Оторва

Роня

Оставляю маму на братьев и Василису и иду к Тимофею.

Раз человек с больной спиной через полдеревни пришёл, то точно что-то важное. Прям такое, что по телефону не скажешь…

Боюсь даже думать, что же у нас на этот раз?

Мать его змеёй обернулась и мне её расколдлвать нужно? Альбина в туалет провалилась? Дедулин Жучка ещё в кого-то переродился?

Есть, конечно, версия, что допекли наши гостьи даже мою бабулю и она всем на дверь указала, но первые три всё же кажутся более вероятными…

— Что случилось? — спрашиваю сразу, как только выхожу на крыльцо.

— В смысле? — и Тимофей только что глазками не хлопает.

— Ну, раз ты не позвонил, а пришёл, значит, у бабули с дедулей что-то из ряда вон произошло, да?

— Да нет… — и улыбается тут ещё. — Я просто к тебе пришёл…

Ах, да, я же забыла, что у него всё просто…

— Хотя… — тут же добавляет Тимофей. — Жучка всё же в Альбинкины туфли нассал…

Ну, слава Богу…

— А ещё бабушка твоя у деда «стратегический запас» нашла… А дед на меня всё свалил — сказал, что это моё… Но тётя Нюра его всё равно полотенцем отходила… А потом отец мой маме позвонил и они… Так, ладно, это неважно… А дед твой в сарае закрылся и там на что-то наступил и ногу ушиб… А ещё бабка какая-то приходила, тебя спрашивала…

Ну, вот, всё нормально у нас, всё как всегда, а то я уж испугалась, что как-то всё не так, тихо, мирно, без происшествий…

Но, с другой стороны, ничего такого, чтобы с больной спиной бежать, вроде как не случилось…

— Ронь, ты же можешь на полчаса или час… Или тут совсем плохо? — кивает головой в сторону дома.

Ох, а когда у нас тут было совсем хорошо…?

— Полчаса, наверное, есть… — зачем-то соглашаюсь я. Ну, минут тридцать Аким с Роником и с Василиской маму удержать от похода в рощу должны. Да и не пойдёт она без меня… — Только как со спиной-то с твоей?

— А заодно и спину мне намажешь? — тут же достаёт из кармана спортивок тюбик с мазью. — Я на всякий случай подготовился…

Подготовился он…

— А что ж, там некому намазать было? — не упускаю возможности поддеть.

— Так я об этом поговорить и хочу…

— Об этом-то что разговаривать — тут всё понятно… — спускаюсь по ступенькам. — Пойдём тогда, там скамейка есть возле яблони… Широкая… Ты на неё ляжешь, я тебе спину намажу и поговорим…

— Ронь, как бы глупо это не звучало, но это не то, что ты подумала! — выдаёт Тимофей сразу же, как только мы доходим до скамейки.

— Я подумала, что надо было шарф или платок шерстяной из дома захватить… — пытаюсь уйти от неудобной мне темы. Мне только, ко всему прочему моему цирку, не хватало только чужую личную жизнь обсуждать.

— Мама с Альбиной завтра утром уедут и больше сюда не приедут никогда! — разворачивается ко мне Тимофей и пытается поймать мою руку.

Отступаю на пару шагов, кивком указывая ему на скамейку.

— Это, конечно, всё меняет…

Ну да, я буду тут, Альбина в городе и будем мы как две параллельные прямые — никогда не пересекаемся и между нами он…

— У меня с Альбиной никогда и ничего не было! — Тимофей подходит ближе. — Никогда и ничего!

— Но а мне-то ты зачем это говоришь? — пячусь назад, увеличивая расстояние между нами.

— Потому что хочу, чтобы всё было… — и снова шагает ко мне

— Так ты ко мне за благословлением пришёл? Ну, хорошо. Пусть у вас с Альбиной всё будет!

— С какой Альбиной??? — и глаза по семь копеек, как бабуля моя говорит.

— А у тебя их несколько? Ложись, давай, а то мы все полчаса так по саду кружить и будем!

— Ронь, ты опять всё не так поняла! — и вид такой, будто я его бедного обидела…

— Ну, куда уж мне… Ложись, говорю!

— Роня, а что это тут у вас? — и мы с Тимофеем дёргаемся и подскакиваем на месте.

— Папа! Ну кто так делает⁈ — заглядываю я за куст крыжовника. — Ты, вообще, почему тут?

— Так Фася там… А я — тут… — и бутылочку тыквенную к губам подносит…

— Может, тогда в другое место пойдём? — спрашивает Тимофей. — Не будем папе твоему мешать…

Папе моему помешаешь…

— Ложись уже на скамейку побыстрей, намажу тебе спину и пойду Роника позову — папа сам, похоже, не встанет…

— А как же поговорить? — Тимофей всё же начинает медленно и с кряхтением укладываться на скамейку.

— А что тут говорить⁈ Всё ж понятно: больше Альбина сюда не приедет, я в городе тоже редко бываю, пересекаться мы не будем и…

Да зачем я, вообще, этот разговор продолжаю⁈

Задираю Тимофею футболку до самой шее и выдавливаю себе на ладонь мазь. Прохладная…

— Ронь, ты правда, не понимаешь или специально⁈ — и тон-то какой у нас серьёзный…

— А ты прямо скажи, что дочка моя тебе нравится! — подает голос из-под куста папа. — Чего кругами-то ходишь⁈

— Вот спасибо! — шипит Тимофей. — Как бы я сам-то сказал⁈

— Так Тимофею у нас много кто нравится, пап! — начинаю растирать спину этому болезному…

— Неправильно это… — снова голос из-под крыжовника. — Нельзя себя растрачивать… Энергия уходит…

— Слышал? — втираю мазь чуть сильнее. — Нельзя с Альбиной ночевать, а потом ко мне с мазью наперевес бежать! С кем спишь, тот пусть и лечит!

— Ронь, я ж серьёзно… — ну, точно, обиделся.

— А я что, нет? — выдавливаю ещё немного мази прямо Тимофею на поясницу. — Ты с Альбиной ночевал? Ночевал. Теперь ко мне пришёл и говоришь, что у всех тут массовая галлюцинация случилась…

Господи, вот, я-то чего завелась. Словно это мой парень, а я тут ревную…

— В том-то и дело… Я отрубился тогда… Я, вообще, не знал, что она пришла… Не слышал… Не чувствовал… Да и не было у нас тогда сто процентов ничего! Даже двести!!

— Дочь, а, может, правда? — вот папу кто просил влезать⁈

— Папа! Можно мы сами разберёмся⁇!!

— Афанасий… как его?

— Ильич… — подсказываю я.

— Афаначий Ильич, мы сами справимся!

— Вижу я… — снова голос из-под крыжовника.

— Ронь… — шепчет Тимофей, пошли отойдём куда-нибудь, а то я ситуация какая-то… Я только при отце ещё девушке в любви не объяснялся…

— А ты в любви объясняться пришёл? — аж мазь из тюбика струёй…

— Вообще-то, да…

— Так разве ж я против! — снова папа из-под куста. — Я ж только за… Кто ж в такую Роньку не влюбится!