Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 10 Темные люди, или Среди холодных

Не спрашивай, придет ли рассвет,

Не верь тому, кто умер вчера.

Сцепились когти прожитых лет,

Нести дозор устала трава…

Забыты песни, выжжены дни,

Дорога к дому нас не спасет.

Брести через печальные сны,

Нам остаётся только вперёд.

Бывают в жизни такие утра, когда думаешь — лучше бы и не просыпаться…

Мучительная тишь стояла вокруг — до звона в ушах и долгого эха этого звона. Бэрр не шевелился и не открывал глаз. Поняв, что сон ушел окончательно и притворяться спящим более невозможно, со стоном приподнялся на постели. Упасть бы обратно или просидеть до скончания мира! Сглотнул, но рту оказалось еще гаже, чем в голове.

С осторожностью приподняв тяжелые веки, Бэрр заглянул в кружку у изголовья. Ночью, помнится, там была безумно вкусная вода, а сейчас, к его вящему недовольству, ничего. Запустить бы в стену, до брызг глиняных осколков! Да жаль портить хозяйкино добро.

Утешало одно — не было слышно ни звука.

Бэрр перевел непослушный взгляд на окно. Дождя не было, но облачность поднялась и поплотнела, закручиваясь лохматой спиралью в тревожащий черный глаз, а водная поверхность, видимая между домами, разгладилась серым шелком.

«Два дня. Не более», — это знание само пришло в больную голову и сразу покинуло ее.

Вчера он пил. Не пиво — темное ли, светлое — которое Бэрр мог выпить сколько угодно безо всяких последствий и безо всякого толку. Не тяжелую медовуху, привозимую с дальних полей, любимую трактирщикам за то, что при необыкновенной легкости питья и обычном желании побуянить она не давала возможности это сделать. Ноги у выпившего словно бы отказывались от тела, не хотели слушать буйную голову и внимать зову приключений.

Нет, вино было с Зеленых равнин, густое, крепкое и терпкое.

Выпить он вчера решил не случайно… Нестерпимо хотелось хоть раз не проверять посты на пристанях и не пинать ленивых стражников, хоть одну ночь провести в чужом доме, не под собственным потолком, где вместо сна приходят усталые кошмары. Вот и завернул Бэрр в «Три пескаря», а потом долго общался с особой, никак не хотевшей ему отвечать. Может потому, что бутылки не разговаривают? Их там было куда больше одной. Но меньше семи, раз он все-таки помнил, что ушел из общего зала, отказавшись от помощи. С превеликим трудом, цепляясь за перила, но добрался самостоятельно до комнаты на втором этаже, которую держали наготове именно для него и именно для таких случаев.

Пару лет назад случилась мелочь, из-за которой тетушка Фло, одинокая женщина, содержащая трактир в бойком месте, считала себя благодарной ему. В ее жизни и положении не было никого, кто оградил бы от скабрезных шуток и приставаний. Бэрр как-то зашел сюда случайно, выпить и подумать, и стал свидетелем неприятной сцены: жадный или безденежный посетитель, будучи изрядно во хмелю, предлагал хозяйке расплатиться с ней «дельцем, о котором она не пожалеет».

Вокруг гоготали, а бедной женщине было ничуть не весело. Она и не чаяла, как выпроводить наглеца, прижавшего ее у стойки. Бэрр тогда собирался уходить и почти ушел, только походя двинул локтем этому кривоухому в зубы. Тот булькнул и свалился на пол.

Что и как смекнула для себя трактирщица, Бэрр предпочел не уточнять. Но вскоре она заявилась к нему в ратушу, прямиком в помещение стражи, с внушительной корзиной и словами:

— Вы, господин Бэрр, можете посещать мое заведение, можете не посещать, но я всем говорю, что вы его посещаете.

Звучало бредово, но должно было сработать, раз стражники, собравшиеся по самым разным поводам, одобрительно закивали головами. Дожевывали при этом пирожки, подготовленные ушлой женщиной, и разбежались лишь от дернувшейся брови и тяжелого взгляда первого помощника винира.

— Зачем вам это? Только распугаете всех.

— Ваша слава мне будет стоить меньше двух вышибал. А лишние вышибалы создадут репутацию места, где можно почесать кулаки. Если вы будете не против, то я о себе позабочусь, призывая зарвавшихся посетителей к порядку вашим именем. Но и вас не забуду.

Он подумал немного и не нашел повода для отказа. Как и в случае с назойливым ухажером, ему это ничего не стоило, значит, и благодарить было не за что.

Хотел оставить подношение в корзине служивым… Но, темнея копченым боком из-под салфетки, благоухал окорок, редко появлявшийся в городе. Альберт его обожал. И несколько пирогов лежало рядом с окороком, и что-то еще там было вкусное и домашнее, чего двум холостякам под одной крышей хватит надолго. Бэрр, решив, что стражникам и так довольно, прихватил корзинку домой к вящей радости брата.

Тетушка Фло, коренная айсморка, быстро и добросовестно распустила необходимые слухи. Вскоре в умах окрестных жителей прочно поселилось знание, что «Три пескаря» — это место, где первый помощник винира любит, чтобы всегда был порядок. Посетители, самые разные здесь, вели себя в общем зале одинаково пристойно. Вдову-хозяйку никто не пытался обидеть словом или монетой, помня, что в любой момент может открыться дверь и мало не покажется. Бэрру и самому нравилось, как пошли дела: хоть в одном месте благодаря ему все было как положено.

Никакими преимуществами он здесь не пользовался, сколько бы их ни навязывали. Оплачивал ужин и постель наравне с прочими. Вот и вчера он оставил денег с лихвой, где-то в глубине души понимая, что пришел для вполне четкой цели: основательно надраться. Прекрасно зная, что вино на него повлиять может, если только выпить много и не закусывать вовсе.

Вчера он именно этим и занимался с трудолюбием бобра у недостроенной плотины, но желанного забвения не получил. Зато наутро мути в голове поднялось, словно кто-то палкой придонный ил поворошил.

Бэрр осторожно повел головой и сухо сглотнул. Все-таки встал, прорычав: «Соберись!», постарался привести себя в порядок. Не удержавшись, глотнул воды из приготовленного для бритья тазика. Осторожно побрился, стараясь без необходимости не крутить шеей. Порезался всего дважды, после ополоснулся в небольшой комнатке за спальней, куда исполнительный слуга заботливой хозяйки еще с вечера притащил пару ведер воды. Здесь же, в сундуке у стены, находилась часть вещей, когда-то принесенная им из дома. В этом трактире он не только ночевал, но и жил достаточно долго. В те же времена возникала мысль — а не продать ли свой дом?.. Дождавшись именно ее, Бэрр переселялся обратно к себе.

Спустившись в зал, Бэрр понял, что тишина с утра столь же прекрасна, сколь с осеннего вечера тепло. Словно нырнул глубоко, и окружали его не деревянные стены харчевни, а тягучие воды Темного озера, защищавшие от всего и не пропускающие лишних звуков. Даже мутить перестало.

Он собрался было в ратушу, но только сошел с лесенки, как желудок сжался, взмолившись: хозяин, после вчерашнего неплохо было бы позавтракать, это восстановит наши силы. Бэрр наверняка бы ушел, просто из вредности, под девизом «чем хуже, тем лучше». Да и не любил он, когда им кто-то командовал или что-то, пусть и собственное тело. Но тут же почувствовал запах, до того соблазнительный, что аж зубы свело.

Проворная трактирщица переставляла на стойке ряд глиняных кружек ручками влево. Приветливо улыбнулась Бэрру и махнула вышитым полотенцем в сторону стола, где стоял горшочек, прикрытый небольшой лепешкой. Бэрр сглотнул и решил, что винир еще немного потерпит отсутствие своего первого помощника. Нехотя съел ложку, другую и навернул наваристый бульон вместе со слоем янтарного жира толщиной в палец, а потом выгреб кусочки рыбы. И даже протер изнутри горшочек хлебной коркой.

Тетушка Фло села напротив, поправила прическу и фартук, положила полные руки на стол.

Надо было сразу уходить, подумал Бэрр в тягостном ожидании.

— У меня есть к тебе разговор, — осторожно начала она.

Он помотал головой, призывая к молчанию. Неужели не вспомнит, как не любит он беседы, которые могут начинаться вот с таких опасливых видов и заговорщицких шепотков? Но хозяйка словно бы все позабыла.

— Ты знаешь, в городе…

— Ч-ш-ш… — поморщился Бэрр. — Ти-ш-ш-ше…

Встал, поправляя на поясе меч. Две монеты, брошенные на стол, звякнули одна о другую. Может, они оплатят желанную тишину?

Тетушка Фло смотрела на него чуть ли не с мольбой, явно собираясь продолжить и почему-то не обращая внимания на серебро.

Бэрр отвернулся и вышел настолько быстро и ровно, насколько мог. Ее жалость и советы в договоренности не входили.

Да что может сказать ему эта женщина? Разве только о другой женщине, замолвить за которую слово и призвать его совесть к ответу заставляет ее собственная порядочность. А другим рты не заткнешь. Другим, у которых нет ничего, кроме желания почесать языки, нет ничего, кроме словечек, пару раз летевших обрывками в спину «с нее не убудет, а плата небольшая», на что он сцеплял зубы и молча следовал дальше, окутанный своей яростью, как плащом.

В измененном сознании сегодняшнего утра Бэрру даже привиделось, будто Ингрид спешит-торопится, перебирает своими изящными ножками по дощатой улице, окруженная своей тишиной. Только тишина у нее не темная, а переливчато-жемчужная, как мягкий приглушенный свет солнца, что пробивается через легкие облака.

На выходе из трактира скучающий пацан плевался в канал, предаваясь любимому развлечению «а я могу еще дальше!». Пока Бэрр вдыхал туманный воздух и рассматривал его недобрым взглядом: одежда рвань, зато сапоги неплохие, одно голенище согласно новому поветрию приспущено до щиколотки — запнется же, остолоп! — тот неожиданно сунул в руку клочок бумаги и резво улепетнул.

«Зайди. Есть новости среди холодных».

Буквы были выведены узнаваемо коряво. Аезелверд передал весточку не через обычного посыльного. Глава Управы не доверял своим? Не хотел казать знакомство с первым помощником винира?

Бэрр поморщился от света, пробивающегося сквозь облачную завесу. Идти к тем, кому уже некуда торопиться? Или все же к виниру? Поначалу Бэрр свернул в сторону ратуши и даже прошел немного в ту сторону, а потом какие-то высшие силы, властвовавшие над ним сегодня, развернули его и понесли к зданию Управы Городского Порядка, до которой через три моста ходу было ровно тысячу шагов.

Винир из своего кабинета, пялящийся куда-то в центр Айсмора вот уже несколько дней кряду, никуда не денется, пока не увидит то, что высматривает. Может, и до вечера подождет.

Трое стражников у входа на мост почтительно качнули шлемами при его приближении. Но не подошли, значит, никакого приказа из ратуши искать с фонарями и баграми все время пропадающего и почти пропавшего первого помощника винира не поступало.

Напомнив себе, что и «холодные» никуда не убегут, Бэрр еще раз сменил планы и свернул в боковой проулок, где можно было скоротать путь до лучшей гостиницы города. Еле пролез, зацепившись грудью за весла, припомнив всех остроухих разом.

Но недружелюбного корсара из дружественных Зеленых равнин в гостинице не оказалось.

Прислушавшись к тишине, царящей на втором этаже, Бэрр подошел к окну комнаты и приоткрыл запертые ставни. Блеклый свет упал на стол, заваленный картами Нижнего Озерного и непонятными чертежами. Несколько дней назад, когда посыльный по имени Том стащил одну из карт, они так же лежали на столе.

Выходит, интересов своих безухий корсар не поменял. Вот только знать бы, что это за интересы.

Бэрр проверил еще раз, правильно ли он запомнил пометки на карте, и, разложив на столе все, как было, вышел наружу, снова сменив цель.

Никто не помнил, что именно дало название Золотому причалу. Может, потому что смотрел этот причал прямо на развалины Мэннии. Назвали словно в насмешку, ибо хватало тут места лишь на пару-тройку лодок. Народу на хлипком строении всегда крутилось немного. Какой-нибудь ленивый рыбак, которому неохота грести лишний поворот, чтобы привязать лодку рядом с прочими и самому оказаться поближе к плоту с огнем, что разводили в промозглую погоду охранники, да одиноко торчащий здесь стражник — вот и все его посетители. Сегодня здесь тоже было безлюдно, спокойно и тихо.

Один из крестиков на карте стоял строго посредине этого причала. Бэрр прошагал по прогибающимся доскам в сопровождении недоуменного взгляда трясущегося от холода стражника, пытаясь понять, к чему здесь пометка. Свесился под веревочными перилами, получив по любопытному носу брызги холодной воды. Но снова ничего не увидел среди черных свай, про которые мелькнула мысль, как у сына строителя — старое надо вовремя заменять, чтобы новое можно было строить крепче и надежнее. А то можно лишиться и самого строения.

Отряхнул руки и одежду, еще раз оглянулся…

И только тогда пошел в Управу.

Бывал он там крайне редко, мелкие нарушения порядка и выяснения отношений между айсморцами обходились без участия представителя главы города. Даже если речь шла о кражах в Верхнем Айсморе, все равно эти дела разбирались не господами из ратуши, а Пятью быстрыми судьями, находившимися подальше от градоначальника. Рядовые наказания и штрафы назначались тоже не виниром. В отличие от нерядовых — тут он очень любил сам придумывать изощренные кары, а если уж и штрафовал кого-нибудь, то на немалую сумму, дотошно обосновывая, почему столько и за что именно. Те несчастные, что попадались под личную стопу винира, сильно об этом жалели. А так — порядок был одинаков для всех и устанавливался он под отдельной крышей, которая возвышалась аж на три этажа строго у пограничного канала, широкой полосой пролегшего между двумя столь разными частями одного города.

Дорогу Бэрр решил сократить, пройдя через рынок Нижнего Озерного. Задерживать его там было некому: к нему торговцы не приставали.

Сначала, ускорив шаг, он прошел мимо выставленных на всеобщее обозрение предметов домашней утвари и одежды. Здесь одевались жители небогатых кварталов, если лень или некогда было шить самим. Тканей тоже продавалось в избытке. Портновских лавок в Нижнем было всего две, в них обращались по разным поводам, но никогда без особой нужды — в основном по переделке, и чтобы недорого.

Потом тянулись прилавки с мехами из здешних зверей, чучела рыб, жемчуг не слишком качественный, а то и вовсе поддельный, на рыбьем клею. Бесчисленные амулеты и обереги — и в первую очередь кусочки камней Золотого города. Приезжие расхватывали побрякушки, как горячие пирожки, и только на памяти Бэрра их было продано столько, что одного города, сколь бы он ни был велик, явно было бы недостаточно.

Взгляд его, мимолетно и безразлично скользивший по прилавкам, зацепился за мех рыжей лисицы. Бэрр неожиданно для себя самого остановился и, подойдя поближе, принялся рассматривать редкий, привезенный издалека товар.

Торговец замер в ожидании, поцеловал на удачу монетку, зажатую в кулаке, забормотал что-то радостно… Бэрр в задумчивости провел рукой по искристому золоту с хорошей мездрой, густому и плотному — пальцы сразу же утонули в нем и согрелись, напомнив другое тепло. Шкурки были невероятно хороши и слишком дороги для Нижнего, они грозились пролежать неизвестно сколько, пока не найдут своего любителя или не испортятся от времени и сырости. Небольшие, хотя если взять несколько, в самый раз на воротник одной хрупкой особе, да и к волосам ее этот солнечный цвет очень бы подошел. А то зима скоро, и она мерзнет. Интересно — все время или только с ним? А с кем, может быть, еще?

Но при одной лишь мысли о том, что кто-то другой — не он! — посмеет прикоснуться к Ингрид, навстречу кому-то другому распахнутся доверчиво небесные глаза в темно-рыжих лучиках ресниц, и уже этот, кто-то другой, поцелует нежный завиток за ушком, Бэрра скрутило до тьмы в глазах и потери дыхания; ноздри раздулись, а кисть сжалась в кулак, сминая мех. Он отбросил шкурку и отошел, провожаемый грустным вздохом опечаленного торговца.

Дальше продавалась разнообразная снедь. Продавцы тоже были всех мастей — кто-то с прилавком, кто-то с табуреткой. Были и такие, кто повязывал на пояс платок и, положив короткую доску, закреплял замызганные концы платка вокруг шеи.

Блестевшая тусклым серебром под пепельным солнцем рыба подергивалась в безнадежной попытке вдохнуть. Иной удавалось сползти и плюхнуться на грязный настил рыночной площади. Та счастливица, что была помельче, проваливалась в щели между досками обратно в темную воду. Бэрру невольно подумалось, что картина задыхающейся рыбы могла бы стать замечательным символом Айсмора.

Большие озерные раки, перевязанные для верности ниткой, грозно шевелили клешнями на одном из крайних прилавков, — и он невольно поежился, завидев их. Раньше он частенько брал раков для Альберта, который очень любил поглощать этих тварей со специальной приправой, которую готовил сам и только сам. Три головки чеснока на ведро, пять ложек соли, одна — сахара и еще этот, как его… лист пахучего растения, что редко появлялся в продаже, но был совершенно необходим, как и громадный пучок укропа. Бэрр навсегда запомнил рецепт, по которому ни разу не готовил сам. И не ел.

Как бы старший брат ни любил младшего, но и сами раки, и процесс их приготовления, а, особенно, процесс их поглощения, вызывали у Бэрра содрогание и ужас. Его в свою очередь не обходил насмешливым вниманием младший, выдавая на эту тему целые дразнительные тирады, смысл которых сводился к простому: ужасный и вгоняющий всех в трепет первый помощник винира и любимец женщин — до омерзения, до судорог, до паники боится мелких раков! Альберт разве только не приглашал гостей посмотреть это представление — «Бэрр и раки под одной крышей».

Дальше продавали птиц. Их было не так много в Айсморе, но люди любили держать в клетках то, что олицетворяло свободу.

Тут когда-то он купил для Альберта зимородка. Вернее, купил он всех птиц, но остался один зимородок. Птицы. Самые обычные птицы. Они бились о прутья, они рвались в небо, но никак не могли ни вырваться, ни дотянуться…

Клеток у торговца было много, добычи — тоже. Младший не знал названий, но Бэрр видел, что ему было жалко всех. Альберт уперся, хотя Бэрр тащил его вперед, крепко держа за руку, чтобы младший не потерялся в говорливой, шумной и безжалостной толпе.

Торговец не обращал на мальчишечье расстройство и птичье трепыхание никакого внимания, пытаясь всучить серую птаху недовольной горожанке, заверяя, что вот она — точно, протянет хотя бы месяц. А то и два.

— Бэрр!.. — вырвалось у Альберта.

Это было первым словом, что младший произнес в своей жизни. И еще долго оставалось ответом на все вопросы и беды.

— Пойдем, — нахмурившись, потянул тогда его Бэрр.

— Но они… они ведь… — Альберт жалобно всхлипнул.

Бэрр, вздохнув глубоко, решил, что деньги не стоят слез брата, и бросил монеты обрадованному торговцу. Глянув на сердитую женщину, протянул и ей медяк. Та улыбнулась уже довольно и, дернув за собой дочь, поспешила к рядам с патокой и вяленой рыбой.

После суетливых движений торговца птицы взлетели. Быстро, радостно, и пропали в небе. Только одна так и осталась понуро сидеть на жердочке.

— А она? А как же она?..

Бэрр различил отчаяние в голосе Альберта. Присел рядом, пачкая длинный плащ в желтой пыли, не обращая внимания на косые взгляды и привычное бормотание: «Ну столько же можно возиться с этим сопливым мальчишкой?»

— Альберт, пойми…

Обхватил ладонями тонкие плечи, посмотрел глаза в глаза, но Альберт молчал, сжавшись от предчувствия беды.

— Не всегда получается так, как мы хотим. Как должно быть и как правильно, — брат вздохнул тяжело, словно говорил вовсе не о птице. — Не всех можно спасти. Альберт ждал, и Бэрр недовольно ответил, опустив глаза: — Она не сможет взлететь.

— Но… почему, почему? Ведь ты же заплатил этому…

— Ей подрезали крылья.

Ничего более ужасного Альберт не видел в своей жизни. Тогда ему было лет шесть, и он не понимал, не знал, насколько все может быть ужаснее и страшнее. Когда погибает любимая, когда брат становится врагом…

Зимородок забился, потом, словно поняв, что все напрасно — быстро повернул голову и осмотрел Альберту прямо в глаза. Осмысленно и обреченно.

— Мне жаль, Альберт.

Бэрру тоже стало больно до слез, будто он сам лишил возможности летать эту несчастную птицу. Торговец быстро посадил зимородка в маленькую клетку и отдал Бэрру. Брат схватил и вцепился в плечо Бэрра, пряча лицо.

— Поплачь, Альберт. Просто поплачь…

Эх, Альберт… Доехал ли до Домхан-града, как устроился? Агги, светловолосая и хрупкая, умерла при родах. Все экономили на докторе и в результате сгубили и мать, и дитя. Альберт любил ее, чужую жену. Ее смерть послужила последней каплей.

И они с Бэрром вдрызг разругались перед отъездом.

А ведь с Ингрид Альберт нашел бы общий язык, неожиданно подумалось Бэрру.

Тут он отвлекся от воспоминаний, потому что торговец повернулся к нему, побледнел и дернулся, отшатнулся, потупил глаза. Понял, что Бэрр не за товаром пришел? Так ведь должен был понять за несколько месяцев, что и сегодня вряд ли они столкнулись по поводу этих… мерзопакостных раков.

Что-то еще случилось? Какой-то новый повод для неприязни? Но у Бэрра ничего не было, что связывало бы его с этим торговцем. Никаких выселений или другого повода, чтобы вот так отгораживаться плечом, отворачиваться, бледнеть и бормотать под нос явно не пожелание здоровья.

«Ну конечно! — разозлился Бэрр. — Еще этих ваших Темных Людей вспомните, будто бы у меня не куртка, а лицо черное. Давайте теперь от всех шарахаться, кто не в сером ходит. Сами темнота, не в волосах, так в умах!»

Он едва сдержал желание дать в толстую харю, потому как враз припомнил, и сколько денег он тут оставил, и младшего, тоска по которому становилась все острее. Но потом подумал, что цвет волос или одежды не должен иметь значения ни для кого — и для него тоже, и зашагал себе дальше.

Рынок закончился. Бэрр, отпихнув особо надоедливых торговцев, сующих товар почти даром, выбрался через шаткий подвесной мостик к площади перед Управой.

Узкие скамейки, вытянутые вдоль облезлых стен, были забиты до отказа. Ругающиеся женщины с плачущими детьми, старики с бумагами в трясущихся руках, подростки, глядевшие будущими волками — всех сюда привели отнюдь не радости. Хмурые мужчины разного рода занятий предпочитали стоять поближе ко входу, готовые продираться вперед хоть локтями, хоть кулаками.

Даже пара раскрашенных доступных дамочек торчала в углу, непонятно какого кривоухого затесавшись сюда в разгар дня — разве, неудачно обокрали кого-то… Или их кто.

Гам стоял невероятный. Даже рынок звучал тише со своими выкриками и призывами, хотя там народу было гораздо больше, чем на этой площади сегодня. Создавалось ощущение, будто полгорода переругалось и пришло сюда требовать правды, хотя тут всегда кто-то спорил, до сотрясения облезлых стен и собственной хрипоты, друг с дружкой и со всем миром, отстаивая свои права. Два секретаря пытались как-то всех успокоить и выстроить по очереди в один закрытый пока кабинет, но получалось плохо. Пять быстрых судей, названные так явно в насмешку над скоростью разрешения дел, начинали работать после полудня, но ждать не хотел никто, каждый считал, что его дело — самое срочное.

При появлении Бэрра площадь постепенно стихла, горожане замерли кто где, глядя на него с объединившей всех опаской. Потом заныл какой-то ребенок, послышался визгливый крик: «Да заткни ты его уже!», а затем шум и гомон разразились с новой силой.

Бэрр поморщился и поспешил в сторону одноэтажной пристройки справа, хотя знал, что глава Управы не любил сидеть в ее центре, и найти его подчас стоило большого труда. Но сегодня Бэрру повезло, и он сразу обнаружил Аезелверда в скромной комнате, носившей гордое название «Последние стены». Тут лежали трупы, неопознанные, не забранные или никому не нужные.

Аезелверд, мужчина средних лет, крепкий телом, с большой лысой головой и веселыми серыми глазами, обладал хитроватой улыбкой, в которой сразу читалось: человек этот много чего повидал и мало что в людях может его удивить. Свою должность он занимал давно и бессменно — она предполагала много хлопот и мало денег, а посему охотников на нее не водилось.

Сидел он один в полумраке помещения с узким окном и что-то прихлебывал из деревянной кружки, по запаху похожее на свежезаваренные опилки или старые водоросли. Завидев Бэрра на пороге, оживился, приглашающе замахал руками и сразу провел его за стенку. Но ни разу не улыбнулся, что наводило на мысли.

— А я уж заждался.

— Трудный день? — выдавил Бэрр вместо приветствия.

— Не больше обычного, — отмахнулся глава Управы. — Без меня разберутся.

Бэрр сглотнул и прохрипел:

— Есть что попить?

Можно было купить на рынке, но по пути не встретилось, а искать нарочно не хотелось. От зрелища, как черпают и пьют воду из канала, куда что только не сливали, Бэрра перекосило — питьевую воду привозили с берега, от реки и с восточного края озера, где били чистые ключи.

Впрочем, сама мысль открыть рот ради просьбы вызывала отвращение, а нежелание общаться с горожанами пересиливало жажду.

«Пугать тех, кто уже чем-то напуган, не стоит, наверное, — думал тогда Бэрр. — Не только я чую эту бурю, ее приближение напрягает весь город. Спрошу сейчас у какой торговки кружку рассола из-под капусты, так она еще решит по грозовому настроению, будто я ее тоже выселить хочу. Не докажу потом, что нет мне до нее больше дела, чем уже сказал».

К тому же он не был уверен, что именно вырвется из его глотки, очень уж в ней саднило.

При виде Аезелверда, молча и совершенно бесстрашно протянувшего ему стакан воды, Бэрр испытал благодарность к человеку, который носа от него не воротил. Выпил залпом и с наслаждением поймал последние освежающие капли, упавшие на язык.

— У-у, друже, где ж ты так наклюкался-то вчерась? — спросил глава Управы, нарочито упрощая речь до береговых манер.

Бэрр осуждающе уставился на него, но то ли оттого, что был еще не в себе, и строгий взгляд не получался, то ли по другой причине, но глава Управы не проникся тяжестью его положения или страхом должности. Хмыкнул насмешливо:

— С горя обычного пьете, уважаемый, или сердечного?

— А при чем тут Ингрид? — взъярился Бэрр. — Вот я тебе хоть слово о н-н-ней сказал⁈

— Ни слова не сказал, — Аезелверд улыбнулся широко. — И мне добавить тоже как бы нечего.

Бэрр вытер рот рукой, сообразив, что вырвалось что-то не то и вырвалось оно само по себе.

— Давай уже перейдем от живых к мертвым, — проворчал он. — Для этого звал? Аез…

Почему-то заковыристое имя главы Управы сегодня никак не выговаривалось заплетающимся языком.

— Слушай, — выдохнул Бэрр. — А как тебя мама зовет?

— Айаз, — усмехнулся тот.

— Хорошая у тебя мама, спасибо ей… Ладно, все прочее после. Что стряслось, Айаз?

— Да-да. Начнем, пожалуй. Смотри, — Аезелверд откинул холстину с широкого стола и взору Бэрра предстали два трупа. — Выловили из канала и так и не опознали.

Бэрр внимательно осмотрел тела, а особенно — повреждения. Очень ровные, небольшие, острым орудием сделанные и в нужных местах. На синюшной коже едва заметные, но ясно, что заведомо смертельные.

Айаз похлопал его по плечу, наконец по-доброму заулыбавшись и подняв светлые брови — теперь, мол, это твоя головная боль.

— Решил показать перед тем, как… — он кивнул в сторону люка в полу. — Не знаю, что и думать: преотвратные раны, будто кто ткнул куда ему нужно. А потом нарочно ждал, пока кровью истекут.

Айаз озвучил мысли помощника винира, и тому оставалось только кивнуть в подтверждение.

— Затем — смотри вот сюда! — видно, не дождался или заторопился куда, и прирезал обоих. Быстро и чисто.

Опознать двоих можно было с превеликим трудом, но Бэрр помнил этих типов в мелочах.

По поводу заезжей парочки, шатавшейся по ночам в поисках острых развлечений, можно уже не беспокоиться.

Кто-то сделал за него то, о чем он думал длинными муторными ночами, лежа без сна и пялясь в потолок. Кто-то сделал с ними гораздо больше, чем он мстительно мечтал, запоздало ужасаясь тому, что могло бы случиться с Ингрид, не задержись он тогда подле ратуши дольше обычного. Кто-то сделал это недрогнувшей рукой, сделал холодно и расчетливо, без следа ненависти или злобы.

Вот только не радовало это Бэрра.

— Да-да, не больше одного дня, — словно бы снова читая его мысли, кивнул Аезелверд. — Вода, да еще наша — она как щелочь, все разъедает… Не люблю я такие трупы — ладно бы трактирная драка или разборка нищих из-за медяка. Это как-то понятно… Смердит чем-то, и не от трупов. Слушай, сходи к секретарям, вроде как была жалоба от одной дамочки, приставали на улице двое и вроде бы даже на этих похожи. Кажется, выслеживали именно их. Вот только зачем? Уже обидели кого-то?.. Так пойдешь?

— Не пойду, — отмахнулся Бэрр.

Айаз откинул мешковину, и Бэрр застыл на месте. Потом медленно подошел к третьему трупу.

— Ну вот, и я узнал Тома. Шею свернули, быстро и легко, как куренку. Его случайно нашли, в ящике из-под соленой рыбы. Так и уплыл бы подарочек тихо-мирно к покупателю вместо крупной щуки, если бы этот дотошный торговец не решил напоследок все проверить — наши-то, хваткие, битые всеми бедами, неприятности чуют за лигу. Ну и морда у него была! Ох и морда! Белее белого. Налюбовались, пока записывали, что он знает. А он и не знает ничего. Но не мне его винить, это мы с покойниками чуть ли не в обнимку…

Может, в Управе и вправду привычны к мертвым, но Аезелверд по делу говорил коротко, а сегодня наоборот — больше обычного, чем вызывал у Бэрра пренеприятную мысль, словно и сам начальник Управы был слегка напуган.

Бэрр угрюмо молчал.

Как же он еще в «Большой щуке» не спросил у хозяина — где снует обладатель белых вихров, лопоухих ушей и любопытного носа, что в целом зовется Томом? Но говорить сегодня не хотелось совсем и ни с кем. Как оказалось, и поздно.

Сейчас пропажа нашлась сама собой.

Том, непривычно бледный, лежал на скамье в комнате Последних стен. Ушел из этого мира и унес с собой все ответы. Сирота, о котором разве что Риддак проронит слезинку.

— Это не все, — продолжил глава Управы, а потом добавил резче и грубее: — Был еще один покойник. На складе. И там… Все кровью уляпано. Его досюда не донесли. Не смогли, а я не настаивал. Это та погань, что жену беременную убил, а потом откупился от суда. Опять нет никаких следов убийцы. Многие его придавить хотели, да хоть родственники жены, все на похоронах были, на землю ездили.

— И кто опередил суд создателя? — хмуро справился Бэрр.

— Если бы я знал, я бы с тобой не разговаривал, а письменный отчет бы подал. Хищник какой-то появился в нашем городе. Убивает так, как мы с тобой не сумеем, даже если все знания в кучку сложим.

От этих слов мурашки пробежали у Бэрра по рукам и спрятались, подлые, на спине.

— Мои-то уже, наравне с секретарями — те еще болтушки, даром, что мужики, — трепаться начали, что дело в Темных Людях, что приходят по гнилые души… Убивают ведь таких гадов, что только мир чище становится. Разве Том не вписывается в благостную картину, кровью писанную. Его не мучили, убили быстро, словно оказался он не там, где надо. Слушай, Бэрр. Поговаривают, видели кого-то подозрительного на пристани.

Бэрр там тоже кое-кого заприметил. Но промолчал, ибо кроме фразы «подозрительный тип» поделиться с начальником Управы было нечем. Айаз, побарабанив пальцами по столу, продолжил:

— Примет особых назвать не могут, да я пока и не расспрашивал. Мало ли болтают в Айсморе. Но знаешь, висит в умах людей что-то темное… А тут еще эти убийства.

Аезелверд вздохнул, явно недовольный. Он не улыбался, и смерть, витавшая рядом, подступила к комнате во всей своей печали.

— Их хранить дольше мы не можем.

— Значит, не храните.

Айаз глянул на Бэрра и, получив утвердительный кивок, нажал на педаль. Трупы, с уже привязанными к их ногам грузами, плавно съехали с наклонившихся скамеек в открывшийся в полу широкий люк, что вел в быстро бегущую воду, в сильное течение. Если тела, покинувшие Последние стены, и всплывали где, то разве посередине озера.

Здесь уже нечего было смотреть, оставалось только делать выводы — добавить постов и патрулей. И надо все-таки идти к виниру. По дороге нужно еще раз поговорить со всеми встречающимися стражниками, веско и основательно напомнить, что сладкий сон по ночам легко может превратиться в вечный.

Бэрр замялся на мгновение. Просить он не привык, приказывать не хотелось.

— Слушай, Айаз… У тебя есть свободные люди?

— Да найдется. А что?

— Можешь глянуть на пару мест?

Проклятый корсар и его карты никак не шли из головы. Может, свежий взгляд заметит новые детали? Решив не слишком откровенничать, Бэрр объяснил сухо и коротко, что тоже видел кого-то на причале. Спугнул, тот сбежал, а карта осталась. Показал на своей те места, где ничего исключительного не было — обычные каналы, пара причалов, несколько домов.

Аезелверд сразу согласился помочь, чем немало удивил Бэрра. Но выглядел глава управы тоже озадаченным. Глава управы предложил на всякий случай обойти дома неподалеку и пообещал, что сделает это лично.

Бэрр уже почти дошел до порога, но покосился в единственное окно комнатушки. Облачность серела и плотнела все больше, по каналу пробегала легкая рябь, словно на него дул кто громадный.

— Вода поднимается, — обернувшись, бросил Бэрр. — Вы не замечаете, а грядет буря и потоп.

Айаз лишь пожал плечами и улыбнулся.

— Ну, поштормит и затихнет, — заметил он. — Айсмору не привыкать, не береговая деревня.

Бэрр вздохнул: не в его привычках было спорить с безмятежностью и наивностью. Надо выдвигаться в ратушу и там под доклад о вещах, которые могли порадовать градоначальника, просить оповестить жителей о надвигающейся беде.

Доказательств никаких не было, как не было и уверенности, что буря пройдет стороной. Однако попробовать увести хотя бы часть людей в безопасное место с прочными сваями нужно попробовать. Хотя бы часть. Но увести.

И только эта мысль заставила Бэрра отправиться в ратушу. Каждый шаг по лестнице давался с трудом, от одновременно льстивой и злой улыбки секретаря чуть не вырвало.

Бэрр уже стоял в приемной, готовясь войти. Вчерашние думы завертелись в голове, наваливались еще пуще, еще хуже… поднимали со дна, прокручивали в памяти сделанное за долгие годы и несовершенное.

Он яростно потер лицо.

Секретарь за эти секунды куда-то смылся, с перепугу бросив недописанное письмо. Обгрызенное перо, не долетев до чернильницы, растекалось на столе печальной кляксой. Ну хоть на обувь таращиться не будет.

Все-то от него шарахаются сегодня.

Бэрр сам распахнул массивные двери…

…И теперь стоял перед виниром после обычного приветствия, со скрытым злорадством не торопясь докладывать о порученном предупреждении на выселение. Словно пока он не доложился, ничего и не случилось. Молча наблюдал, как радостное ожидание стекает с обрюзглого лица винира, сменяясь недовольством и раздражением.

— Я… — прокашлялся винир, — так понял, никудышная твоя душа, ты никуда не ходил. Исполнение закона вдруг стало для тебя необязательно. Я уже не уверен ни в чем — ни в тебе лично, ни в твоих способностях разобраться с самой пустяковой задачей, ни в твоих…

— Простите великодушно, что перебиваю вас, — вежливо произнес Бэрр. — Он съедет.

— Ты так уверен? Ты получил подтверждение? Ты даешь мне слово или гладишь языком по чешуе, чтобы успокоить?

— Не извольте сомневаться в вашем покорном слуге, милорд. Если он не сделает этого в течение указанного срока, я лично вышвырну его из дома. Вместе с челядью, женой, детьми и прочим хламом. Не в первый раз.

Слова эти вызвали у винира неприкрытое удовольствие, большее, чем можно было ожидать от простого, хоть и быстрого исполнения неприятного приказа — и это немало удивило Бэрра. Как удивило и то, что начальник не одернул своего не в меру разошедшегося подчиненного, хотя всегда считал излишнее почтение скрытой дерзостью, а выставление себя бессердечной сволочью — принижением власти.

Первый помощник дерзил. Дерзил вдвойне, а винир улыбался. Затем перемигнулся с любимым деревом, а оно ответило хозяину приветливым шевелением листочков. Бэрра передернуло.

Градоначальник развернулся к нему:

— Ты не нравишься мне, мой мальчик, не нравишься. Ты плохо выглядишь в последнее время. Что происходит? Ты же знаешь, я всегда готов помочь тебе. Тебе, твоей семье, твоим близким…

Взгляд его стал медовым, слова — кривыми, и оттого все вместе — неприкрыто издевательским. Бэрр поклонился, пряча лицо под прядями и выкрадывая миг для спокойствия, откинул волосы и скрестил руки на груди.

— Можешь рассчитывать на меня, — винир тяжело прошелся перед Бэрром. Остановился и ткнул пальцем в грудь. — Не забывай об этом, мой мальчик. Не забывай!

Винир палец и взгляд не убирал, а Бэрр молчал, сколько было возможно. А потом вдруг понял, что не может вымолвить ни слова.

…Стемнело, откуда ни возьмись, налетел ветер. Потянул щупальца холод: промозглый, пронизывающий, мертвящий. Застарелая боль пронзила спину, сжала грудь. Зажурчала вода, стекая по резко приблизившимся стенам, что вот-вот грозили сомкнуться. Прелые листья вперемешку со стылыми каплями падали на плечи, поглощаясь темная жижа чавкала под ногами и засасывала все сильнее…

Жуткое видение, словно разбуженное виниром, заставило Бэрра попробовать убедить себя, что все это просто недостаток отдыха и перебор выпитого. Он медленно выдохнул — не помогло. В висках стучало, запах влажной земли сжимал горло ужасом старой земляной ловушки, куда Бэрр грохнулся ребенком, расцарапал спину о колья и просидел несколько дней вместе с непонятно как попавшим в эту же яму раком.

Волк хоть лапу может отгрызть, но вырваться из капкана. Трудно забыть о том, о чем прекрасно знаешь сам; о чем тебя не преминут попрекнуть при каждом удобном случае, требуя повиновения и безмерной благодарности. Спасенный от разорения отец, вылеченный от лихорадки брат…

— Я всегда буду п-п-помнить, что вы сделали для моей семьи. Как и то, сколь многим я вам обязан, — еще медленнее заговорил Бэрр. — Благодарю вас, милорд, за вашу неизменную заботу. Вы слишком добры ко мне — как и ко всем в этом городе — и знаете, что для нас лучше. Но близких у меня не осталось, а мне самому ничего не нужно.

Винир уставился на него, выискивая насмешку меж слов, как дотошная белка — семечки из-под сомкнутых чешуек чересчур упрямой шишки. Но Бэрр старательно держал на лице выражение глубокого почтения.

— Милорд, с вашего позволения. Наводнение грозит…

В ответ винир отвернулся, подняв руку и пошевелив пальцами в призыве к молчанию.

— Как ты не можешь понять, мой мальчик… Твой великий шторм или будет, или нет, бабка под мостом не пробухтела. А огласить ненастье — лишь призвать его, не на воду, так в умы. Что вызовет панику. Человеки — рыба безмозглая. Она покрыта то-оненькой коркой человечности и порядочности, которая вмиг слетает от усталости, страха или иных причин. Хлопни багром по воде, скажи одному: «Беда! Спасайся!» — метнутся всем косяком. А куда — один Создатель знает. Может, прямиком в сети. И снесут любого, кто встанет на их пути.

— Но, господин винир, разрешите хотя бы…

— Пошел вон!

Бросив сквозь зубы любимую фразу, глава города занялся листиками своего дружка, протирая их особой салфеточкой и давая понять, что разговор о тех, кто, по его мнению, не нуждается в заботе, окончен.