Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 1 Свет и тень Города-на-воде, или Случайный гость

Как сказать обо всем, что вскипает в крови?

Чтоб летели и плыли мои корабли!

Как тот мир очертить, где живет моя боль?..

Где я счастлив с тобой.

Где найти мне причал для моих кораблей?

Чтобы бились в корму волны синих морей,

Как увидеть тот город, которого нет?

Эхом тает рассвет.

Беден мир без любви, пропоет окоем,

Всё мы знаем, слепцы, мы давно не живем!

Город жив, город мертв — покричит воронье…

Улыбнется

Мое

Солнце.

Хмурый вечер расползался по Айсмору, сменяясь пасмурной ночью. Двое все так же молча сидели напротив друг друга, а волны все так же плескались об озерные сваи, на которых стоял торговый град Айсмор. Мерный плеск был привычен уху каждого озерника, как шорох трав, пение птиц и стрекот кузнечиков — обитателю долины. Под него каждый житель Города-На-Воде рождался, проживал свою жизнь и умирал, зачастую только ими и провожаемый в бездонные глубины Темного озера…

В распахнутые настежь окна одной крохотной кухоньки третьего этажа, ровно посередине Верхней и Нижней его части, он плескался особенно сильно. Самого Айсмора уже не было видно, ежевечерний густой туман поглотил островерхие крыши, заброшенные верфи и даже тусклый свет масляных фонарей. Только острый пик ратуши победно возносился из сонной хмари, под часами которой была изображена вовсе не рыба о трех хвостах — символ Айсмора, а вопреки всему, дракон, обвивающий розу. Старая-старая сказка, почти забытая ныне. Может, помнила только одна лишь ратуша; помнила, знала, верила — и очень хотела рассказать ее снова.

Надо признаться, ратуша в городе была всегда. Как бы ни ширился, как ни достраивался Айсмор, ратуши оставалась самым высоким его зданием и всегда располагалась точно в его центре. С ее возведения начал свое существование портовый город Айс, отделившийся от небольшой деревушки ниже по течению. Позже он расширился и слился с этой деревушкой, принявшей от него щедрое имя — Нижний Озерный. Одно время Айсмор величали Великим Северным градом, когда корабли шли в Зеленые равнины напрямик через него, а не обходили за тридевять земель, здраво опасаясь разбойников и степняков. Теперь эти времена благоденствия давно миновали, даже вода потемнела, потеряла свой цвет, и стали прозывать Айсмор Городом темных вод.

Ратуша смотрела внимательно, она видела всех и вся, она наблюдала, как город расширялся, как вбивал все новые и новые сваи в илистое дно. Она помнила все падения и взлеты, все битвы и пожары. Проплывали мимо годы и судьбы людей, а её время текло неспешно, как воды Темного озера. И все-то ратуша замечала, даже маленькое и скоротечное. Скрипела под резкими порывами осеннего ветра, выстывала суровыми северными зимами, согревалась под весенними лучами солнца и наслаждалась негой короткого северного лета. Желтый фонарный свет во времена покоя или кровавый факельный — во времена тревог плясал на ее стенах, как волны — на ее сваях. Она впитывала все: ворчливость торговок, степенные беседы купцов, перебранки домохозяек, радость детей, сердитые окрики рыбаков и матросов, усталость и дрожь вечно озябших прилипал — все страхи, мечты и надежды людей, живущих над ее корнями, под ее тенью.

Озерники были уверены, что ратуша живая.

Ратуша и правда не забывала тех, кто мерил ее своими шагами, чьи голоса касались ее стен, чьи мысли и решения она разделяла в трудные дни. Она помнила всех, кто правил Айсмором — толстых и худых, злых и добрых, умных и не очень, старых и совсем юных. Целая вереница правителей сменила друг друга под ее крышей.

Но за одним человеком она приглядывал особо. Правителем он не был, а ей казалось, что был.

Сейчас этот Бэрр находился там, где не должен был находиться ни по своей собственной воле, ни по велению своей работы. Но — сидел и пристально смотрел на девушку напротив. Может, потому что слова закончились, может, потому что близилось утро. Лишь на миг отвлекся, бросил взгляд на мрак за окном, приправленный тяжелым запахом рыбы и водорослей, и шагнул к ней…

В три утра, когда по деревянным мостовым раздался перестук башмаков очередного патруля, обходящего город, тучи немного развеялись.

Ингрид обязательно посмотрела бы вверх, выискивая привычную синеву в густом беззвездном киселе, плескавшемся на месте неба, но все ее мысли тоже были заняты ее гостем, внезапно подошедшим слишком близко. Очень близко.

Сердце трепетало, разум протестовал.

«Что ты делаешь, Ингрид?.. Что⁈ Ты⁈ Делаешь⁈ Не поддавайся ему! Он всего лишь хочет тебя! Просто хочет. И даже не знает, как ты собираешь одну к одной ваши случайные встречи, как бережешь минуты воспоминаний. Другие так хранят драгоценности, а ты — его. Того, кто тебя не узнал. Спас, не узнал. Глупая, глупая Ингрид… Бедная — со всеми своими сокровищами!»

Бэрр отпустил ее руку, перестал перебирать пальцы и гладить ладонь. Легко подхватил Ингрид на руки, притянул к себе.

«Словно бы глянул и не удержался. Остановка у губ, трепетная — хочет, чтоб ты ожидала. Заминка дыхания, волнительная — хочет, чтобы ты замерла. Первое касание, нежное, столь нежное, что хочется плакать!.. Его губы захватывают твои, настойчивее, сильнее. И нет ничего: ни воздуха, ни покоя. Есть чем ответить на его опыт? Опыт, лишь опыт…»

Руки взметнулись сами, зарылись в темные кудри. Губы ответили на поцелуй. Сердце шепнуло:

«И пусть! Пусть одной встречей будет больше. На его счету — он и не вспомнит! На моем — я не забуду».

Глупому сердцу привычно ответил разум:

«Да, ты не забудешь. Не сможешь! Оттолкни его, и он уйдет».

Его губы оторвались от ее губ, дали время для вздоха. Скользнули по щеке, коснулись чувствительного места за ушком. Дыхание сбилось — как узнал? как нашел?..

Скользнули неожиданной лаской по ее коже пряди его волос — от запаха ветра и леса закружилась голова. Бэрр прикусил кожу над ключицей, тут же поцеловал и снова прикусил, словно кидал из тепла в холод и обратно.

Разум, туманясь, успел заметить:

«Ты — его, да вот он — не твой. Больно будет тебе одной».

«Это будет потом. Не сейчас…» — отвечало бешено стучащее сердце.

Бэрр поставил ее на пол, преклонил колено. Провел ладонями снизу-вверх, поднимая простое хлопковое платье. Ладони теплые, а глаза — карие, холодные, ветреные. Без проблеска, без дна…

Он отвел от ее лица пристальный взгляд. Ингрид выдохнула, опустила ресницы. Мужчина прошелся быстрыми поцелуями по обнажившимся бедрам. Придвинул к себе, закинул ее ногу себе на плечо, принялся целовать там, где, Ингрид казалось, не целуют мужчины.

Тело заныло, непривычно и сладко. Колени подогнулись, но Бэрр упасть не дал: удержал юбку, завернул узлом позади. Ингрид, вздохнув испуганно, распахнула глаза, а он свои — прищурил. Попыталась отшатнуться — он держал ее крепко.

Стремительно поднявшись, Бэрр дернул завязку штанов. Рванул к себе Ингрид, забросив ее ноги на свои бедра. Вздрогнув, остановился, вопросительно приподнял бровь. Смотрел неотрывно и жадно. Его желание, его нетерпение! Все было. Но было и что-то еще… Что-то мелькнуло в его потемневших глазах — может, искра тепла?

Ингрид, вцепившаяся в мужские плечи и на такую же короткую искру решившая от всего отказаться, кивнула в ответ на безмолвный вопрос. И когда он, рыкнув ей в ухо, чуть отстранил, а потом резко приблизил к себе, опалив своим жаром, она лишь вдохнула сквозь зубы. И едва удержалась от крика.

Бэрр коротко шагнул вперед. Обхватив кисть Ингрид, прижал к стене. Двинул бедрами, проникая глубже, впечатывая в стену. Потянулся ко второй руке, погладил ладонь. Заставил разжаться кулачок, раздвинул ее пальцы своими, настойчиво, приятно.

Боль поутихла, Ингрид смогла вздохнуть, открыла глаза, перестала закусывать губы… и теперь судорожно хватала воздух пересохшим горлом. Она просто подчинилась Бэрру. Принимала его, почти повисая на высоко поднятых запястьях, в которые он вцепился.

«Это всего лишь мечта, призрачная мечта! Такие ускользают, словно ночной туман, лишь только придет хмурое утро», — нудно твердил разум.

«Значит, я буду мечтать», — ответило сердце.

Они на полу. Как? Когда? Она не заметила. Верно, Бэрр опустил ее. Бережно, не разжимая объятий. Большой, тяжелый, теплый — навалился всем весом. Она уперлась в него руками, неосознанно попытавшись отодвинуться — он легко развел их, поцеловав ладони. И ей стало совсем не страшно. Может, так человек на краю гибели теряет ощущение страха. Остается лишь отчаянная храбрость и непонятная, хмельная веселость.

Его глаза совсем близко, и в них нет больше холода. Бэрр коснулся ее полыхающих щек, снял невесть откуда взявшуюся влагу. Заставил губы раскрыться под лаской своих. Потом приподнялся немного, словно присматривался к ней. Слушал ее шепот, ловя звук своего имени. Провел ладонью по ее лицу, словно пытаясь запомнить, ощутимо сжал шею. Отпустил, тут же погладил, сам не прекращая двигаться.

Пальцы длинные, сильные, а касаются ласково. Его ладонь спустилась ниже: гладит, мнет, нежит.

Он молчал, но Ингрид и не нужны были слова.

Негромкие вскрики — неужто ее? Как неудобно. Нужно потише… Или не нужно?

Согревшись и осмелев, она скользнула рукой под его рубашку, коснулась груди. Провела пальцами по напряженному животу до паха и в невольном движении подалась навстречу.

Бэрр вздрогнул, опять зарычав глухо и вбивая ее в пол: и боль, и счастье разом… Дернул нетерпеливо за верх платья. Разорвал шнуровку, царапая кожу; то едва касался груди, то впивался отчаянно.

Ингрид задыхалась и почти теряла сознание. Она застонала, не сдержавшись — Бэрр замер на миг… Приподнялся, уперся ладонями в ее плечи, не давая отстраниться.

В каждом его движении, в каждом жесте отражалась удивительная откровенность — он был то ласков и нежен, то почти безумен в своей страсти. От непроизносимых, но нескрываемых желаний и признаний у Ингрид кружилась голова, и покалывало в кончиках пальцев. Этого мужчину она принимала любым. Верно, это называется сумасшествием, но как же ей хотелось, чтобы сегодня они сходили с ума вместе!

Бэрр помог ей снять платье, быстро скинул свою одежду и осторожно посадил Ингрид на себя. Крепкими пальцами впился в бедра, поднимая и опуская ее.

Ингрид была и покорной, и храброй. Она умирала от блаженства и рождалась заново. Она позволяла делать с собой все, что раньше посчитала бы невозможным, все, что только желал ее мужчина. Да, сегодня — ее!..

С кухни они так и не ушли — разбросанная одежда и стянутый с кресла плед вполне заменили кровать.

Под утро Бэрр обнял Ингрид, устало положив голову ей на грудь. Она гладила его спутанные волосы, не смея уснуть, боясь отпустить эти мгновения — их последние мгновения. Гоня грусть, запоминала сильное и гибкое мужское тело, еще влажное от пота. Проводила по спине кончиками пальцев, мягко касаясь шрамов, будто изучала новую книгу, невиданную и интересную.

Бэрр молчал.

Лишь когда луч послеобеденного солнца добрался до его плотно зажмуренных глаз, а с улицы донеслась трель дверного колокольчика, он поднял голову. Глянул сквозь темные пряди и словно бы враз очнулся. Видно, вспомнил, что он первый помощник градоначальника и у него есть обязанности.

— Я зайду, — шепнул он и больно дернул Ингрид за волосы, выпутывая свою руку.

Поцеловал ее в угол рта, не глядя в глаза, и принялся торопливо одеваться.

«Это непра-а-авда, — протянул, куражась, зловредный разум. И грустно выдал: — Я предупреждал… Трепло. Дикарь и трепло. Еще бы „спасибо за чай!“ сказал».

У Ингрид не было слов, да и сил тоже не было. Она смогла лишь повернуть голову и слабо улыбнуться Бэрру вместо ответа.

Он ушел тихо, лишь звякнул о порог меч, завернутый в черный плащ. В тот самый плащ, в который она отчаянно вцепилась, дрожа от страха не далее как вчера вечером.

Бэрр… Даже в собственном испуге и сумраке улиц она не могла не узнать его. Как не могла и поверить своим глазам. А он прижимал к себе, обещая проводить, чтобы никто больше не обидел ее, для него тогда безымянную и незнакомую.

Оказавшись в ее доме, он поначалу молчал, а потом она слушала, боясь только одного — что он замолчит.

Не прошло и суток, а ей показалось — целая жизнь.

Дверь в мечту на двоих с гулким стуком захлопнулась.

Ингрид, не вставая, подтянула к себе одежду, стремясь хоть чем-то отгородиться от стремительно наливающегося холодом мира. Она вся пропахла ушедшим мужчиной. Этот запах не грубый, не резкий — просто его, Бэрра. Он был мастер во всем, но от этого становилось только горше. Его опытность лишь кричала о том, сколько девушек побывало в его объятиях до нее и сколько еще будет после… А Ингрид… Что Ингрид? Она ничего не могла дать ему, кроме своего глупого сердца. И ей совершенно не было места в жизни первого помощника винира.

Впрочем, мучила ее не только своя боль. Понять бы, как дальше жить с тем, что он ей рассказал…

— Ты совсем не знаешь меня, девочка, — Бэрр смотрел на нее без тени улыбки. — Я убил человека однажды. Беззащитного человека и безоружного, почти ребенка — не разбойника, не врага. Не в пьяной драке. Не спасая свою жизнь и не защищая кого-то! Я убийца, Ингрид, и то, что я действовал во имя того, что считал своим долгом — это все ерунда, отговорки, пустое. Его глаза, Ингрид, ты не представляешь, как часто они мне снятся. Мой удар… и его крик: «За что⁈»