Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 7 Легенда Темного озера, или Роза и слепое чудовище

Под рукой моей плакал искристый снег,

Унося твое имя слезами рек,

Прятал в пене обманной дурной молвы

Посреди оглушительной тишины.

Позабыл я начало, запутал след,

От любви и печали, тоски и бед.

Но однажды не слухом, а лишь чутьем

Я услышу, почую имя твое,

Теплым бархатом ночи и лаской дней,

Как булат оно прочно, шелков нежней,

Донесет его крыльями синих птиц,

Я увижу тебя средь знакомых лиц,

И тогда ты простишь, что прощать нельзя,

И тогда реки вновь потекут в моря,

Полыхнет вдруг ледник и растает твердь,

Смерти нет: ведь любить, значит умереть.

А я буду смелей, чем сто храбрецов,

И я страхам своим загляну в лицо,

Одиноких дней разгоню испуг

И приму твой Грааль из дрожащих рук…

Только ветер упал предо мною ниц

И давно перебили всех синих птиц.

В следующее же утро, спокойное от надзора за корсаром, Бэрр решил проверить таможню, для чего выбрал наилучший способ — непредсказуемый визит. Повадились на Южном причале некоторые подлецы число досмотренных лодок подправлять раз в неделю, да так ловко, что за последние месяцы выходило, будто выходящих на промысел рыбаков стало вдруг на четверть меньше. Понравиться такое не могло никому. Винир злился — ему недоплачивали налоги, а он ненавидел быть обворованным; Бэрр выходил из себя, потому что не терпел нечистых делишек, несчастные рыбаки плакались, что платят почему-то в два раза больше условленного.

Пройдя до конца причала, где на самом краю ютилась таможня, Бэрр хлопнул рукой по бумагам на столе. Скользнул взглядом по скоплению лодок в канале и смял в руке лист бумаги с криво выведенным: «Розалинда, 1», а затем с разворота отправил первого таможенника в мутную ледяную воду, раскрыв его головой дверцы, а второго, успевшего присесть, выудил за шкирку из-под заваленного бумагами стола.

— В тюр-р-рьму! — скомандовал он трем стражникам и бросил в них таможенника. — Первого изловить и со всем, что к нему налипло — туда же.

Пока дюжие стражи помогали вылезти из воды айсморцу, пострадавшему от жадности и от холода, Бэрр шагнул к рабочему столу служащих и вывернул ящики. Затребовал мешок и побросал в него не глядя свитки, тетради и толстые книги: разбираться с поддельным учетом будет не он. Найдутся в ратуше умники, до последней жабьей икринки вычислят, какие убытки потерпел карман винира, и решат, из чьего этот карман наполнить.

— В тюрьму? — вдруг подал плаксивый голос таможенник, избежавший купания. — За что меня в тюрьму? Я же ничего не сделал. Всего и делов-то, забыли пару лодок записать. Разве мы не можем сейчас присесть и обсудить эту досадную случайность… Уважаемые господа! Милостивый Бэрр, п-п-п-паслушайте м-м-ме!..

Тот вскинул голову на выражение, редко к нему применяемое, и обманщик округлил глаза и смолк.

— Видно, много прикарманил, раз песни поешь! — усмехнулся Бэрр.

Отдал мешок с бумагами одному из стражников и коротким жестом велел всем убираться.

— Тина канальная, — ругался он, шагая по длинной галерее, скрывающей его от заморосившего серого дождя. — Люди все озеро выловили, чтобы хоть как-то прокормиться. Любая плотва одета теплее наших рыбаков, а эти… Со своих же!

Он распахнул дверь, но прежде, чем заглянуть в нее, повернулся в сторону досмотрового причала и рявкнул в сердцах:

— Да чтобы у тебя, жулье чешуйчатое, буря в ведре под кроватью случилась, и ты там утонул!

Потом обвел взглядом четырех рядовых работников таможни, попрятавшихся при его появлении кто за стеллаж, кто за стол, кто за перо.

— Ну что, парни! Кто тут из вас умеет писать, считать и печати ставить? Двое — на досмотр лодок! Быстро! Скажете, что случилось с теми, кто держал наготове карман вместо разрешения на ловлю!

Провожая до причала двоих, вызвавшихся на временную замену, Бэрр еще не знал, что из его восклицания на пороге таможни эти напуганные писари выловили далеко не все, и уже через несколько часов осторожными шажками пошел новый слушок. В нем удивительным образом встретились слова «Да чтоб тебя», «буря» и «ты бы утонул». Слушок полз медленно, обрастая новыми словами, но двигался по городским умам не менее упорно и неостановимо, чем гниль по старым сваям Нижнего Озерного…

Разозлившись на таможне и сорвав эту злость на этой же таможне, Бэрр отправился следом за конвоем и вскоре предстал перед виниром с докладом.

И теперь стоял навытяжку и привычно смотрел, как ядовитое дерево сидит в горшке и молча на него пялится. Затем Бэрр отвечал на вопросы о стоимости ущерба, понесенного Айсмором и лично его главой, выслушивал речи о том, как второе лицо допустило подобное, что этому второму лицу ничего нельзя доверить и все приходится делать самому — хотя что тут пришлось делать виниру, Бэрр так и не понял. Но поскольку начальство ходило туда-сюда, погруженное в задумчивость, и бормотало в очередной раз уже о своем терпении, которое надобно увековечить, то Бэрр решил не вникать в ворчливые излияния.

Хотя мог бы ответить, что скупой платит дважды и что нельзя на столь ответственных должностях назначать жалование столь мизерное, да еще снимать начальника таможни каждый год безо всяких пояснений. Вот и воруют, пока могут.

Наконец его отпустили, не преминув заметить, сколько бесценного винирова времени он потратил впустую.

Остаток дня Бэрр прошатался за безухим корсаром, имени которого ему так и не довелось узнать. Тот, кого винир именовал не иначе, как «наш гость», сам представляться не торопился.

«Наш гость» во время прогулок по городу не вылезал из Нижнего Озерного. Он то принимался бродить по узким мосткам и кривым улочкам словно бы бесцельно, то доставал потрепанный блокнот, сверяя какие-то свои наблюдения с какими-то своими же записями. Бэрру было любопытно первые несколько часов. Но спрашивать, что именно гость разыскивает, если разыскивает, он не стал и продолжал молча следовать тенью.

На коротком широком мосту, у которого давно пора было заменить перила, безухий корсар задержался надолго, переводя взгляд с канала на мятый лист бумаги и обратно.

Бэрр, потерявший интерес к гостю, краем уха услышал обрывок разговора двух престарелых горожанок, которые сидели под навесом в конце моста и окидывали въедливым взглядом прохожих.

— Волнительно мне, слышала я сегодня… Говорят, скоро конец придет Айсмору. Не от жадности, так от старой тьмы погибнет. Мол, возвращается она. И приметы все, как еще наши бабки помнили — от них не скроешься.

— И ты слышала? Про тьму и про Темных?

— Да. Темные Люди просто так не появляются. А вчера видели одного. Вот как есть был!

— Прям Темный⁈

— Сосед мой, который слева живет… его сын в страже нашей служит. Видели вчера ночью одного такого — огромного, черного, как нутро твоего сома. На Главной пристани.

— Кто его пустил, да как днем не замечают? Прячется от солнца?

— А то ты не знаешь, что эти коварные умеют жить среди порядочных людей так, чтобы на них и не подумал никто, будто они Темные. Это раньше таких сразу по лицу и рукам было можно узнать, а нынче возникнут — и не догадаешься. Да только раз повылезли отродья, видать, горе большое будет.

— Приметы — это дело верное… Но я и без примет беду сердцем чуяла. Вот не зря мне вчера снился рак без хвоста. Ох, на меня этот дурной сон Темный Человек и наслал с пристани. Теперь точно не будет ни счастья, ни покоя.

— Да какое счастье! Забудь, у всех туман на жизнь опустится.

— А у кого еще?

— Мне соседка жаловалась, что у нее поясницу в последнее время ломит.

— А дочь моя третий день посуду бьет. Что ни возьмет — все вон из рук. Не иначе, наслали напасть на весь город. На весь — под каждую крышу!

— Да, все верно бабки наши говорили. Хорошо, еще сохранили в памяти мы их заветы.

— Кто?.. Эх, нынче никто старым песням не верит, да легенды сказками считает. Все образованные стали. Даже девки вон, и те к работе в ратуше допущены. Забыли, как жить надо и чего остерегаться.

— Верно говоришь, кума, все забыли. Умные мысли в своих книгах хранят, а вот истории старые надо собирать и записывать. В них все то, что от бед нас спасет. Они лучше любого флюгера о неприятностях предупредят!..

Все это показалось Бэрру сущей болтовней, пены прибрежной не стоящей. Но припомнив, что тоже видел нечто подозрительное на Главной пристани, захотел узнать точно, кого эти женщины с придыханием и ужасом называют «Темным Человеком».

Однако тут гость города шумно вздохнул, быстро сложил свои бумаги и плавным жестом велел следовать за собой дальше.

Корсар запахнул камзол и метнул острый взгляд, а Бэрра окатило холодом — рукоятка клинка очень походила на «змеиное жало», используемое гильдией палачей. Да он что, специально с каждой гильдии по кусочку собрал? Или…

«Гость города» буркнул, что в помощи Бэрра больше не нуждается и что возвращается в гостиницу.

Торопясь к градоначальнику, Бэрр все же заглянул к Риддаку, и не напрасно. Тот сидел, подставив лицо мутному солнышку, нацепив на голову два капюшона из напяленных на себя курток, что означало «встречаемся вечером». Бэрр бросил пару монеток в мятую шляпу попрошайки ответом: «Понял, приду». Поймал зоркий, совсем не старческий взгляд ярко-голубых глаз и ухмылку из-под пушистых белых усов.

В ратуше он доложил градоначальнику о передвижениях и запросах «вашего гостя», и о надвигающемся стихийном бедствии.

И помянул о кинжале. И о том, что следовать больше не за кем, а было бы неплохо.

Но винир, будучи сегодня вечером весьма молчаливым и крайне сосредоточенным на чем-то своем, отмахнулся от всех слов. Он стоял у окна, широкой фигурой заполняя проем на добрую половину. Стоял и смотрел в одну точку. Иногда, не поворачиваясь, делал два-три шага влево или вправо, вглядываясь уже оттуда. Потом медленно двигался в другую сторону и снова надолго останавливался.

Бэрру было непонятно и не очень интересно, что из явного или несуществующего так привлекает винира, отчего он даже не слушает доклада, который требовал несколько раз за день. Поэтому спросил: «Могу я вернуться к своим обязанностям?», и получив вместо ответа короткий, словно бы недовольный кивок, он покинул кабинет.

И почти сразу наткнулся на Ингрид… Наткнулся и отпрянул.

Мучимая тревогой, девушка несколько раз запирала свой архив и обегала всю ратушу, надеясь найти Бэрра в одном из путаных темных коридоров. Сидящий возле архива Гаррик каждый раз бросался за ней следом, но она снова говорила ему, что не собирается выходить наружу, и он послушно оставался ждать ее на прежнем месте.

Она его и вовсе отговаривала от охраны. Пришлось Гаррику признаться в страшном, что коли откажется архивариус, так отправят ее в камеру для сохранности, а младшего стражника — рядом, для отбывания наказания. Гаррик слезно попросил не гневить Воду, Небо и все, что между ними, и Ингрид, вздохнув, согласилась.

На пятый выход ей повезло. Увидев исчезающую за поворотом высокую фигуру в черном, она заспешила, помня по их короткой вынужденной прогулке по ночному городу: на один его размашистый шаг требовалось два ее торопливых.

«Как же теперь подойти к нему? — думала Ингрид и волновалась еще сильнее. — Ладно, подойду и скажу. Я не навязываться иду, не станет же он думать, будто я бесстыдница или не желаю понимать его. Он мне не сказал тогда ничего, да я и без слов… Ох, Бэрр…»

— Бэрр! — выпалила она вслед, поняв, что может и не успеть.

Он обернулся резко, Ингрид и движения не приметила. Замер, глядя на нее свысока, теряясь в догадках — что ей нужно? От него или здесь?

— Бэрр, мне надо сказать тебе…

Он нахмурился, недоумевая от ее внезапного появления, и на краткий миг решил, что сейчас Ингрид оправдает его ожидания и заведет разговор о проведенной вместе ночи. Ему захотелось отстраниться от ее ладони, которой она придержала его за локоть, но собственная рука почему-то не торопилась этого делать, а уж тем более — отмахиваться. И, когда Ингрид увлекла его к стене, он почти безвольно последовал за ней.

— Бэрр, — снова выдохнула она взволнованно. — Пожалуйста, выслушай меня!

Ингрид стояла почти вплотную и не отпускала его, словно ожидая, что он опять вот-вот исчезнет. Но Бэрр не мог сдвинуться с места — не мог даже ухватить ее за ладошку, хотя очень хотелось. А от ее срывающегося дыхания у него у самого сжалось горло.

Ингрид то холодела от тревоги, то наливалась румянцем под жадным взглядом, которым Бэрр всматривался в нее. И не было в его лице ни следа от обычной напряженной скованности.

— Ты… Бэрр, ты ведь сопровождаешь одного приезжего? Он заходил ко мне вчера, и ты это знаешь, не можешь не знать, раз провожал его. Так вот, он просил подробные планы…

Ингрид, запнувшись, не смогла договорить.

Один раз встретившись с ней взглядом, Бэрр больше никуда не глядел, только в ее глаза, хотя обычно рассматривал женщин ниже шеи. А с Ингрид он не смог бы сказать даже, во что она сейчас одета.

— Бэрр, послушай меня. Тот приезжий. Он еще… он хотел посмотреть пособие по… Может, это ничего не значит, но…

— Это ничего не значит.

Увидев на его бледных губах кривоватое подобие улыбки, Ингрид вмиг позабыла все слова, которые хотела сказать, а вместо них вспомнилось вдруг давно прочитанное красивое: «Статуя тоже может улыбаться, и когда это происходит, кажется, будто лик ее выдержал удар, но она покрывается трещинами, мраморная корка опадает, обнажая живую, трепетную душу…»

Бэрр, позабыв про все на свете, выбросив враз все страхи, быстро схватил ее в охапку.

— Бэрр, постой… я… Бэрр, послушай меня… Бэрр!

Ее слова исчезли в поцелуе яростном, отчаянном… последнем, осознала Ингрид. Не в силах противиться, без возможности оторваться Бэрр впивался в ее губы, вновь ощущая их вкус, повторяя своими нежные очертания верхней и капризный изгиб полной нижней. Вспоминал — захватывая ртом, прикусывая зубами, лаская языком — растравливал душу… Лишившись дыхания, с трудом оторвался от Ингрид только для того, чтобы вдохнуть ее запах ее волос. Окончательно позабыв, где он и кто он, сминая одежду, подхватил на руки, притиснул ближе к себе, ощущая, как сумасшедше бьется под тонкими косточками, пойманной птичкой трепещет ее сердце.

«Смотри не сожми крепче! Сломаешь, погубишь, — прошло на краю сознания. И отозвалось эхом: — Не отпускать бы…»

Скользнул приоткрытым ртом по ее щеке, коснулся притягательного завитка за ушком. Косынка на горле размоталась, легкая ткань покорно соскользнула, обнажая отметины, проступившие на третий день во всей красе.

«Кривоухие меня разорви! Что я с ней сделал?.. — испугался Бэрр; оторвал Ингрид от себя и поставил на пол, поправил задравшуюся под его руками подол. — В жизни не позволял себе подобного. Что я, не в себе был совсем?»

Под его взглядом, из затуманенного быстро ставшего тревожным, Ингрид испуганно попыталась закрыться. Тяжелая ладонь Бэрра легла на ее шею. Большим пальцем он осторожно дотрагивался до синяков, словно бы пересчитывая их. И щурился недовольно.

«Нужно уходить из ратуши, — подумал он. — И от нее тоже. От нее-то и вовсе надо бежать».

Ингрид не отстранилась от его изучающих прикосновений, лишь вздохнула тихонько. Губы чуть дрогнули, и она совсем замерла, застыла хрупкой фарфоровой статуэткой. Ее глаза на фоне прозрачно-белой кожи блеснули в полумраке коридора яркостью весеннего неба, растревоженные косы рассыпались по хрупким плечам солнечным светом.

«Вот только не бывает в Айсморе такого неба! — еще одной подлой змеей куснула Бэрра ядовитая мысль. — И не может быть такого счастья».

Бэрр вглядывался в Ингрид, недоумевая и даже злясь. Почему ему так больно с ней расставаться? Почему он всю свою жизнь теперь видит иначе? Как, каким образом, когда эта слабая девушка получила такую власть над ним?

И почему правильно, нужно, но совершенно невозможно ее отпустить?

А Ингрид увидела в его взгляде почти ненависть. От стремительных движений, которыми он накинул косынку обратно на её шею, обдавало холодом.

«Ухожу я, ухожу…» — сказал Бэрр сам себе и в последнем движении провел пальцами по губам Ингрид, запоминая, какие они горячие.

Потом отступил на шаг, еще на один… Развернулся и исчез за поворотом коридора, словно его здесь и не было.

Ингрид постояла какое-то время ошеломленная; когда пропало даже эхо шагов Бэрра, вздохнула, поправила пряди, выбившиеся из прически, одернула сбившееся платье. Жестами, ставшими за последнее время родными, перевязала косынку безо всякого зеркала.

«Ну вот и все. Даже слушать не стал, — вздохнула она. — Попрощаться, видно, ему важнее было».

Облизнула горевший рот, поддавшись обиде, прикусила нижнюю губу. Легче не стало. Подышала глубоко, проверила еще раз, в порядке ли одежда, чтобы показаться перед архивом и Гарриком спокойной, и неспешно пошла по коридору к лестнице.

Однако ступеньки слишком быстро свели ее вниз по правому крылу, где располагался мало освещённый и всегда прохладный кабинет скромного архивариуса ратуши, и Гаррик, оглядев Ингрид, вздохнул, словно собираясь что-то сказать, но лишь молча открыл дверь.

* * *

Выйдя из главного здания Айсмора, Бэрр сразу пропал в липкой, холодной взвеси. Туман скрадывал очертания домов, протягивал жадные щупальца по узким улочкам и каналам — ровно паутина от притаившегося в ратуше паука! Густые облака грязными хлопьями висели и в небе, и вокруг, все набухая, накапливая воду, но не собираясь проливаться дождем. Фонари лишь создавали мутные бледно-желтые ореолы, а люди, появляясь тусклыми тенями из ниоткуда, тут же пропадали в ледяной мгле.

Миновав заброшенный причал, Бэрр почти наощупь зашел в пустую пристройку одного из домов, где когда-то находился склад. Нищий мигом появился следом и прикрыл за собой шаткую дверь. Ухмыльнулся, явно довольный предстоящим общением.

Бэрр, вздохнув, закатил глаза к трухлявому потолку, надеясь, что хоть сегодня тот обойдется без обычных выкрутасов.

Старика звали Риддак, и он любил отвечать загадками, иногда вещал с важным видом, временами переходил на загадочный шепот, будто у него в кармане лежат все тайны Айсмора, и он пытается продать их контрабандой. Приходилось терпеть, потому что подобное поведение окупалось бесценными новостями. Иногда это развлекало, по большей части раздражало. Сейчас Бэрр не располагал ни временем, ни желанием играть в чужие игры.

— Однако долго шел, долго-долго, — забормотал старик и улыбнулся хитро. — Помнишь ли ты, что все пути ведут в Мэннию?

— Все пути ведут под воду! — отрезал Бэрр, не выдержав его плясок и старой присказки. — Зачем вызывал?

— Том приходил, — отозвался скрипучим голосом старик. — Беспокоился. Передал вот.

Риддак протянул пергамент с рисунком. Бэрр подошел к стене и подставил лист хоть под сумрачный свет, падающий в широкую щель между досками. На бумаге была изображена торопливо накиданная, но ясно читаемая карта Нижнего Озерного.

— И это мне? — спросил Бэрр.

— Ага, ага!

— Чтобы я не заблудился, что ли⁈

— Это из бумаг того склизкого типа, за которым ты ходишь, как хвост за собакой, — хмыкнул нищий.

— С каких пор в Айсморе подручные стали по столам гостей лазать? Или Том в воры подался? — разозлился Бэрр.

— Том принес мне ее, ибо там кое-что крестиками помечено, и вернет, если скажешь.

Бэрр присмотрелся повнимательнее и правда нашел несколько четких продавленных меток.

— И что в этих местах?

— А сам как думаешь?.. Ничего. Это Тома и насторожило. Он клянется, что Нижний знает лучше собственных ладоней! В этих местах нет ни трактиров, ни лавок, ни жилых домов. Ничего интересного для заезжего корсара, про которого говорят, будто сам винир пригласил его для важной работы. Не зря же ты к нему приставлен?

Для чего Бэрр приставлен к корсару, он не знал и сам. Но не желая выдавать как незнание, так и беспокойство, он долго рассматривал мятую карту, запоминая, потом отдал ее и велел вернуть Тому.

— Я знал, что тебе будет это интересно, — хохотнул нищий, жадно поблескивая глазами, пока Бэрр доставал из-за пазухи монету.

— Все-то ты знаешь, проныра дырявый… — Бэрр призадумался на мгновение. — Может, тогда и про Темных Людей слышал? Кто это такие и что они в городе делают?

Риддак переспросил и, расслышав со второго раза, засмеялся:

— Это бабьи сказки, не слушай их. Они неопасны.

— Сказки или Темные? Или сами бабки?

— Да все, — старик продолжал смеяться. — Видно, в Айсморе из просвещенного только фонари, раз народ со временем до таких баек договорился.

— А что было в начале баек?

— Сразу видно, Бэрр, потомок Рутгорма, что сердце твое и разум живут в Мэннии, и только в нем — городе мастеровом, умелом да смелом. Айсмор же всегда был торговым портом. А торговля — это что?

Бэрр промолчал. Рявкнуть бы, чтобы оставил предков в покое, да без толку. Как без толку спрашивать, откуда Риддак знает то, что неизвестно в Айсморе никому.

— А торговля — это торговцы. Купцы. Откуда купцы? Отовсюду. Из разных земель. Люди там живут и бывают разные, не то, что нынешние — привыкли к серости в умах и волосах.

Старик поправил на себе лохмотья, пригладил патлы на голове, словно перед народом на ярмарке выступать собрался. Вставил в глаз стеклышко и продолжил вещать:

— В давние светлые годы, еще до того, как Великий пожар разрушил город твоих предков, Айсмор процветал и был сосредоточением всей торговли Севера. Но разве ж только Севера?.. Нет, сюда съезжались купцы и шли караваны из земель, названия которых нынче и в старых-то книгах не найдешь, хоть весь архив в ратуше подними. Среди торговцев и охранников караванов бывали страшные, как раздавленный рак. Товары везли — всем на зависть! И ткани, и пряности, и что водной душеньке угодно. Глаза у них были красные, словно кровью налитые. Губы будто у важного сома, а кожа темная, как вымоченное дерево. На голове словно мох черный, они его под тяжелые шапки прятали.

Бэрр представил все черты в одном образе и невольно скривился.

— Не отвлекайся. Если в Мэннии все так было чудесно, как говоришь ты и сказывал отец, то почему не вернулись потом, после пожара?

— Э-э, Бэрр. Тебе ли не знать, как просто сломать и как трудно вернуть! Аутло да мародеры не давали вернуться, а вода была спокойна… Что народ? Он старался жить большим городом, чтобы не подвергаться новой опасности. Затихли даже разговоры о возвращении в Золотой город. Но не сказки! Потому что сказки — это мечты, а мечты убивать крайне накладно.

Поняв, что Бэрр удовлетворился ответом, старик продолжил с улыбкой:

— Купцы в наши края везли тогда много чего везли редкого и удивительного. Иметь с ними дело было одно удовольствие, но и риск большой. Торговаться умели, хоть вся нынешняя гильдия вместе соберется, одного того не переторгует. Но вспыльчивые, как гора, что пламенем плюется. Она тоже на Юге стоит, вот они у нее и переняли характер. Чуть что — сразу за оружие, зубы скалят, орут непонятно, кулаками потрясают. Ужас один. Того и гляди — прирежут, утопят или того хуже, убьют.

— Их потому и боялись?

— Вот этот страх-то и остался в памяти детей тех, кто с южанами торговлю вел. И в памяти их детей.

— Выходит, лицом и руками черны, да характер вспыльчивый, — усмехнулся Бэрр, вспомнив, с каким ужасом переговаривались две пожилые женщины. — Всего-то… Сейчас, через двести лет — они уже предвестники гибели, хотя их и нет вовсе. Ты сам откуда про Темных Людей знаешь?

— Так дед рассказывал, — хмыкнул нищий. — А ему…

— Достаточно с меня этих озерных баек! — рассердился Бэрр. — Я к тебе по делу пришел, а не чтобы разные истории послушать. Все болтать горазды! Сейчас пойду, рядом с Кружевным торговку поймаю, так она наплетет прабабкины рассказы, что раньше в Айсморе только потомки дельфинов и жили, и у всех руки были через палец синие.

— А, так значит, это не я тебя вызывал, а ты сам ко мне шел? — оживился нищий и сразу протянул вперед руку ладонью вверх.

— Выкладывай, что узнал, — Бэрр вытащил медную монетку, покрутил в пальцах, изучая, как горят огоньки в глазах старого сказочника, а потом коротким щелчком отправил ее прямиком в протянутую ладонь.

— Ты про тех, что велел узнать, кто на девушку давеча напали да скрылись, будто умерли?

Бэрр кивнул.

— Нет, не видели их нигде. Ни в харчевнях, ни на постоялых дворах, ни на рынках… Может, ты убил их ненароком, Бэрр-мясник, да и не заметил?

Слова старика проникли в самое сердце и полыхнули в груди чем-то похожим на обиду, но в его возрасте и с его опытом уже приравнивающуюся к оскорблению. Бэрр был готов рявкнуть, что никогда никого не убивал просто так, без особой на то нужды, и тем более не способен был бы забыть, что лишил кого-то жизни. Он задохнулся от возмущения и едва не обрушил свой гнев на патлатую голову Риддака, как вдруг тот спросил:

— А хочешь услышать историю о Розе?

— Какой розе? — шумно выдохнул Бэрр.

— Эта прекрасная легенда всплыла в моей памяти, как мне кажется, вовремя да не без причины.

— Денег больше не дам!

— Я тебе ее расскажу в подарок за твою доброту, — улыбнулся нищий и потер руки, скользя рассеянным взглядом по сторонам.

Бэрр присел на старую дубовую бочку, которая еще не развалилась окончательно, и приготовился слушать. Единственная, кто ждет его сегодня — это вечная подруга, бессонная ночь.

— Говорят, — приосанившись, начал Риддак, и Бэрр поморщился от первого же слова, — что с незапамятных времен живет на дне Темного озера Ледяное чудовище.

— Ледяное? — переспросил Бэрр. — Вроде Черное?

— Там очень холодно, — отмахнулся рассказчик, — и темно. Поэтому Чудовище мерзнет и ничего не видит. То ли цепь из снов его держит, то ли вековое проклятие… Но иногда он просыпается и вырывается наружу, и тогда счастьем и удачей для всех живущих и для него самого будет, если, поднявшись из глубин озера, он встретит Солнечную Розу, единственную, кто может своей красотой подарить ему зрение, а теплом живой души — отогреть его ледяное сердце.

Бэрр выпрямился:

— Ты несешь удивительную чепуху. Твои байки про южных людей со мхом на голове были куда интересней. Роза — и почему-то солнечная. Да и как чудовище увидит ее, если оно слепо?

Старик раздраженно вздохнул.

— Неужели кровь Рутгорма не несет в себе ни капли воображения⁈ — он вдруг бухнул кулаками по крышке той бочки, на которой Бэрр только что сидел: — Чудовище может увидеть свою Розу, даже если оно замерзло и ослепло! Только ее солнце может и должно согреть его, чтобы оно защитило ее саму, потому что без него она может умереть! Мир вокруг нее так же холоден и темен, как вокруг чудовища на дне Темного озера! И я говорю тебе, что это легенда, но это не сказка и не байка!

Таким Риддака видеть еще не доводилось. Бэрр недоуменно смотрел на старика, словно бы в миг налившегося и силой молодого, и гордостью высокородного.

— Чудовище должно спасти свою Розу так же, как она должна спасти его от самого себя, ледяного! Все прочие чертополохи лишь зазывают болотными огоньками, да прикрывают его глаза своими листьями! Но только тепло Солнечной Розы и ее свет…

— За серебряную монету заткнешься?

Риддак резко замолчал и засопел, гневно раздувая ноздри.

Глаза его прикрылись, спина привычно согнулась — и стал Риддак вновь старым попрошайкой.

— Ты удивительно глух, Бэрр-мясник, — с укоризной произнес он. — А в Айсморе надо слушать, что говорят. Иначе не миновать беды.

— Да было бы что слушать! Брехня одна и рачьи сплетни! — бросил Бэрр уходя, а в спину ему прилетело сердитое:

— Зря ты не дал мне договорить, цепной пес винира!