Подглядывающая

Глава 13. День 329

Ставлю чашку с остатками чая на столик у кресла – и мимоходом нажимаю на клавишу ноута, чтобы оживить экран. Сергея нет в сети: ни вопроса, как спалось, утром; ни приглашения на виртуальный обед днем. Впервые с начала этого года я полдня провожу в одиночестве, и от этого мне не по себе. Я лечусь проверенным способом – читаю книгу, под пледом, с кружкой чая – но между строчек то и дело проскальзывает: «Может, у него комп сломался?», «Срочная командировка?», «Внезапные гости?». Сама подсовываю себе ответы, чтобы не концентрироваться на главных вопросах, от которых мороз по коже: «С ним что-то случилось?», «Я ему надоела?», «Он проводит время с другой женщиной?» И, что самое отвратительное, последние два пункта меня беспокоят больше – потому что именно они кажутся мне наиболее вероятными.

Захлопываю книгу – я поймала себя на том, что не помню ее названия.

Надо было согласиться на встречу с Сергеем. Я струсила, поступила глупо. Мне казалось, что я выбирала между «оставить все, как есть» и «все разрушить личной встречей». Но был и еще один вариант: «все разрушить отказом». Возможно, Сергею просто наскучили виртуальные отношения. Ведь он – не одинокая женщина с проблемами речи. Он – взрослый, умный, красивый мужчина, которому нужны плоть и кровь.

Откидываю голову на спинку кресла и прикрываю глаза. Мне почти физически больно.

Конечно, ему нужны плоть и кровь. О чем я только думала?! Нет такого варианта – «оставить все, как есть».

Я готова сделать следующий шаг. Сергея все еще нет в сети.

Как же надоели эти дневные сумерки, которые не лечатся даже электрическим светом! Все такое тусклое, прокисшее – воздух, запах, настроение.

Я на всю громкость включаю «Probably» Fool Garden. На душе сразу теплеет. Зажигаю все лампы в квартире – еще теплее. Открываю баночку с колой, делаю пару глотков – и еще теплее, хотя кола из холодильника. Подтанцовываю, изображая из себя солистку мюзикла. Где-то в шкафу у меня была черная шляпа с широкими полями.

– Absolutely nothing – probably, – подпеваю я в баночку с колой, пытаясь сильно ее не взбалтывать.

Черная комбинация, черные длинные перчатки, черные туфли на каблуках, красные чулки, красная баночка колы и красная-красная помада. Я летаю по комнате, разбрызгивая колу, трясу распущенными волосами. Я то балерина, то рокерша, то танцовщица кабаре.

– You probably don't need another way… – к концу песни я выматываю себя так, что падаю на кровать в позе морской звезды. Лежу во внезапно нахлынувшей тишине, словно погружаюсь в морскую бездну. Нет, туда я больше не хочу.

Снова сажусь за комп.

Сергея нет в сети.

«Где же ты?», – пишу я ему, наверное, десятое сообщение за этот день.

Жду.

Ничего.

Вибрирует телефон. «Хочешь услышать продолжение истории?», – спрашивает Эй.

Кладу телефон возле ноута и жду.

«У тебя 1 минута. Потом предложение снимается», – не унимается Эй.

Тяжело вздыхаю.

Сейчас меня волнует совсем другая история.

И вдруг появляется сообщение в сети. Пока читаю его, успеваю обалдеть от радости – и упасть на самое дно разочарования. «Эмма, у меня все в порядке. Я на встрече. Буду поздно. Не скучай».

«30 секунд», – пишет Эй.

«Ок», – отвечаю я.

Пока не затянулись узелки между мной и Сергеем, вечера в одиночестве были упоительны, а сейчас они не просто меня тяготят. Они невыносимы.

Пусть будет история Эя. Лишь бы не одиночество.

«Через полчаса возле арки. Одевайся теплее», – давит Эй.

Я на мгновение замираю – пора бы вспомнить, с кем имею дело. Бросаю взгляд на ноут. Сергея снова нет в сети.

«Договорились», – отвечаю я.

Не знаю, что за планы у Эя, поэтому перестраховываюсь – надеваю джинсы, свитер, обвязываю шею шарфом, натягиваю шапочку, обуваю теплые сапоги. Перед самым уходом заглядываю в соцсеть – ни одного сообщения.

Возле арки останавливаюсь. Снимаю варежки и снова проверяю аккаунт. Новое сообщение! Я улыбаюсь. У Сергея кофе-пауза? «Не хочу врать, – читаю я. – У меня свидание. Встретимся завтра».

Сердце будто на несколько секунд останавливается. Вдохнуть – больно. Странно, что телефон не падает у меня из рук. Я медленно кладу его в нагрудный карман. Медленно надеваю варежки. Прислоняюсь к стене дома.

А чего ты хотела, Эмма?..

Мне горько.

Сжимаю пальцами переносицу, хотя это очень неудобно делать в толстых варежках.

И чувствую, как на плечо мне ложится рука.

Не успеваю придти в себя – так что Эй получает под дых моим взглядом. По крайней мере, вид у пижона именно такой.

– Эм... – у него у самого словно дефект речи.

Я улыбаюсь, а в глазах – слезы.

Эй резко притягивает меня к себе и обнимает так сильно, что от этого внезапного порыва мне хочется рыдать еще сильнее.

– Скажи – кто, – требует он шепотом мне на ухо.

Я чуть качаю головой – вытираю слезы о ледяной воротник его пальто.

– Эм, ну, скажи, я смогу помочь. Я очень многое могу. Ты даже не представляешь…

Отлипаю от него. Он выпускает меня из объятий.

– Наверное, тебе жутко любопытно, куда же мы сейчас отправимся! – Эй меняет тему, меняет тон голоса – за что я невероятно ему благодарна. – Бьюсь об заклад, такого ты не ожидаешь. Пойдем! – он снимает свою перчатку, снимает мою варежку и берет меня за руку.

Мы кружим по присыпанным снегом улицам. Вырываемся за город. Сообщение Сергея все еще царапает душу, но ощущение такое, будто я удаляюсь не только от своего дома, но и от той острой тоски, которую испытала. Как же хочется сказать: «Быстрее!» Но, во-первых, Эй и так мчит с приличной скоростью. А во-вторых, это слишком карикатурно звучит, когда говоришь «быстрее» очень медленно, запинаясь через букву.

Где мы?

Я оглядываюсь, выходя из машины. Парковка возле трассы забита почти полностью, но людей мало.

– Пойдем! – Эй улыбается – заразительно, искренне, будто ребенок – и куда-то тащит меня за руку.

Я начинаю догадываться о происходящем, когда мы останавливаемся у палатки с вывеской «Прокат». Мимо меня тащит тюбинги семья – родители и двое малышей. Их одежда покрыта такой коркой льда и прессованного снега, что я с трудом могу разобрать цвет курток.

– Да, Эмма, да, – не только словами, но и всем своим довольным видом подтверждает мою догадку Эй. – Сейчас мы с тобой повеселимся!

Он выбирает большой белый тюбинг в виде радужного пони, с мордой и хвостом.

Я понимаю – Эй не шутит. Смеюсь, качаю головой и, скрестив перед собой руки, отступаю. Но нам обоим ясно, что сопротивление бесполезно. Эй догоняет меня за пару шагов. Едва ощутимая подножка – и я мягко плюхаюсь на тюбинг. Барахтаюсь, пытаясь неловко из него выбраться, а Эй со всей прыти тянет тюбинг за трос.

– Ннет! Ннет! – сквозь смех, смешанный с ужасом, пытаюсь выдавить я, жмурясь и морщясь от снега, который летит мне в глаза, забивается в нос и рот.

Из-за этого я пропускаю момент, когда мы подъезжаем к горке – и понимаю, что происходит, только почувствовав резкий толчок в спину и сразу за этим – мгновение свободного падения.

– Аааааа! – без всякой запинки ору я, подпрыгивая на ухабах и снежных изгибах.

Люди разбегаются передо мной – к счастью. Потому что я не в силах управлять этой стихией.

Снег в рукавицах, под шарфом, в глазах, в ушах – шапка сбилась. Я все ору – так что чувствую снег и на вкус. Меня норовит вытряхнуть из тюбинга, вертит и штормит, а горка все не кончается.

– Аааааа!..

И вот, наконец, – через пару лет – скорость тюбинга замедляется. Некоторое время он скользит по инерции, а потом замирает.

Сижу, не веря, что все закончилось, все еще вцепившись в резиновые ручки. Ощущение такое, будто снег подо мной сейчас провалится – и все начнется заново. Но ничего не происходит.

Я разлепляю глаза, осторожно оглядываюсь. Я в стороне от основной ледяной трассы. Тюбинг до середины застрял в пушистом снегу. Вокруг – ни одного следа, кроме дорожки, проложенной моим радужным пони. Я улыбаюсь и, раскинув руки, падаю на спину, разноцветный резиновый хвост трется о мою щеку.

Сейчас впервые за полчаса я вспомнила о последнем сообщении Сергея.

Лежу до тех пор, пока сквозь сомкнутые веки не чувствую, что свет внезапно тускнеет. Открываю глаза. Надо мной нависает Эй.

– Ну, как ты? – издевательски, но вместе с тем тепло, спрашивает он.

– Нненавижу ттебя!

– Нет, ты меня любишь, Эм. Пора бы тебе уже признаться в этом самой себе.

Смеюсь и качаю головой.

– Ну, нет, так нет! – Эй хватает тюбинг за канат – и бежит к подъему на горку, а я смеюсь так, что не способна даже не раскромсанное «нет».

Я пытаюсь отплатить взаимностью, когда мы берем напрокат еще один тюбинг. Но от моего удара ладонями в спину, Эй только шагает вперед, а вовсе не кувыркается с горки, как планировалось. Зато снова с горки лечу я. Потом я уже съезжаю на тюбинге по собственному желанию. То одна, то в сцепке с Эем, то утащив его тюбинг в виде акулы и заставив пижона догонять меня на пони.

Не помню, когда я так веселилась в последний раз.

Не помню, когда я вообще так веселилась.

Я столько раз забиралась на горку, столько потратила на это сил, что поздно вечером, когда небо стало насыщенно-синим и зажглись фонари, до машины мне захотелось ползти на четвереньках. Но я мужественно иду на своих двоих. Эй то и дело ласково подталкивает меня в спину – то ладонью, то подколками.

– Ты визжала, как свинка, – сообщает мне Эй, и я слышу, как он стряхивает с себя снег перчатками.

– Ммм, – только и могу возразить я, волоча ноги.

– Да-да, маленькая, розовощекая свинка.

– Ммм…

– Нет, не телушка. Ты меня не убедишь.

Я смеюсь, запрокинув голову.

Какое же синее небо! И такая маленькая, будто нацарапанная, луна.

Запихиваю себя в машину. Она быстро прогревается, снежная корка на мне начинает таять и стекать под одежду. Мне становится жутко мокро и жутко жарко, но я сижу, не шевелясь. Эй, перегнувшись через сидение, сам пристегивает меня ремнем безопасности.

– Поехали ко мне, – говорит он – и включает первую скорость.

Машина тихонько трогается.

Это предложение меня отрезвляет. Не двигаясь, кошу взгляд в сторону Эя.

– Ты не так меня поняла. Я просто приглашаю тебя в гости – вот и все. Без обязательств. Ничего не будет, если ты не захочешь, – он бросает на меня мимолетный взгляд и отвлекается на дорогу. Я вижу, как приподнимается в улыбке уголок его губ, прежде, чем Эй произносит следующую фразу: – Может, не будет, даже если ты захочешь. Посмотрим.

Хмыкаю.

Улыбаюсь.

– К тому же, сейчас на нашей планете нет более подходящего места, где бы я мог продолжить свою историю. Ну что, договорились?

Киваю.

Сейчас я не могу придумать ни одной причины, по которой должна ему отказать.

Когда мы подъезжаем к его дому, сиреневая ночь уже растекается над крышами.

Небо хрустальное, бескрайнее, звездное – смотреть бы на него и смотреть. Но изо рта валит пар – стремительно холодает. Успеваю продрогнуть еще до того, как поднимаюсь на крыльцо.

Дом тепло дышит мне в лицо запахом сосны, к нему примешивается запах кота – хотя с нашего последнего приключения прошло больше месяца.

Эй принимает у меня куртку, шапку, шарф и варежки – мокрые насквозь – и вешает на спинку кресла, стоящего у батареи. Мои джинсы тоже промокли, но об этом я молчу.

Эй возвращается из спальни с фланелевой рубашкой в клетку и пледом, протягивает их мне. Когда я беру вещи, мы соприкасаемся друг с другом взглядами и кончиками пальцев, и от этих прикосновений в солнечном сплетении просыпается волнение.

– Я в душ. Ты со мной? – спрашивает Эй так запросто, что становится понятно – ответ он и так знает.

Но, на всякий случай, качаю головой.

Слушая, как льется вода в душе, я брожу по его обезличенным комнатам – по всем, кроме одной. Как и в прошлый раз, она заперта. Давлю на дверную ручку сильнее – а вдруг? – но дверь не поддается. Шум воды в душе обрывается.

Эй выходит из ванной лишь в махровом полотенце, обвязанном вокруг бедер. Вторым полотенцем вытирает мокрые, взъерошенные волосы. Кроме этого эффектного появления, Эй не делает ни одного намека ни словом, ни движением, ни взглядом. Мне хочется улыбаться.

Он уходит на кухню и возвращается со стаканом, на треть наполненном виски. Легкое движение руки со стаканом – кубики льда ударяются о стекло – нет, не будешь? Не отвечаю – что равнозначно согласию. Наше взаимопонимание в эти минуты настолько полное, что общение превращается в увлекательную игру.

Отставив стакан на пол, Эй присаживается на корточки у камина, разжигает огонь. Я сажусь напротив, в кресло, на спинке которого развешана одежда. Кутаюсь в плед.

Сейчас, когда Эй не видит меня, очень сложно оторвать взгляд от его широких, рельефных плеч – и вскоре я перестаю даже пытаться. В одежде Эй кажется тоньше, худее, а без одежды – будто увеличивается в размерах.

Мои ладони помнят, какие на ощупь его плечи.

Откидываю плед и медленно подхожу к Эю. Останавливаюсь у него за спиной. Он замирает, не донеся полено до огня. Присаживаюсь на корточки, почти касаясь Эя, – наверняка, он чувствует обнаженной спиной мое тепло. Протягиваю руку – и беру стакан с виски. Пригубливаю – горько, почти гадко. Второй глоток проскальзывает в меня спокойней. Поднимаюсь.

Эй бросает-таки полено в огонь. Поворачивается ко мне лицом. Его глаза оказываются на уровне края моей рубашки. Медленно перетекая по мне взглядом, Эй поднимает полову.

– Эм… – внезапно охрипшим голосом говорит он. Поднимается, берет стакан у меня из рук и делает большой глоток. – Давай, я приготовлю тебе глинтвейн.

Молчу, ведь сегодня мы понимаем друг друга без слов. И то, что я не хочу глинтвейн, и то, что его надо готовить – дать нам обоим время и пространство для мыслей.

Я беззвучно следую за Эем по гладким прохладным доскам. Он ставит кастрюлю на медленный огонь, по-прежнему предпочитая стоять ко мне спиной. Я присаживаюсь на край стола.

Эй откупоривает бутылку красного вина. В тишине отчетливо слышен каждый звук – как Эй срезает фольгу, вкручивает штопор в пробку. Легкий хлопок.

Эй прочищает горло.

Выливает вино в кастрюлю.

Как же тихо!

Я стою, не шевелясь, молча, и даже дышу как можно спокойнее.

Эй опирается ладонями о плиту. На какое-то время, кажется, он забыл о глинтвейне. Потом достает из холодильника апельсин и чистит его. Кухня мгновенно наполняется свежим запахом цитруса. Эй забрасывает дольки в кастрюлю. Добавляет горошины душистого перца и щепотку мускатного ореха.

– Чего ты боишься, девочка? – не оборачиваясь, спрашивает Эй, затем отрезает ножницами уголок пакетика с гвоздикой, добавляет специи в вино, помешивает его большой деревянной ложкой.

Сейчас я ничего не боюсь, Эй.

Он поворачивается ко мне, и я вижу его взгляд – глубокий, жгучий, призывный.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки.

Эй стоит, замерев, затаив дыхание.

Я расстегиваю вторую пуговицу.

Мгновение – и он налетает на меня вихрем.

Треск ткани, звяканье пуговиц о пол, горячие пальцы, горячие губы.

Я словно прыгаю со скалы в море.

Я лечу.

Потом мы лежим на диване в гостиной, в камине потрескивают дрова. Я слушаю биение его сердца – спокойное, равномерное.

– А я волновался, что ты мне не дашь, – говорит он, будто сам себе.

Я морщусь.

Ну, почему он все портит?!

Почему вообще мужчины все портят?

Поднимаюсь и обнаженной бреду на кухню в поисках рубашки. В спину мне чиркает зажигалка – Эй прикуривает сигарету.

На кухне висит завеса винного пара – мы не досмотрели глинтвейн. Достаю из холодильника брусок сыра, наскоро его нарезаю. Жую сыр так усердно, будто сутки не ела. Сложно уловимая связь – но так мне лучше думается.

Я не влюблена в Эя. Ну, может, совсем чуть-чуть и в исключительные моменты. И я совершенно точно его не люблю. Спокойно смогу повторить эту фразу вслух – разве что, заикаясь – а это говорит о многом. Когда-то я даже в уме не смогла бы такое выдавить из себя.

К Эю меня влечет физически. Это обалденное чувство – и очень опасное. Потому что ослепляет не хуже влюбленности. Эй может сколько угодно пускать мне пыль в глаза, но я знаю – что-то не так. Да, физически – я вполне привлекательная молодая женщина, но вокруг него, наверняка, вьется много других привлекательных женщин. Одну я не так давно пристально разглядывала в баре. Тогда почему он привязался ко мне? Из-за моего богатого внутреннего мира? Усмехаюсь. У меня даже не было возможности намекнуть Эю на это – не то, что показать.

Может, он извращенец, и его притягивает моя немота?

Мысль настолько неожиданная и, в целом, реальная, что я перестаю жевать.

Допустим. Просто буду иметь это в виду.

Но что мне делать с Сергеем?..

Хранить верность человеку, о котором я ничего не знаю, который живет в тысяче километрах от меня и встречается с другой женщиной? Звучит бредово. Продолжить с ним невероятное прекрасное общение, но проводить ночи с Эем? Это неправильно и неестественно.

Но что в моей ситуации правильно? Что естественно?

Выкидываю в мусорное ведро порванную рубашку и пуговицы, что мне удалось найти на полу. Готовлю тарелку бутербродов с сыром и колбасой и преподношу ее Эю. Он лежит на диване, освещенный лишь отблесками огня в камине, довольный, расслабленный – все это так легко читается по его лицу.

Эй отодвигается, освобождая место для меня и тарелки, но я отхожу за кресло и там, как за ширмой, скрывающей меня лишь наполовину, одеваю майку – уже сухую. Эй доедает бутерброд, делает большой глоток виски и снова закуривает. Сейчас у него такой спокойный и уверенный вид, что я могла бы что-то и выведать. Но я понятия не имею, за какую ниточку тянуть. Так что просто прошу Эя продолжить историю.

– На чем я остановился? – спрашивает он и протягивает мне руку. – Джинсы не надевай.

Сажусь рядом с Эем. Он кладет ладонь на мое колено. Ладонь мягкая и горячая.

– Итак: Рената, позднее утро, чердак. Я слышу, как она поднимается по скрипучей лестнице, – медленно, осторожно. Потом делает пару шагов по полу – и замирает. Доски скрипят, выдают ее.

«Я знаю, что ты не спишь», – слышу ее голос, – и сразу – щелчок затвора фотоаппарата.

Открываю глаза. На Ренате – короткие шорты, маечка на широких бретелях – одна бретелька соскользнула на край плеча, сейчас упадет. Коса не перевязана с ночи – растрепанная. И вся Рената – до кончиков пальцев босых ног – такая дикая и такая желанная!

Я хотел казаться спокойным, вальяжным, а был натянутой струной.

Рената. Наедине со мной. И она пришла сама.

– Откуда ты знаешь, что я не сплю? – голос у меня был сиплый, но ведь спросонья часто так, верно?

– У тебя выражение лица неспящего человека. Ты смотрел на меня – только закрытыми глазами.

– Не понимаю, – я улыбнулся.

Она села возле меня. Ее колено оказалось у самой моей руки – чуть шевельнуть пальцами – дотронусь.

– Вот, смотри, – она переключила фотоаппарат в режим просмотра и повернула экран ко мне, но все равно обзор был не очень, поэтому ей пришлось склониться надо мной еще ниже. – Теперь понял?

А я не мог ответить, потому что впервые Рената находилась так близко от меня, что дыхание перехватывало в самом что ни на есть прямом смысле слова. Ее коса упала мне на грудь. Ее локоть касался моей руки. Я чувствовал тонкий запах Ренаты, исходящий от ее теплого, еще сонного тела. А себя я чувствовал животным, учитывая, какую реакцию этот запах во мне пробуждал. Но совесть меня не мучила – главное, Рената не умела читать мои мысли. Главное, в ее глазах я был приятелем, другом.

– Не понимаешь… – она прикусила губу. Так внимательно вглядывалась в мои глаза, будто тот, кто сидел внутри меня, мог оказаться понятливее. – Тогда смотри внимательнее.

Она снова повернула фотоаппарат ко мне экраном и пролистала на несколько снимков назад – пока охристый свет на экране не сменился голубоватым рассветным.

И тогда я увидел… себя.

Фото было сделано на этом же чердаке несколько часов назад – утро тогда только зачиналось. Свет рассеянный, цвета приглушены. Я укрыт этим светом, как и все вокруг, и оттого кажусь частью обстановки, как стопка пыльных книг в углу или старые доски.

Я пока еще не мог уловить, по каким именно деталям, но понимал, что на этом снимке я, действительно, сплю. Может, что-то в необычном повороте головы, особенно спокойном выражении лица, неестественном положении рук.

Пока я думал над этим, Рената возвратилась еще на пару снимков, когда свет был реже и тени мягче. И я снова увидел себя, спящего. Только на этот раз при виде фото у меня стало легонько покалывать в груди – как в детстве, когда мне делали электрофорез. Или когда я понял, что мне впервые придется украсть.

Мне снился кошмар – и теперь я начинал припоминать его: мутные образы, погоня, грязь, удар чем-то острым в спину. Этот кошмар почти по буквам можно было прочитать на моем лице: мученическая складка губ, глубокая морщина на лбу, сведенные к переносице брови. Мое тело казалось слепленным из гипса, хотя я лежал, свободно раскинув руки.

Первая реакция – какого черта?! Я был в бешенстве – она подглядывала за мной, спящим! Без моего ведома! Но эти эмоции длились доли секунды, потому что затем Рената увеличила снимок, и я увидел уже вроде как не себя – а лицо парня, молодого мужчины, который умирает там, во сне, при этом находясь в безопасности на чердаке деревенского дома.

Я вырвал фотоаппарат из рук Ренаты. Увеличил кадр, уменьшил. Снова увеличил. Подвигал изображение в разные стороны.

Если забыть, что на фотографии – я, то это… это было произведением искусства. История в одном снимке. Психологический портрет. Слепок подсознательного. И, вместе с тем, это было просто безумно красиво. Меня жутко раздражало, что я не могу увидеть снимок на бумаге, в большом формате, в тот же момент.

Чуть другой ракурс, другое время – и это было бы просто фото спящего парня. Но она смогла уловить что-то неосязаемое, удивительное, невозможное. Один миг.

Я поднял на нее ошарашенный взгляд.

– Есть еще фото? – словно наблюдая за собой со стороны, я осознал, что больше не чувствую перед ней того благоговения, как раньше.

Я понял Ренату, ощутил глубину ее замысла, пропитался ее мыслями – и это словно сделало меня тверже. Я чувствовал сопричастность к тому, что она делает. Право находиться рядом с ней. И, конечно, я чувствовал любовь.