Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 26 Хмурое утро, или Небо на двоих

Февраль шагнул за окоем,

Тепло, ветра выносят двери…

Не спрашивай меня о нем!

Сереет небо за окном,

Ни снам, ни памяти не верю.

И каждый день бреду туда,

Где повстречать его могу я.

Где тонок лед, черна вода…

Работой полон день всегда.

Что, сердце? Глупое, тоскует.

Шуршит, как в улье, добрый люд,

Здесь каждый занят важным делом.

Здесь все, что можно, продают,

Мальчишки к кораблям бегут…

А небо? Не заголубело.

'Нет. Отвечаю на ваш вопрос — нет. Я его изучил хорошо. Он мне родней отцовского кафтана стал, что сам ношу уже весну как пятую. Все привычки его, все места любимые, всех знакомых знаю. К особе, какую вы мне ранее указывали, он при мне не приближался. Один раз на рынке увидел и рванул прочь, что твоя щука. Прилавок свернул. На меня прямо, вот так пару шишек за рвение свое и получил. И про знакомых его все известно — бывший глава Управы и стражник тот, молодчик, блоха береговая. Бывший глава уехал, так то еще лед стоял. Нынче из всех гостей только тот стражник, с ушами, как парус.

Да, пьет, но редко опять же. Спит мало, почитай вовсе не спит. Кричит по ночам иногда — мне со ступенек слышно. Окна настежь у него, хоть дождь, хоть мороз. Вечерами как всегда — то мечом машет, то из лука стреляет, то плавает при любой погоде. Драк не чинил. Служкой так и не обзавелся. Прочих странностей отметить не могу, а иных нет. Да, живет иногда в «Трех Пескарях» неделями, словно бездомный. Баб за время, что я его присматриваю, не было, кроме одной. Я по ней писал — ее присматривать нужды и приказа не было'.

Тонкая рябь, разрывая мурашками воду, отражала неяркое небо. Редкие блестки листьев, долетевшие с берега, напоминали о скоротечности жизни и о том, что зима близко.

Лодка мягко стукнулась о причал. Посольство из Руана прибыло встречать полгорода. Шелка и бархат, оружие и важный вид — все привлекало айсморцев. Разговоров будет не на одну неделю. Посмотреть бы на добрых коней, но своих друзей руанцы предусмотрительно оставили на берегу. Да и заскочили в Айсмор, видно, потому лишь, что он располагался по дороге к Зеленым равнинам короля Таллернака.

Бэрр припомнил, что ровно год назад он встречал тут корсара. Поежившись, поднял ворот без дождя промокшего плаща.

Давний знакомец отца, седовласый Гутлаф узнал его, окликнул неожиданно приветливо, и Бэрр, помедлив, кивнул в ответ.

Он отвел высоких гостей до покоев винира и хотел было удалиться, как Гутлаф вышел следом и попросил показать библиотеку. Бэрр несколько удивился, все-таки руанцев отличало больше владение оружием, чем склонность к наукам.

— Так-то, мой друг, — улыбнулся Гутлаф и погладил серебристую бороду. — Я еще и ваш язык изучаю. Ториан всегда говорил, что человек должен быть прекрасен во всем. Жаль, наша переписка давно прервалась. Когда я смогу повидать его?

У Бэрра пресеклось дыхание. Для Гутлафа его отец был еще жив! Жив вот до этого самого мгновения!

— Ториан умер три года назад, — сквозь зубы выговорил Бэрр.

Гутлаф опустил седую голову.

— Великий был человек. Какие мысли, какие стихи писал! И рисовал, а уж город… Свой город будущего он не закончил?

— Не совсем, — недовольно ответил Бэрр. — Они с братом почти сделали альбом, но…

Но тогда винир решил, что золотое платье и каменная отделка для ратуши важнее, однако этого Бэрр Гутлафу договаривать не стал. Секретарь стоял рядом, приторно молчал и так гадливо улыбался, так что хотелось вытереть руки и лицо, которых Ульрих касался взглядом.

— Ну тогда я хоть на книги посмотрю. А еще мы тут по дороге въехали в рыбацкий баркас, и счет нам выкатили на пол-Руана, за лодку и улов. Где бы цены проверить?

— А я провожу вас! — ужом влез секретарь. — Только вам не в библиотеку, вам в архив нужно!

— Ты проводишь меня? — остро взглянул Гутлаф, не взглянув на секретаря.

Бэрр, недовольный тем страхом, что родился в нем из-за мыслей об архиве и архивариусе, кивнул и сам повел руанца к Ингрид.

Подавил желание зайти и придержал закрывающуюся дверь. Подсматривать было не в его правилах, но на сей раз он удержаться не смог.

Гутлаф первым делом вежливо поклонился в пол, согласно этикету далеко отведя руку в сторону. Оглядел стеллажи, похвалил порядок, в немногих словах рассказал о своей проблеме. Архивариус сверилась с документами и быстро рассчитала средние цены по рынку на товары, упомянутые в списке. Гутлаф только закашлялся, всматриваясь в свитки с колонками цифр.

— Ну айморцы, ну умники! Лишний нолик приписали, как тут и было! — донеслось до Бэрра. Ингрид мягко ответила, он даже не понял, что, а, копию винировых цен, чтобы ни у кого вновь не возникло желания обобрать глупых приезжих.

От двери он наконец отшатнулся, но и уйти не смог.

Гутлаф все не выходил. Разговор зашел о книгах, потом — об особенностях произношения двух языков, затем Ингрид неожиданно произнесла несколько слов на руанском, Бэрр даже не знал, что она…

Гутлаф поправил, растягивая и немного меняя гласные. Ингрид легко рассмеялась и повторила уже четко, а Бэрр неожиданно ощутил себя обворованным и преданным. Особенно когда услышал приглашение на вечернюю трапезу.

— Вы невыразимо скрасите очередной «ску-у-ушный» ужин!

А ведь Гутлаф не так уж и стар. Кажется, все еще холост! Зеленые глаза, черные с проседью волосы, а белая борода его только украшает. Он знатного рода, богат и вполне может составить достойную пару любой горожанке. Но не Ингрид, нет, она, конечно же, откажет. Известно ведь, что архивариус никогда… В глазах потемнело, Бэрр сжал руку в кулак, потому что услышал ответ.

Развернулся, решив, что дорогу обратно Гутлаф найдет и без него.

— Подожди, Бэрр! — раздалось сзади.

Пришлось остановиться, потому что убегать было не в правилах Бэрра.

— Благодарю тебя, мой друг, — догнал его запыхавшийся Гутлаф, и выглядел весьма довольно. — У меня еще с прошлого визита сложилось ощущение, то ратуша пускает кого хочет и куда хочет. А тебя, кажется, уважает.

Первый помощник винира лишь вздохнул от чужой глупости.

— Какие глаза у этой девушки! — продолжал издеваться Гутлаф. — Пять минут поговорил, а душа согрелась. Ты заметил? Не мог не заметить, твоя кровь должна была тебе сказать…

Бэрр был крайне занят. Он еле сдерживал себя, доказывая, что чужое восхищение чуткостью Ингрид ему совершенно безразлично.

— Умные и глубокие глаза, в тоже время в них словно… — он щёлкнул пальцами, ловя мысль, как делал отец, — есть вера в людей. Очень необычное сочетание! При тяжелой жизни человек часто доходит до той метки, когда любая доброта гаснет, а доверие оборачивается упреждающим ударом. А эта девушка сочетает знание людей и веру в лучшее.

Да, Ингрид именно такая! Да, именно рядом с ней и небо было всегда синее, и солнце сияло ярче! Бэрр мог бы это сказать, он мог бы сказать многое, ему даже на миг захотелось поговорить именно об Ингрид. Но он молчал, чтобы не придушить говорливого руанца.

Да, кстати, госпожа Оливия, с которой он познакомился не так давно, очень просилась на этот сегодняшний ужин. А он все раздумывал! Совершенно напрасно. Да и сделать женщине приятное — тоже доброе дело. Ему зачтется.

Слабую мысль, что и разговор-то с Оливией он поддерживал лишь потому, что рыжие волосы айсморки напоминали ему золотые пряди одной ветренной особы, он отогнал подальше. Оливия еще просила за мужа, у которого закрыли склад и должны были выставить его на торги, но тут уже Бэрр ничем помочь не мог.

Бэрр проводил наконец замолчавшего Гутлафа и заторопился к госпоже Оливии. Та заохала, что нечего надеть и не в чем идти, и не будет ли она обузой? Но смотрела признательно и денег, что он предложил на платье, к его удивлению, не взяла.

Хоть кто-то ему порадовался от души! Да и смотреть на Ингрид будет не так страшно. И сама Ингрид не сможет на него смотреть, а если и посмотрит, то поймет, что Бэрр все тот же.

День катился к вечеру, как раскаленный солнечный шар — к горизонту. И выдался этот день особенно мерзким, хотя ничего особенного и не происходило. Всего лишь мелочи, кусочки, на которые окончательно развалилась его жизнь, сложились мозаикой, словно рисунок на окнах ратуши. И то, что увидел через них Бэрр, ему окончательно не понравилось.

По дороге в ратушу первый помощник винира, ответственный за выселение, умудрился наткнуться на семью Хитлифа, которая все еще жила в Нижнем Озерном. Отец, мать и пятеро детей окинули его неприязненными взглядами и прошествовали мимо. Что вообще-то было весьма невежливо.

Потом проходящая мимо женщина заорала и походя ударила истошно вопившую дочь. Затем обе посмотрели на него и замолкли.

Бэрр постоял какое-то время, опираясь рукой на влажную стену, отдышался, насытившись окружавшей его ненавистью, словно дешевым вином, и устало поплелся в ратушу.

Риддак, подставив лицо заходящему солнцу, сидел с видом всезнающим и вседовольным. Махнул рукой, но ничего толкового не говорил.

— Эх, завести бы дом на берегу. Ненавижу эту проклятую воду, все зло от нее, — плюнув в воду, с досадой выговорил Риддак.

— Зло всегда от людей, мой друг… — произнес Бэрр и вдруг решился. — Тебе ведь нравится у меня в домике на Золотых песках? — потрепал нищего по плечу. — Он хоть и маленький, но там уютно и тепло, о тебе будет кому позаботиться, там всегда горит огонь в большом камине. Да и стоит он не на воде, а на твердой земле.

Риддак смотрел непонятно, но Бэрр уже решил сейчас же оформить все бумаги. Домик же… Домик получит Гаррик.

Слушал вполуха пространные рассуждения о жизни, на которые старик всегда был мастер, глядя на полуденное солнце не щурясь, как все в его роду.

Бэрр не понимал, отчего его все сегодня так раздражает, а слова, внезапно ворвавшиеся в уши: «…не на меня и не на нее. На себя злишься. Сам потерял по глупости. Да что ты сделал, чтобы она поверила тебе?», скрипнул зубами и отошел молча.

* * *

Руанцы вели себя в ратуше весьма скромно. Все при мечах, хоть это дозволялось не многим. Но тут поди забери у таких! Пили в меру, танцевали лихо. Винир неожиданно быстро закончил с речью и тихо о чем-то говорил с главой посольства.

Оливия мило улыбалась, благодарила за вечер первого помощника винира — в ратушу чужих не пускали — а потом куда-то запропала. Бэрр не сводивший глаз с Ингрид, даже не сразу заметил ее исчезновение.

Она сидела рядом с Гутлафом и улыбалась пожилому руанцу, как лучшему другу. Тот с заинтересованным видом о чем-то расспрашивал девушку, не забывая по-отечески подкладывать ей добавку или наполнять пустеющий кубок. Со стороны их разговор выглядел весьма оживленным и занимательным для обоих собеседников. Ингрид слушала внимательно, иногда смеялась, блестя яркими голубыми глазами. Открытое синее платье удивительно шло ее звонкой фигурке, светлые волосы спускались упругими волнами, аккуратно прихваченные золотой сеткой в цвет волос.

Бэрр смотрел на нее долго. Потом прошептал: «Все у тебя будет хорошо», и поймал ее недоуменный взгляд.

Потом тихо вышел прочь из зала — и его сразу же выловил винир. Вена прорезала сиятельный лоб, а глаза чуть не выпадывали из орбит.

— Стража доложила, что это ты привел Оливию⁈

Бэрр молча кивнул, понимая, что дело плохо.

— Я бы понял, если бы ты привел ее в свою спальню! Но чтобы в мою⁈

Винир отвел в свои личные покои и ткнул в выломанные ящики секретера:

— Ты, конечно, не мог знать, что нужно госпоже Оливии, — неожиданно печально произнес он и устало вытер лоб. — Стража доложила, что Оливия с мужем уже успела покинуть город!

— Милорд, я виноват в том, что привел ее в ратушу, и приму любое наказание, — осознал случившееся Бэрр. — Если будет на то ваша воля, проследую за ней на берег и привезу все, что она у вас украла.

— Не привезешь! Потому что она украла у меня возможность не переплачивать за кусок земли! Я мог купить его за бесценок! — вновь разозлился винир. — Зачем мне далась Оливия, если бумаги на земельный надел ее мужа снова в руках ее мужа? Он теперь выставит эту бухту на торги, а сколько мне придется выложить вперед других, не знает ни Вода, ни Небо!

Винир с грохотом задвинул один из ящиков, крепким словом помянув ушлую бабенку, ее недалекого супруга и таможню, которая заперла весь склад вместо половины, и теперь убытки его владельца становились убытками самому главе города.

Бэрр молча удивлялся, пытаясь увязать все сказанное и свою незавидную роль воедино. Можно было бы поаплодировать госпоже Оливии, спасшей своего супруга и семейную кубышку, и собственной беспечности, но что-то не хотелось. Его просто использовали!

Все складывалось один к одному в этот прекрасный день и все больше укрепляло Бэрра в его решении.

— Наши гости в большинстве своем еще здесь, — сказал винир, немного утихнув. — Не стоит оставлять их надолго без присмотра. Я спущусь в зал, а ты переставь стражников так, чтобы никто шага не сделал с первого этажа. Штраф я тебе назначу, не сомневайся. Однако надеюсь, что впредь ты будешь благоразумнее в своих знакомствах, иначе я решу, что ты желаешь мне зла, мой мальчик.

Бэрр открыл было рот, возможно, чтобы подтвердить барские опасения.

— Ступай! — велел ему винир. — Ступай и проследи, чтобы вся охрана была на постах, а гости пьяны и в хорошем настроении. И не кривись, я не делаю из тебя шута большего, чем ты из меня своими девками.

Бэрр, злясь на себя, молча проглотил и это. Вышел, глянув на себя в узкое зеркало и еле удержавшись, чтобы не плюнуть в собственную физиономию.

Винир послушал, как сердито стучат сапоги его помощника по деревянному полу, как разносится громкий голос по коридорам.

— Вот так среди Бэрровых знакомых и Ингрид добрым словом вспомнишь!

Винир подошел к дивану и тяжело опустился на него, по-стариковски положив руку на занывшее сердце.

— Она хоть по чужим ящикам не лазила и ничего ни чужого, ни своего не воровала. Все-таки насколько с порядочными проще!

«Да, угадали, рыженькая, как осеннее яблоко наливная. Сама к нему в руки прыгнула с подвернутой ногой, могу еще раз доложить, как дело было. И потому еще раз — нет, не был он в сговоре. Даже в постели еще не был. Виделся он с ней несколько раз, на мостах стояли, по лавкам прогуливались. Но нет, ничего дальше. Я прислушал, что первая она про праздник в ратуше заговорила. Сама, так что — нет. Что у вас за повод к подозрениям, не знаю. Рыженькую ту я утром на причале у своего дома видел. Она вместе с мужем в лодку садилась. Мужа ее я знаю. Два месяца назад разорился он, склад у него таможня закрыла. Если бы от подозрений приказ ранее отдали, я бы за ними присматривал — а так домой пошел. Люди как люди. Уезжают. Как в Управе глава сменился — многие уезжают…»

Винир развернул уже не особо нужное письмо, перечитал его в очередной раз, нахмурился и снова спрятал за пазухой. Ощущение, что опасность грозит не его сбережениям, а ему лично, не давала ему покоя.

* * *

Гутлаф, человек совершенно ей незнакомый, показался тем, кого Ингрид знала давно. Может быть, это было и легкомысленно, но она, сама себе удивляясь, согласилась составить ему недостающую пару на торжественном ужине.

Пожилой руанец, да еще давний знакомый семьи Бэрра, неожиданно вызвал ее доверие. К тому же в ее жизни почти не было праздников, а общение с умным, образованным, много повидавшим собеседником вполне можно было счесть таковым.

А еще она сможет наконец хоть краем глаза увидеть Бэрра, показаться ему… Нет, неправильная мысль, и Ингрид тут же выкинула ее из головы. Гутлаф был занят днем, но вечером обещал много рассказать о младшем, Альберте, о Бэрре и о Торионе, их отце. Торион, оказывается, когда-то сделал весь альбом нового Айсмора! Посмотреть бы…

Но сам вечер Ингрид мгновенно утомил, и она корила себя за беспечность. Не выходила никуда из архива, и нечего было нос высовывать.

А когда Бэрр ушел, Ингрид и вовсе стало не по себе. Она знала, что первый помощник всей душой ненавидел гулянки, но покидал их обычно только по прямому приказу винира. К тому же перед уходом он окатил ее таким презрительным взглядом, что Ингрид поежилась, ощутив себя виноватой неизвестно за что. Уж не ревнует ли Бэрр? Нет, этого быть не может, ей просто нет места в его жизни!

Около часа Ингрид беспокойно ерзала на своем месте: она и рада бы была тоже уйти, но никак не могла завершить разговор — Гутлаф находил все новые и новые темы для расспросов и захватывающих рассказов. Наконец девушка поняла — ещё немного, и она не успеет…

Извинившись перед гостем, она встала, обошла танцующих и, отклонив несколько развеселых приглашений, выскользнула из зала. Подхватив подол длинного узкого платья, пролетела все этажи на одном дыхании, быстро поднялась по узкой винтовой лесенке на самый верх ратуши и с трудом повернула ключ в неприметной боковой двери.

Внизу уже не было солнца — а здесь разливался золотистый свет. Ровный ветер, прилетавший с далеких берегов, где высятся смолистые сосны и текут сильные реки, приносил с собой чистоту и прохладу. Он сдувал туман и мглу, а лучи заката зажигали острый шпиль с забавным шариком теплым желтым сиянием, согревая душу и даря надежду на лучшее, пусть даже и призрачную. Здесь не было уныния, неприветливых слов, нерадостных лиц и, казалось, этот отчаянно чистый свежий ветер приходил из тех мест, где людям ведомы другие устремления, более высокие, чем жажда наживы или власти…

Здесь Ингрид отдыхала душой. Здесь было ее тайное, неизвестное прочим место. Она стояла на самом верху — на узком парапете, закрыв глаза, прижавшись спиной к шпилю ратуши, возвышавшемуся над городом. Раскинув руки, она вдыхала свежесть ветра — он сегодня разошелся: свистел в ушах, разметал прическу, сорвал и унес куда-то сетку. Ингрид сжимала упруго гудящий воздух в руках, как края плаща, не замечая, что кто-то пристально наблюдает за ней. За ее счастливой улыбкой, за тем, как горят в лучах заходящего солнца ее волосы…

— Про вход в это место мало кто знает, — раздался из-за спины Ингрид сердитый голос. — А уж ключ, я думал, есть только у меня!

Ингрид, вздрогнув от неожиданности, резко вздохнула и открыла глаза. Пошатнулась и уцепилась руками за шпиль позади. Вознесенный в небо над городом, он был освещен гораздо дольше городских крыш, будто напоминая: солнце рядом, надо лишь дождаться его. Однако столь высокое положение имело и обратную сторону — оступившемуся грозило затяжное падение на выложенную камнем площадь. После одного случая дверь всегда была закрыта на замок, и только Риддак, подаривший Ингрид год назад этот ключ, словно открыл дверь в иной мир…

На небольшой площадке, окаймленной узким ограждением, на грязном полу сидел Бэрр, держа на коленях большой альбом в коричневом тисненом переплете. Смотрел хмуро и недовольно сквозь пряди темных волос, почти закрывавших лицо.

— Что ты здесь делаешь? — удивилась и рассердилась Ингрид, не ожидая увидеть здесь кого-то, а уж тем более — Бэрра. И как она его сразу не заметила?

«Ой, что-то он совсем плохо выглядит», — встревожилась она. Темные глаза, по обыкновению обведенные темными кругами, окончательно запали. Резкие черты лица стали еще жестче: нос и скулы заострились, тонкие губы побледнели и сжались, кожа под отливающей синим небритостью обрела нездоровый оттенок. В Айсморе почти все носили бороды, а Бэрр и тут не упуская случая противопоставить себя приличному обществу. Желая даже в такой малости отличаться от обитателей Города темных вод, он всегда был безукоризненно выбрит. Кажется, так было принято в его семье.

Сидит в старой рубашке, которую она когда-то зашила, похудевший и бледный, с отросшими спутанными волосами — расчесать бы… Она протянула руку — коснуться, убедиться… и тут же отдернула ее.

Бэрр каждый раз, завидев ее в глубине коридоров ратуши, отворачивался и быстро шагал прочь, а при случайной встрече на рынке и уходил, сворачивая неудачливые прилавки. Она порядком измучилась, пытаясь забыть его, а когда думала, что получалось, он появлялся снова, напоминая, что сердца-то ее он не покидал, а все ее попытки освободиться бессмысленны.

— Наверное, как и ты… п-п-провожаю закат, — уронил Бэрр, еле слышно и чуть виновато, когда Ингрид уже перестала ждать ответ.

Ветер сносил его голос; шуршал, играя тонкими страницами альбома.

Вечерний свет терял свое торжественное золото, резко краснея. Багровый горизонт смотрелся дико и зло из-под низких, тяжелых, разрастающихся на глазах туч.

Ингрид шагнула к двери, решив поскорее уйти.

— Подожди! Я могу… кое-что оставить тебе на па… на хранение?

Бэрр небрежно захлопнул и протянул Ингрид альбом, казавшийся тяжелым даже издали. Не дождавшись ответа, но и не опуская руки, устало откинул голову назад.

Ингрид потянула носом — вроде не пьян. А выглядит… Она знала, что за ценность ей вручают, но сейчас подходить не торопилась. Она уже подошла один раз — близко, слишком близко! — и обожглась очень больно в итоге.

Стемнело… Город проявился печальными огоньками, мерцающими на разные лады далеко внизу. Рыбьей чешуей поблескивала вода в узких каналах, тут и там рассекающих Айсмор, равно искажая холодный свет уличных фонарей и живое тепло, льющееся из чьих-то окон. Темного озера, черной петлей окружавшего город, не было видно. Незримое, оно ощущалось окрест — нытьем больного зуба или присутствием хищника, крадущегося по пятам за жертвой и невидимого до последнего, решающего броска, пока не станет уже слишком поздно…

Ночной Айсмор всегда тревожил и пугал Ингрид. Она с трудом перевела дыхание и снова посмотрела на Бэрра, все так же держащего фолиант в вытянутой руке.

«Если здесь весь город выглядит, как ратуша, альбому цены нет!» — подумала она с внезапно проснувшимся интересом человека, трепетно относившегося к памятникам творчества и самой человеческой истории. Или их проектам. А ратуша была единственным зданием в городе, которое Ингрид по-настоящему нравилось. Оно покоряло чистотой линий и правильностью пропорций. И чем-то еще… В нем легче дышалось, спокойнее думалось.

Оторвавшись от шпиля и враз замерзнув, Ингрид передернула плечами. Поколебавшись еще немного, она решилась. Шагнув вперед, приняла альбом, прижала к груди. Бэрр не повернул головы. Рука его упала бессильно…

Ингрид медленно направилась к выходу.

«Уходи! — выдохнула вслед темнота. — Он просил только взять альбом».

Но Ингрид все-таки обернулась у самой двери.

Запрокинув голову, Бэрр угрюмо глядел вверх, в бесконечную тьму над собой без намека на звезды. В одной лишь тонкой рубашке на продуваемой всеми ветрами крыше. Мелкие лужицы, оставшиеся после вечернего дождя, казались непрозрачно-черными. Их на глазах затягивало острыми ледяными иглами, подбиравшимися к самым ногам сидящего.

Каждый шаг вниз давался Ингрид все труднее. Она остановилась, не дойдя до конца спуска совсем немного. «Ни помощник винира, ни его горести — не твоя забота», — толкнул в спину разум, и Ингрид поразилась собственной черствости.

* * *

Бэрр улегся, вытянувшись на ледяных плитах. Ингрид своим появлением отвлекла от весьма важных раздумий: шагнуть вниз одному или прихватить еще и отцовский альбом — щедрым даром тому, кого встретит его после смерти? Альбом стало жаль. Как взять с собой, так и оставить на крыше.

А Ингрид будет счастлива — подальше от него, Бэрра. Его удел: Камиллы и Оливии, но только не хотелось, больше ничего и никого не хотелось.

Днем Бэрр, переписывая на Риддака дом в Золотых песках, а на Гаррика — имущество в городе, оставил у старика-нотариуса завещание и на Ингрид. Все-таки его имущество стоило дорого, незачем дарить его виниру. А Ингрид будет на что жить. Пусть она ничего не приняла от него при жизни, но может, примет после смерти?

А потом Бэрр решил забрать некоторые памятные вещи. В маленькой лодочке, сам на веслах, он метнулся в Золотые пески. И там, перебирая вещи, наткнулся на рисунок Альберта, который тот оставил для брата или позабыл забрать.

Бэрр долго сидел в оцепенении, не в силах сделать хоть что-либо, бережно касаясь пальцами акварели. Упрямые глаза с золотистыми искорками смеялись, светлые кудри спускались ниже плеч. На заднем плане виднелись чудные контуры зданий, спланированные Альбертом вместе с отцом, удивительным образом отражая черты юного лица, совсем не похожего на Бэрра. Лишь глаза у них были одинаковые.

Вот только от рисунка словно повеяло замогильным холодом…

От брата нет вестей не просто так. С ним что-то случилось. Не мелкие неприятности — Бэрр чувствовал это, и сердце сжимало все сильнее. Брат не вернется. Произошло нечто ужасное, нечто, чего уже не исправить, хоть уничтожь полмира от ярости и боли.

А ведь отец просил присмотреть за младшим: Альби был его любимчиком, но Бэрр тоже гордился и восхищался братом, не думая обижаться. Даже умирая, отец говорил только о младшем сыне. Бэрр и с этим не справился!..

Он усмехался, со злым удовольствием ощущая, как с каждым вдохом все быстрее выстывает воздух, как покалывает кожу северный ветер, как изо рта вылетает пар и леденеет на камне его тело. Кажется, сегодня ночью виниров звездочет обещал заморозки, так какая разница, что его примет: вода, камни или эта ледяная стынь?

И вместе с ним умрет воспоминание о невозможном счастье, которое он хранил и берег в тайне ото всех, ибо — было! было же! — и нежность, и любовь, и прощение, которого он так отчаянно жаждал.

Хотя разум давил: «Не подходи к ней! избегай!», а ноги — или все-таки сердце? — сами заводили так, чтобы глянуть на неё незаметно, убедиться, что она живет, дышит, в безопасности и настоящая, а не пригрезилась ему тогда, на мгновение приоткрыв дверь в иной, счастливый мир, где его любят и ждут, чего он — Бэрр-мясник, Бэрр — цепной пес винира, Бэрр-убийца — явно никак не заслуживает…

Мир вращался вокруг — черный, пустой и холодный.

Не для чего работать и не для кого жить. Бэрру все вдруг стало безразлично: работа, выматывающая душу, этот город, которого не улучшить, пустой успех у женщин. Слишком много ошибок уже не исправить, а сегодня… Сегодня все будто навалилось на плечи, потянуло к земле гранитной тяжестью, обещая покой. С него достанет и покоя. После этого дня — ему хватит покоя.

Он отдал Ингрид альбом, и тьма, вечно живущая рядом, то отступавшая, то приближающаяся к нему временами, приняла его в свои ледяные объятия.

* * *

Ингрид бегом поднялась по крутым ступенькам. Что бы ни произошло между ней и Бэрром, никак нельзя — невозможно! — оставить его наедине с мглой и темнотой Айсмора. Ни к чему хорошему это не приведет.

Она отложила альбом, присела около Бэрра, взяла в ладони его пальцы, прижала к груди. Он лежал совсем неподвижно, с закрытыми глазами, запрокинув лицо к небу без звезд. Не почувствовал ее присутствия, не ответил на ее прикосновения. Был холоден как камень и едва дышал. Ингрид затормошила его изо всех сил: позвала, попыталась поднять, потрясла за плечи, подергала спутанные волосы, пару раз ударила по бледным щекам… Ничего — ни слова, ни звука в ответ. «Да что же такое с ним творится?» — испугалась она.

Сдернув с себя накидку, она набросила ее на Бэрра, опустилась на колени и, откинув со лба растрепавшиеся волосы, изо всех сил потрясла за плечи.

Но Бэрр все не приходил в себя. Ингрид никак не могла разрушить стену безмолвия и бесчувственности, которой он отгородился от всего мира. И от нее тоже.

Она отложила альбом, вздохнула… Провела пальцами по колючей щеке, улыбнулась и легла рядом с ним. Прижалась изо всех сил, обняв его, обхватив руками и ногами. Холод его тела леденил даже сквозь тонкую ткань платья.

Вскоре Бэрр застонал, закашлялся, медленно и тяжело приходя в сознание. Недоуменно уставился на нее, видимо, не понимая, ни где он, ни что происходит.

«А что я делаю тут: ночью, на ледяном камне, в обнимку с мужчиной, который мною пренебрег?» — пронеслось в сознании, и Ингрид дотдернулась.

Тело сработало быстрее мысли, и Бэрр тут же сомкнул руки на ее спине, крепко прижав к себе. У него по-прежнему теснило грудь, но вот так, чувствуя ее обжигающее тепло, можно было жить и дышать хоть немного.

Ингрид! Живая, горячая Ингрид здесь, на крыше ратуши, рядом с ним, согревает его своим телом. Немыслимо, невозможно! От него все только хотят чего-то: службы, денег, страстных объятий… Все, кроме отца и брата. Они любили его просто так — ни за что — не всегда понимая и одобряя. А Ингрид… Бэрр не знал, что и думать, но обнимал ее, не отпуская. Не понимал с того самого дня, как, разоткровенничавшись, приоткрыл ей душу — и испугался до полусмерти. Испугался, что она увидит в нем страшное, а увидев, отвернется. Но Ингрид словно верила совсем в иного Бэрра. Защищала его, одна против всего города. И спасала сейчас.

Сердце болело, что-то мучительно кололо в нем… Сейчас оно замрет, и все кончится наконец. Но Ингрид, перестав вырываться, всхлипнула, положила голову ему на грудь, вжалась мокрой щекой — и боль исчезла. А может, растаял кусочек льда, в который когда-то, давным-давно, превратилось его сердце.