Подглядывающая

Глава 22. День 300

Я просыпаюсь – но ощущение такое, будто все еще сплю. В квартире – сумерки, хотя уже почти десять утра. Не смотря на март, снег валит сплошной стеной – кажется, скоро сугробы достигнут одиннадцатого этажа, на котором я живу.

Мне непросто дается вживление в этот город. Небо свинцовое, мрачное. Жутко не хватает солнца. Никогда не думала, что буду радоваться морозам под двадцать градусов: раз морозы – значит, ясно.

Но я не знаю на земле места, прекраснее Питера.

Три недели назад я купила билет на автобус в один конец. Ночной переезд. Утром меня разбудило чувство, похожее на ожидание дня рождения. Я не сразу осознала, что моя голова не на подушке, а на плече мирно похрапывающей бабушки. Я резко выпрямилась, будто ничего и не было, – и застыла на полувздохе: вдалеке, на берегу озера, на гребне обрыва, плыла старинная деревянная усадьба. Будто ожившая легенда. О таком Сережа мне не рассказывал… Сколько же всего я узнаю и увижу в Питере – городе, в котором я ни разу не была, но который стал мне родным?

– Это Ннева?.. А ввот это – Ннева? – приставала я с расспросами к попутчице, когда мы проезжали мимо очередного канала.

Каждый раз она бросала на меня мимолетный, но такой красноречивый взгляд, что я понимала: Эй научил меня не бояться общения с людьми. Но это вовсе не означало, что люди не боялись общения со мной.

Только это уже не могло меня остановить.

Как и проблемы с поиском жилья.

Первые дни я ночевала у знакомых Лейлы – в девятиэтажной панельке в Купчино. Старый дом, где парадная пахла так, что слезились глаза. Но квартиры, которые предлагал риэлтор, были еще хуже.

В одной из них, устланной коврами советской эпохи, стоял такой специфический нафталиновый запах, что меня замутило. В другой – обои были протерты до дыр, а на кухне, как в дешевом придорожном кафе, стояла пластиковая мебель, о которую, похоже, тушили окурки. В третий дом я даже не стала заходить – сбежала, едва взглянув на фасад.

Но все неприятные впечатления стирались, когда я отправлялась гулять по Питеру. Этот город оказался чудеснее, уютнее и роднее, чем в моем воображении. Стоит свернуть с оголтелого Невского, поплутать немного – как оказываешься в одиночестве, на распутье узеньких улочек. И тогда Питер становится твоим. Он обнимает тебя, рассказывает истории, преподносит сюрпризы. Вот выглянул дом с мозаикой, вот – с лепниной и колоннами. А вот – будто настоящий пряничный домик.

Идешь-бредешь, бывало, месишь ногами снег, – и вдруг упираешься взглядом в гранитную плиту с надписью: «Дом Раскольникова». А вон в том доме жил Бродский, а в этом – Чайковский.

Казанский мост я наведала на третий день моего пребывания в Питере.

Смахнула с перил горсть снега. Он, мягко танцуя в свете фонарей, опустился на воду.

«Ну, как тебе мост?» – Сережа оперся локтями о перила.

В этой игре главное, не пытаться его увидеть, – тогда он будет почти реальным.

«Мост прекрасен. Хотя я не объективна. С ним у меня связаны слишком хорошие воспоминания».

«Поэтому тебе так тоскливо, Эмма?»

«Вовсе нет!»

«У тебя на лице написано!»

«Надеюсь, без ошибок?»

Мы улыбнулись нашим отражениям в воде.

«У тебя все хорошо, Эмма?».

«Нет, не все. В моей жизни многое никуда не годится. Но есть вещи, которые не изменишь. Снег, например».

«Какая-то неправильная нота, Эмма. Давай другую».

«Ре?»

«Я так и знал!»

Я не могла по-настоящему его видеть, не могла его касаться, вдыхать его запах. Но кое-что мне было подвластно. Я покосилась взглядом на туристов, которые в полуметре от меня фотографировались с селфи палкой на фоне Казанского собора. А затем повернулась к ним спиной и зашептала, почти не запинаясь:

– Тебе знакомо такое ощущение? Когда встречаешь человека, по которому очень соскучился, и голова у тебя будто пустая и полная одновременно – от всего, что ты хочешь ему рассказать. Но ты просто стоишь – и молчишь. Потому что самое важное для тебя – то, что он – рядом. От этого так спокойно становится, будто внутри тебя, как в телефоне, заряжается давно севший аккумулятор. Рядом с тобой я каждый раз чувствую себя именно так.

«Я тоже люблю тебя, Эмма».

Потом мы ужинали в кафе, рассматривая в огромные витрины Казанский собор и канал Грибоедова. Я ела самую вкусную на свете булочку с ветчиной и сыром и запивала божественным капучино. С каждым горячим глотком моя жизнь становилась слаще, проще и приятнее.

А через полчаса мне позвонил риэлтор, и я, наконец, сняла квартиру в Приморском на одиннадцатом этаже новостройки с видом на далекие, будто в дымке, купола Исаакии.

В ту ночь, засыпая в новой постели, вдыхая запах свежей наволочки, я привычно видела закрытыми глазами призрачные сообщения в сети.

– Тты все еще хочешь знать, ккакая сейчас погода и во что я одета? – бормотала я в подушку, а невидимая рука превращала мои слова в невидимые буквы. – Ттеперь я могу ответить. У мменя за окном идет радужный ливень, и нна мне ннадет купальник из рыбьей чешуи.

Ничего не вышло, Эй. Ты не забрал у меня Сережу. И ты не забрал у меня – меня.

Мой день в Питере начинается с книги и большой чашки кофе с молоком. После завтрака я сажусь за работу. За последние недели я нашла еще трех клиентов. Двух – на портале «HeadHunter». Третьему меня «сосватала» Лейла. Отношения с ней становятся теплее с каждым письмом.

Денег – впритык. Если позволяю себе обед в кафе, то пропускаю ужин. Но этого достаточно для счастья.

Сегодня, как обычно после работы, я собираюсь на прогулку – меня ждут мосты и дворики. Кажется, нет им ни конца, ни края. Каждый день – открытия. Каждый день – чудеса, большие и маленькие.

Включаю погромче новости по телевизору и отправляюсь в спальню переодеваться. Под монотонный женский голос бросаю на кровать ворох одежды, напеваю «Probably» Fool Garden. И сквозь музыку у меня в голове слышу:

– ...Каждая выставка Юрия Стропилова становится событием. Его новый проект «Подглядывающий» – не исключение.

Моя голова застревает в горлышке водолазки.

– …Выставочное пространство поделено на три зоны – улица, дом, бар. Проход к фотографиям организован так, что у посетителя возникает полное ощущения подглядывания.

Рывком одергиваю водолазку. Несусь в гостиную. Я без очков и без линз, потому почти припадаю к экрану – и успеваю увидеть гигантскую замочную скважину в стене, в которую, словно в открытую дверь, проходят посетители.

– ...Но куда важнее, что Юрий Стропилов заставляет нас осознать: нравится ли нам то, что мы видим. Нравится ли нам подглядывать?

Я не слышу, о чем говорит ведущая, когда репортаж заканчивается. Прихожу в себя под музыку с заставки прогноза погоды.

С трудом подавляю в себе желание хорошенько похлопать ладонью по телевизору, будто у него помехи.

Эй добрался до меня и в Питере – сам того не зная.

Это ничего не значит – я для него по-прежнему крупица соли в океане. Эй понятия не имеет, в каком городе я живу. Но мне тревожно и неприятно от того, что мой Питер стал пунктом в гастрольной карте Стропилова.

– Сережа… – я не обрываю себя.

Сегодня на улице ветер кажется сильнее, снег – холоднее. Я похлопываю себя по плечам – мерзну, ноги вязнут в снегу.

Тащусь по Невскому. Сережа молча бредет следом.

– Я же нне могу себя ззапереть, верно? – спрашиваю я его через плечо. – Я нничего не сделала. Чего мне бояться.

Но я боюсь.

Боюсь увидеть свое фото посреди выставочного зала. Боюсь так, что могу думать только об этом.

Я не хочу, чтобы меня использовали. Не хочу быть жалкой и беззащитной, не хочу, чтобы зеваки глазели на мои душевные внутренности!

Но, может, не все так плохо? Может, моих фото на выставке нет?..

Я даже сама в это не верю.

Прохожу мимо рекламной тумбы – и, только спустя несколько шагов понимаю, что увидела. Разворачиваюсь.

На фоне белого снега и белых афиш с пестрыми буквами, будто дыра, на меня глазеет замочная скважина – светлый контур на черном. И, если приглядеться, становится понятно, что замочная скважина – это женское обнаженное тело.

Отворачиваюсь и иду дальше – навстречу пронизывающему ветру. Он леденит щеки, вышибает слезы. Смахиваю их холодной влажной варежкой.

Стропилов с Эем выставили мое фото – я это знаю наверняка, от этого не убежать.

Они получили, что хотели. Использовали меня – и теперь наслаждаются результатом.

Но я не из-за этого бодаюсь с пургой, рвусь через снежное месиво, будто меня преследуют, – из-за Сережи. Из-за того, что ради своего тщеславия, Эй заставил меня полюбить несуществующего человека. Который всегда будет лишь моей тенью. Который никогда не пригласит меня на свидание, не разделит со мной завтрак, не согреет мою постель. Которого я никогда не коснусь. Чей голос я никогда не услышу. И не потому, что нам мешают обстоятельства, – тогда хотя бы можно жить надеждой – а потому, что его не-су-ще-ству-ет!

Вот это уже край!

Мне жаль саму себя.

Я словно скукоживаюсь, снова замерзаю в снегу – теперь уже настоящем.

Нет-нет-нет!

Я никогда не вернусь в то состояние. Я – другой человек. Исцеленный.

Эти мысли превращают мою боль в злость.

Я разворачиваюсь – и возвращаюсь к рекламной тумбе.

А если я попала из одной клетки в другую? Вырвалась из мрачного мирка, чтобы попасть в светлый мирок? В Питере я точно также отгородилась от проблем, как делала это и раньше. Я гнала мысли об Эе, его бесчестной игре, выставке – но все равно чувствовала себя униженной и обманутой. И, хотя так отвратительно чувствовать себя гораздо проще, гуляя по питерским мостам, сути это не меняет.

А, может, выставка в Питере – это не зло, а благо?

Смотрю в замочную скважину на афише.

Может, это вызов?

Который я способна принять.

Как думаешь, Сережа?

Ловлю попутку.

Пробки.

Кровь молоточками стучит в висках. Я не строю предположений, не думаю, что и кого там увижу, – и как буду на это реагировать.

Хочешь войны, Эй? Я готова!

Врываюсь на выставку, – но мне нужно пройти еще два круга ада – очередь в кассу и очередь в гардероб. Мне душно, не хватает воздуха.

И вот я вхожу в выставочный зал. Сколько людей пришло поглазеть на душевное заболевание Эя! Они замирают у фото и долго их разглядывают. Обсуждают. Меня начинает мутить.

Сначала я вижу фотографии незнакомых мне людей. Никаких «звезд», никаких политиков! На это вовсе не было ставки, как плел мне Эй! Первый зал я едва ли ни пробегаю, пока не застываю перед баром.

Да, это настоящий бар с настоящим барменом. Посетители выставки садятся на высокие стулья, заказывают коктейли. Приглушенный свет, легкая саксофонная музыка, имитация сигаретного дыма. Там почти все настоящее.

Кроме двух женщин, пьющих вино за барной стойкой.

Это фотография меня и Ренаты в баре, куда мы поехали после мастер-класса. Размеры всех предметов на фото сохранены, и от того в первые секунды сознание игнорирует портретную рамку, заставляет воспринимать женщин, как реальных.

Я вижу Ренату.

Я вижу себя.

Моя спутница прекрасна. Мягкий, но внимательный взгляд. Едва заметная улыбка. Приподнятый подбородок. Лакированные ноготки постукивают по лакированной стойке. Густые черные волосы пострижены так ровно, что, кажется, царапают ее обнаженные лопатки. Спираль сигаретного дыма выглядит такой настоящей, что я чувствую его запах.

А я – та, другая – так крепко сжимаю ножку бокала, будто держусь за нее, – но при этом чуть наклоняюсь вперед, попав под притяжение Ренаты. Я помню то внутреннее напряжение – звон в ушах, мельтешение в мыслях, сердечную дробь. Я словно одновременно и охотница, и загнанный зверь. И фото передает мое состояние с волнующей и ужасающей точностью.

– Слушаю вас, мадмуазель! – обращается ко мне бармен.

Он то ли не внимателен, то ли я сейчас выгляжу так нелепо и ошарашено, что бармен не замечает моего сходства с портретом, – но это к лучшему.

Я отдираю взгляд от Ренаты, качаю головой – и вместе с толпой теку по направлению к гигантской замочной скважине, которую сегодня видела в телерепортаже.

У скважины – очередь. Пожилая сотрудница выставки запускает посетителей по двое, по трое. Я выстаиваю и эту очередь, чувствуя, как кровь, то приливает к щекам, то отливает. Вслушиваюсь в реплики вылезающих из скважины. Как же они немногословны, черт побери! На лицах – удивление, озадаченность, воодушевление. Это ни о чем мне не говорит!

Наконец, пригнув голову, в замочную скважину пролезаю и я.

Замираю.

Мои брови ползут вверх.

Это спальня Эя в предутреннем свете – увеличенная в несколько раз.

Окно на всю громадную стену. Вдоль стены – гигантские волны простыни. А на кровати сплю я. Обнаженная по пояс, с разметавшимися волосами. Лоб покрыт испариной. Губы искривлены. Пальцы мнут одеяло. Я чувствую себя так, словно наяву переживаю тот предутренний кошмар, который не помню.

– У нее что – оргазм? – слышу я смешок малолетки у меня за спиной.

Крепко сжимаю ладонь в кулак, чтобы не врезать пацану пощечину.

Пулей вылетаю из зала.

Едва не набрасываюсь на молодого вышколенного администратора. Требую Стропилова – но его нет, он был утром на открытии. Возможно, его уже нет в Питере.

– Ффото исспользовали ббез ммоего введома! – захлебываясь в звуках, кричу я.

Судя по выражению лица, администратор принимает меня за сумасшедшую.

– Покиньте здание, или я вызову полицию, – отчеканивает он.

Шарю взглядом по его лицу.

– Не ннадо пполиции, – отступаю на шаг.

Я сама к ним пойду.