Ты похожа на куклу-тролля^[30].

— Меньше оскорблений, больше стояния, пожалуйста.

Он выглядит так, будто хочет возразить, но я игнорирую его и тяну за талию, поднимая на ноги. Как только он принимает вертикальное положение, сразу же замирает, задыхаясь. Почему-то его лицо становится еще бледнее. Он шатается на месте.

— Прости, прости, — шепчу я. Он замирает на мгновение, его пальцы крепко сжимают пояс моей футболки.

— Все нормально, — в конце концов, вырывается у него. Я легонько подталкиваю его к кровати, и он практически падает на простыни, протирая глаза. Я тянусь к его шее, развязываю галстук, чтобы он не задохнулся во сне. Он гримасничает, пока я расстегиваю его воротник и пытаюсь подложить несколько подушек ему под голову, бесцельно отмахиваясь от меня. — Прекрати.

Я вздыхаю и сажусь на край матраса.

— Чем я могу помочь?

— Ты можешь уйти.

— Нет. Неправильный ответ. Попробуй еще раз. — Помню, когда я была ребенком, у одной из моих приемных матерей каждый месяц случались гормональные мигрени. Я сидела с ней у кровати и растирала ее виски, пока она ждала, когда начнут действовать обезболивающие. Я перемещаюсь к изголовью кровати, устраиваюсь позади него и осторожно притягиваю его голову к себе.

Он стонет.

— Бет… я…

— Тсс. Обещаю, ты сможешь быть невозмутимым и мужественным позже. И не бойся, что тебя стошнит на меня, я к этому привыкла.

Он вздрагивает, морщась, когда очередная волна боли накрывает его.

— О, черт.

— Тсс. — Я касаюсь его висков. — Где болит?

— Вся моя гребаная голова, — рычит он.

— Да, я поняла это, гений. — Я начинаю рисовать маленькие круги на его висках, сильно нажимая. — Двигай моими руками. Тебе легче, когда я надавливаю?

Он колеблется, затем протягивает руки вверх и обхватывает мои запястья, перемещая пальцы на несколько миллиметров ближе к линии роста волос. Я начинаю массировать, и все его тело сразу же расслабляется и дыхание выравнивается.

— Все в порядке, — ловлю я себя на том, что шепчу. — Ты в порядке.

Он не отвечает. Несколько минут проходят в тишине. Я продолжаю массировать его виски, пытаясь притупить боль, и постепенно напряжение уходит из него, лицо становится расслабленным. Я уже начинаю думать, не заснул ли он, когда он снова начинает говорить.

— Прости, — грубо бормочет он.

— За что?

— За то, что позвал. Я не хотел. — Его голос мягкий и невнятный. Он звучит словно пьяный.

Я качаю головой.

— Себастьян, ты совершил множество поступков, за которые мог бы извиниться. Нужда в помощи, когда у тебя хроническая боль, совершенно не входит в их число. — Я оглядываю темную комнату. — У тебя есть лекарства, которые ты можешь принять от боли? Может, тебе нужен лед или что-то еще? Воды? — Я пытаюсь отстраниться, но он наклоняется вперед, прижимаясь лицом к моему животу. Я напрягаюсь. — Себастьян?

Он бормочет что-то непонятное. Я наклоняюсь ближе, и прядь моих волос падает ему на лицо. Он ловит его и смутно рассматривает.

— Красиво, — бормочет он.

— Ох. Эмм, спасибо. Мне всегда казалось, что цвет немного напоминает морковь.

— Ты самая прекрасная женщина, которую я когда-либо встречал, — невнятно произносит он, накручивая локон на палец.

Я замираю.

— Эмм. Что?