Нянечка для соседей

ГЛАВА 48

САЙРУС

В итоге мы с Бет гуляем по центру Лондона, идя вдоль извилистой линии Темзы. Мы прихватили с собой пиво, пирог с курицей и грибами и огромную порцию горячих сырных чипсов. Пирог уже давно закончился, еще когда мы проходили мимо «Шекспировского Глобуса»^[39], и мы активно поглощаем чипсы. Паб в саду у театра наполнен веселым смехом, хипстеры и шекспироманы пьют мохито и смотрят на огни города, отражающиеся в реке.

— Итак… — Я толкаю Бет локтем, пока мы идем. — Ты и Себ? — Она мило краснеет, и я смеюсь. — В конце концов, это должно было случиться. Он запал на тебя с тех пор, как ты впервые вошла в нашу квартиру.

— И ты не возражаешь? — спрашивает она, тревога напрягает ее лицо.

— Возражаю? Детка, сейчас все станет намного лучше. — Я потрепал ее по волосам. — Особенно для тебя.

Ее румянец становится еще ярче. Она выхватывает у меня из пальцев сырную чипсину и мило улыбается, когда я бросаю на нее взгляд.

Вдалеке раздается крик, и мы оба поворачиваемся и смотрим, как в небе дальше по реке вспыхивают фейерверки. Большие взрывы красного, золотого и зеленого цвета, рассыпающие искры по воде. По опыту я знаю, что они идут с Трафальгарской площади. Я делаю еще один глубокий глоток пива, наблюдая, как вспыхивают и рассыпаются яркие огни.

— Как ты думаешь, в честь чего фейерверк? — спрашивает Бет с полным ртом расплавленного чеддера.

— Ураза-байрам^[40]. Рамадан^[41] только что закончился.

Она смотрит на меня, слизывая жир с пальцев.

— Откуда ты знаешь?

— Мои бабушка и дедушка — мусульмане.

— Вы раньше праздновали Уразу?

Я киваю.

— Вся моя семья праздновала. Все, наверное, сейчас в Трафальгаре, смотрят на шоу.

Странно осознавать, что они так близко. Потенциально я могу поехать и присоединиться к ним. Это всего лишь двадцать минут езды на метро. Через двадцать минут я могу оказаться рядом с ними и смотреть на фейерверк, как в детстве.

Она поднимает на меня глаза.

— Но не ты?

— Нет. Меня не пригласили.

— Из-за твоей работы?

— Помимо всего прочего. — Я шаркаю ногами по асфальту. — Кажется, в качестве причины называли и то, что я «ленивый нахлебник». — В моем голосе звучит горечь.

— Ленивый? — Она наклоняет голову. — Так вот почему ты так расстроился пару недель назад? Когда я подумала, что ты не работаешь?

Я мрачно улыбаюсь и беру чипсы.

— Извини. Это больное место.

Она смеется.

— Знаешь, что я скажу. Между прочим, довольно дерьмово обижаться на меня за то, что я думаю, что ты безработный, когда ты буквально утаиваешь от меня свою работу.

Я стону.

— Я знаю. Я болван. Наверное, сейчас я слишком близко к дому.

Она переплетает свою руку с моей.

— Почему они считают тебя ленивым?

— А ты нет?

— Нет. — Ее щеки покраснели. — Я думаю, что твоя работа заставляет изрядно попотеть.

Боже, какая она милая.

— Но это же легко, — протестую я. — Стриптиз — это легче, чем офисная работа. Это проще, чем работать с девяти до пяти, а потом идти домой и всю ночь работать сверхурочно. Как Себ и Джек.

Она морщит нос.

— Не для меня. Я нахожу работу в офисе в миллион раз проще. Особенно если сравнивать с твоей. — Она кладет в рот еще одну чипсину. — А как ты вообще начал заниматься танцами? Джек сказал, что вы познакомились в университете. Ты не хотел работать в сфере компьютерных наук?

— Изначально так и планировалось. — Мы снова начинаем идти, медленно двигаясь по улице. — Моя мама — терапевт, а папа — хирург-ортопед. Они предполагали, что я получу диплом и буду работать в НАСА, или в ЦРУ, или еще в каком-нибудь дерьме.

Она съеживается.

— Что?

— Ничего. — Она достает чипсы и тычет ими в мой рот. — Я не могу представить тебя сидящим за столом, вот и все.

Я кривлю губы.

— Ну, я тоже не могу. Но я пытался. — Черт, а ведь я старался. Я смотрю на воду, наблюдая, как на поверхности вспыхивают разноцветные огоньки.

Она кладет голову мне на руку.

— Сай?

— Я так и не закончил университет, — признаюсь я. — Я бросил учебу на четвертом курсе, за несколько месяцев до выпускных экзаменов.

Она хмурится.

— Тебе не нравилось?

— Не просто не нравилось. Я не смог. Я… — У меня внезапно пересыхает во рту. Я делаю еще один глоток пива, ладони потеют на банке. — У меня дислексия^[42].

Не знаю, почему мне так трудно это сказать. Я знаю, что Бет это не волнует. Она наверняка присмотрела за кучей детей с нарушениями обучаемости.

В этом, наверное, и есть проблема. Я не чертов ребенок.

Она кивает, на ее лице сочувствие.

— Университет не оказал тебе никакой поддержки?

— Я им не говорил. Мне было неловко. Понимаю, это было глупо. — Я потираю затылок, мои щеки пылают. Ненавижу говорить об этом. — Просто я так привык к тому, что это постыдная вещь. Мои родители ненавидели, что у их ребенка «особые потребности». Мы были частью большой бенгальской общины, и все дети их друзей получали отличные оценки, становились юристами, врачами, фармацевтами. А их ребенок не мог даже просклонять слово. — Я чувствую на себе ее взгляд, теплый и добрый, но не могу заставить себя посмотреть на нее. — Мне поставили диагноз, когда мне было десять лет, но они не поверили. Они таскали меня по разным специалистам и врачам, пытаясь выяснить, почему я так плохо учился в школе. Они проверяли мои глаза. Слух. Анализы крови. Мне делали магнитно-резонансную томографию. Они бы скорее предпочли, чтобы у меня была проклятая опухоль мозга, чем проблемы с обучением. И, конечно, все оказалось чисто. — Я понижаю голос. — Извините, мистер и миссис Рэман. Мне грустно говорить, что ваш сын совершенно здоров, он просто глуп.

— Сай. — Она легонько царапает ногтями мое предплечье. Это удивительно успокаивает.

Я делаю глубокий вдох.

— Я ненавидел школу, но не было никаких сомнений в том, что я не поступлю в университет. Все в моей семье поступали. Я выбрал компьютерные технологии, потому что думал, что там будут в основном цифры. Никому не нужно было знать, как плохо я пишу. — Я усмехаюсь. — Я мог только наскрести на зачет. Просто, блядь, это было нереально. Было около десяти учебников для каждого предмета, и все они были толщиной в пять дюймов, а текст был очень мелким и сухим. У них не было ни аудиокниг, ни электронных книг, так что я не мог их слушать. Оглядываясь по сторонам, я видел, что Джек и Себ читают главы, как обычные люди, а я тратил час на то, чтобы разобраться с одной страницей. Это было похоже на то, как если бы тебе говорили: «Эй, ты идиот» каждый день в течение четырех лет подряд. — Я смотрю на реку, но ничего не вижу. — Первые пару лет было не так уж плохо, но к третьему году я просто впал в гребаную депрессию. В такую долбаную депрессию. Я никогда не чувствовал себя так раньше. Это оказалось худшим временем в моей жизни. Когда мы готовились к выпускным экзаменам, я уже знал, что не сдам. Я знал, что нет смысла даже пытаться. Все равно я не мог найти в себе силы встать с постели и заниматься. Поэтому я бросил учебу.

Она берет меня за руку.

— Сай. Мне так жаль.

— Я даже не знаю, зачем рассказываю тебе об этом, — говорю я. — Возможно, я немного пьян.

Ее губы подрагивают.

— Умоляю. Ты не пьян, — самодовольно говорит она. — Ты говоришь мне об этом, потому что я тебе нравлюсь.

— Это правда, — признаю я, и она улыбается, перехватывает мою руку и тащит меня за собой по улице.

— Итак, ты бросил университет. Что дальше?

— Я переехал к Джеку и Себу. Пока они заканчивали учебу в магистратуре, я целый год работал барменом, искал работу. Отец все больше и больше злился на меня. Продолжал настаивать, чтобы я вернулся в университет. Когда я сказал ему, что не хочу больше заниматься компьютерными технологиями, он сказал, что я должен просто стиснуть зубы и смириться с этим. Сказал, что все работают на работе, которую ненавидят. — Я нахмурился. — Да, многие так и делают, но я не думаю, что это то, к чему я должен стремиться, верно? Это все равно дерьмово. Я ненавидел компьютерные дисциплины. Даже сейчас, просто думая об этом, я испытываю стресс.

Она кивает, ее глаза расширились.

— Тем более, если это повлияло на твое психическое здоровье. Это гораздо важнее, чем большая зарплата.

— Верно. — Я пинаю камень о бордюр. — Однажды вечером я подменил друга в баре на шоу «Волшебные ночи». Я посмотрел одно шоу, и подумал… — Я щелкнул пальцами. — Это работа для меня. Развлечения. Секс. Танцы. Ночные клубы. Женщины. Это моя стихия. Я прошел прослушивание, и меня взяли на работу сразу же. Как только я начал работать, я стал одним из самых популярных танцоров. Это было так странно — быть лучшим в чем-то. — Она улыбается, поглаживая один из браслетов на моем запястье. Я вздыхаю. — Я проработал там год, а потом шоу решило объявить новый состав. Моя мама позвонила мне и спросила, почему на рекламном щите на местной станции метро висит фотография ее сына в боксерах.

Она останавливается.

— Черт.

Я киваю.

— У нас был очень долгий разговор. Я пытался сказать им, что именно это делает меня счастливым. А они сказали, чтобы я больше никогда с ними не связывался. С тех пор я с ними не разговаривал.

Она выглядит убитой горем.

— Сай, это ужасно. Мне так жаль. — Она обнимает меня за руку, словно плюшевого мишку.

— Ничего страшного. Я уже взрослый. Я давно съехал. Они мне больше не нужны. — Я киваю на небо. — Просто такие дни меня раздражают. Когда я знаю, что вся моя семья собирается вместе и празднует, а я… вычеркнут из общей картины.

— Быть отвергнутым своей семьей — больно, Сай. Ведь это одно из самых тяжелых поражений. Тебе позволено расстраиваться по этому поводу. — Она слегка улыбается мне. — Поверь мне. Я эксперт.

У меня щемит в груди. Я провожу пальцами по ее рыжим волосам, наблюдая, как они переливаются в свете фонарей над водой.

Она прижимается щекой к моей руке.

— Вся твоя семья не поддерживает тебя?

— Нет. Мои сестры считают это забавным. Люси все время пытается уговорить меня взять ее за кулисы, чтобы познакомить с парнями. Она влюблена в Харрисона.

— Хорошо. — Она встает передо мной. — Именно так все и должно быть. Твоя семья должна быть счастлива, что ты счастлив. Я вот счастлива.

Я смотрю на нее снизу вверх, эмоции переполняют меня.

Она поднимает лицо и целует меня. Это невероятно нежный поцелуй, медленный, мягкий и ласковый. Не более чем целомудренный поцелуй, но когда она отстраняется, у меня голова идет кругом, а яйца наливаются кровью.

Я на мгновение задумываюсь, затем беру пустую бумажку из-под чипсов, сворачиваю ее в комок и бросаю в ближайшую урну.

— Пойдем со мной. — Я протягиваю ей руку. — Хочу тебе кое-что показать.

Озадаченная, она позволяет мне вести ее по улицам, подальше от ярких огней и Темзы. Мы приходим к станции метро, и я веду ее вокруг, пока мы не доходим до рекламного щита.

У нее открывается рот.

— О. МОЙ. БОГ. — Она делает шаг назад, чтобы рассмотреть всю картину.

Я полагаю, что ей нелегко это переварить. На рекламном щите высотой пятнадцать футов изображен я в боксерах, руки на бедрах, ухмыляющийся в камеру. Четверо других парней стоят позади меня: Гарри, Аарон, Сэмюэль и Лей, все позируют в костюмах полицейских. На нас падает свет фиолетовых прожекторов. Надпись «Волшебные ночи: Бронируйте билеты сейчас!» золотыми буквами напечатана над нашими прессами.

— Боже мой, — повторяет Бет. — Ты знаменит!

— Не могу поверить, что ты никогда этого не видела. В районе Вест-Энда их много.

— О боже, пожалуйста, сфотографируй меня с ним, — пищит она, суя мне в руки свой телефон. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Я смеюсь, когда она подбегает к плакату и позирует возле него. Даже в прохладном ночном воздухе я чувствую тепло во всем теле.

Я не буду извиняться за свою работу. Я искренне верю, что в ней нет ничего плохого, и мне нравится ее делать. Но я так привык к тому, что люди осуждают меня за то, что я делаю. Делают предположения о том, кто я.

Но она этого не делает.

Твоя семья должна быть счастлива, что ты счастлив. Я вот счастлива.

Вдалеке вспыхивают и взрываются фейерверки, эхом разносясь над Лондоном, но когда я поднимаю телефон и делаю снимок Бет, притворяющейся, что целует мой пресс, все, что я слышу, — это биение моего сердца в ушах.