Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 9 Лавочники, или Полет катушки

Лунная дорожка в дремлющем саду,

Эльфы и дриады споры там ведут:

Кто пролил на берег этот белый цвет?

Ведь стране волшебной счастья больше нет.

А в стране волшебной ныне холода!

Видно, закатилась синяя звезда.

Заморозил иней нежные цветы,

Погасили небо в мире пустоты

И распнули душу, не жалея сил…

Кто ж назло влюбленным счастье пригласил

В омут тьмы и горя, в пасынки к судьбе?

Плакал ангел молча: разошлись к беде.

Лунная дорожка, негасимый свет…

Обернешься, милый?

Или, видно, нет…

Выселение за долги было одним из тех дел, которые винир доверял лишь своему первому помощнику. Многие жители были так или иначе знакомы и связаны друг с другом: если не приятельскими и родственными, то хотя бы добрососедскими отношениями.

На стражников во время выселения никто косо не смотрел и сыпать проклятиями в их спины не собирался. А ведь именно они приглядывали, как очередная семья в глубочайшем унынии выбиралась из родных стен на сырые улицы, а потом на глазах плачущих женщин заколачивали двери опустевшего жилища. Нет, люди в островерхих шлемах были безлики для обитателей как Нижнего, так и Верхнего Айсмора. А вот тот, кто над этими стражниками стоял, олицетворяя закон и слово винира, должен был быть достаточно бессердечен, не бояться людской молвы, которая порой становилась губительней мора и безжалостней времени.

Бэрр был таким давно, еще до Площади. А вот когда он таким стал, не сказал бы и сам. В его воспоминаниях никогда не мелькало самое первое выселение обнищавшего семейства, он даже не помнил, сколько всего было человек и вытаскивал ли он кого силком. С годами он стал чаще убеждать себя, что исполнение этих приказов ничуть не хуже прочих, и твердил себе это каждый раз, когда мерил шагами дощатые улочки, ведущие к очередному дому, в котором после его посещения потухнет очаг, не будут играть под его крышей дети, не станут шуметь хлопотливые женщины.

Сейчас он шел один, стражники были пока не нужны ни для дела, ни для охраны. Речь пойдет лишь о предупреждении. У хозяина дома до письменного приказа есть в запасе с десяток дней. Но, вспомнив об особенности главы города быстро менять не только свое настроение, но и некоторые решения, Бэрр болезненно скривился.

Можно было бы в очередной раз повторить себе уже набившие оскомину слова про то, что все решения принимаются вовсе не первым помощником, а самим виниром, что кто-то должен выступать на стороне написанного закона, но вот только сейчас Бэрру ничего из этого не помогало. Наоборот, вдруг посетила мысль — а разве он когда-нибудь приходил хоть в один дом с хорошими новостями? Разве был в Айсморе порог, переступи он через который, хозяева бы обрадовались? Разве в простой неприветливости жителей тоже виноват винир, а не сам Бэрр, вся жизнь которого сейчас выглядит так, что ежели только утопись он в выгребном канале, вот тогда на лицах айсморцев расцветут улыбки!..

По счастью, больше размышлять о своей глупейшим образом сложившейся судьбе Бэрру не позволили городские улочки, что быстро привели его к нужному дому. Он подождал немного на пороге, избавляясь от сомнений и непривычных мыслей, а потом громко и уверенно постучал.

— Хитлиф, открой!

Хозяин, показав в небольшое отверстие серый глаз в красных прожилках, щелкнул ключом, но дверь распахивать не стал. Бэрр, хоть и не рассчитывал на теплый прием, обозлился, что ему пришлось толкать скрипучую тяжелую створку, чтобы войти в прихожую.

Беглым взглядом изучив небогатую обстановку, Бэрр остановил взгляд на побледневшем и замершем в неприятном предчувствии владельце.

Пока еще владельце.

— Бэ-э-э… Зд-д-д… — попытался тот выдавить из нечто любезное, но человеком он слыл честным, и соврать у него не получилось. Так и замолчал на полуслове, не договорив приветствие до конца. Ухватил одной трясущейся рукой другую.

— Ты догадываешься, зачем я к тебе пришел, — не стал ходить вокруг да около первый помощник винира.

— Неужто… Стал быть…

— По поводу отсрочки по твоим долгам — винир передумал.

— Он передумал? — не поверив, переспросил Хитлиф.

— Ты сам сказал ему: не рассчитаешься, так отдашь имущество. Кто тебя, дурня, за язык-то тянул?

— Но ведь мы договаривались, что к концу года…

— Он требует расчета сейчас.

— Но мне сейчас нечем…

— Оговоренным имуществом. Этот дом винир забирает, но ты можешь благодарить его за сердечность, — зло улыбнулся Бэрр. — Он разрешает тебе поселиться вместо этого в доме победнее, в Нижнем Озерном.

— Но господин винир пообещал… Мы же обо всем договорились. Он обещал же! Как такое возможно? Это бесчестно! — пробудилось в хозяине нечто, похожее на негодование.

— Возможно, но ведь и у винира нет повода тебе доверять больше, чем он уже это сделал. Никто не может предвидеть ни свою, ни чужую жизнь, тем более на полгода вперед.

— О, Вода и Небо! Сколько у меня времени?

— Я приду со стражей не позже, чем через две недели.

— Нет! Нет, я не пущу вас на порог!

— Если заупрямишься, тогда через неделю винир предложит тебе другой дом, хуже и ближе к последним сваям. Еще через неделю — еще ближе и хуже, и к зиме ты будешь жить в камышах… Ты знаешь винира, он своего добьется: не удочкой, так сетью. Соглашаясь сейчас, меньше потеряешь.

— Бэрр, ты меня режешь без ножа! Что я расскажу жене? О доброте винира⁈ О том, что мы еще должны быть благодарны?.. Да ты!.. От тебя одни беды! Ты родился таким, что ли? Да ты…

— Возьми себя в руки и собирай вещи! — Бэрр шагнул обратно к двери. Дернул ее так, что оторвал плохо прикрученную ручку и не глядя запустил ею в стену позади себя.

Хозяин с шумом вздохнул, видно, собираясь выдать длинную злую речь, но Бэрр быстро захлопнул за собой зашатавшуюся дверь и пошел вперед, не особо различая куда и зачем.

С каких это пор его работа, его жизнь, его отношения с женщинами показались настолько омерзительными? Словно выглянул из мохнатых, неприветливых айсморских облаков солнечный луч и осветил все вокруг. Иллюзии растаяли, и с чем остался он, Бэрр? Чем помог, кому хотел, достиг ли, чего желал? Он внезапно испытал боль и даже обиду на судьбу, от нахлынувшей злости едва не сшиб плечом подпорку навеса, но вдруг очень удачно вспомнил: есть в Айсморе дом, визит в который привычно огорчит хозяина, но может улучшить жизнь одной солнечной особы. Хотя домов два, но один приятель наверняка просветит другого о неурочном визите первого помощника винира.

Бэрр задумался на мгновение, а не плюнуть ли на все, но нет. На Ингрид плевать не хотелось.

* * *

Колокольчик на двери не дрогнул, привычного движения вечно сырого воздуха словно и не было, а потому лавочник заметил не сразу, что посетителей его заведения стало на одного больше. Высокая фигура в черном остановилась ровно посередине лавки. Лавочник беспокойно пригляделся и охнул. Из-под потолка мерил всех и вся — живых людей среди столов и неживые вещи на полках — первый помощник винира, уж неясно зачем пришедший, потому как интереса, свойственного любому покупателю, он не проявлял совершенно. Вообще ничего не проявлял, кроме равнодушия и некоторой скуки, сквозящей в каждом его вдохе и выдохе и даже в том небрежном движении, с которым он сложил руки на груди.

Посетителей в эту пору было немного: старая кума, приходившая каждый день пообщаться и супруги с непослушным кудрявым мальчиком, требующим от лавочника особого присмотра. Пацаненок с завидным постоянством таскал мелочевку то в карман, то в рот, забывая ее оттуда вынимать. Особенно любил он пуговицы из ракушек, одной из которых в прошлый раз подавился. Еще и скидку сделать пришлось…

Кума, которой лавочник почти всучил за новой порцией сплетен совершенно ненужную ей лампу, оставила товар, бросила на вошедшего недобрый взгляд, и с язвительностью, свойственной почти всем старым людям, проскрипела: «Ишь приперся, чудовище водное!» Потом добавила про чернявых, которым не стоит доверять, и неминуемую беду, насланную ими на город. Подобрала юбки, поджала губы и обошла Бэрра так далеко, словно тот был памятником самому виниру. Разве только под ноги гостю не плюнула, но от самой возможности плевка хозяин лавочки внутренне сжался. Старая карга уйдет, а он-то останется. С этим…

«Этот» лишь дернул уголком рта, но с места не двинулся.

Семейство в углу тоже весьма недовольно смотрело на первого помощника винира, норовя приметить дорогу к двери покороче. Ребенок спрятался за женской юбкой; потянув за локоть, спросил еле разборчиво:

— Мама, это он?..

Женщина шикнула в ответ, дернула за руку. Мальчик выплюнул пуговицу, пойманную на лету лавочником, и захныкал.

— Мы, пожалуй, пойдем, — пробормотал глава семейства, торопливо возвращая отобранный товар. — Не будем мешать господину виниру.

— Ни в коем случае, — неожиданно мягко и быстрее лавочника ответил Бэрр.

Он даже головы не повернул в сторону покупателя, но тот замер, не зная, куда ему теперь идти — к выходу или к лавочнику. Потом подобрал товар и на негнущихся ногах все же двинулся к прилавку. Может, будь он один, бросил бы все, но в присутствии жены и сына выглядеть трусом не хочется никому.

Лавочник сначала тоже струхнул из-за того, что его заведение неожиданно посетил представитель власти. Не сдержавшись, почесал затылок, хотя не любил этот свой слишком простецкий жест. Но быстро прикинул, что ничего незаконного в данный момент не выложено: контрабандный крепкий табачок надежно спрятан; рыба, запрещенная к вылову, все еще в ларе со льдом; налоги за прошедший месяц пусть с небольшой задержкой, но уплачены. Да кто сейчас эти налоги платит вовремя!

На короткий момент успокоив себя, лавочник взял у семейства отобранные предметы, решив под шумок накинуть стоимость — заработать пару монет. И только потом, повторив все подсчеты, выяснил, что под пристальным взглядом помощника винира продал товар аж себе в убыток, чего за ним прежде никогда не водилось.

Семейство спешно направилось к двери, и пока не звякнул за ними колокольчик, хозяин все продолжал гадать — чего этой черной щуке зубастой от него надобно? Когда они остались вдвоем, лавочник с заученным почтением начал:

— Могу вам предложить новинки с берега по замечательной цене. Маслице вот… Нигде, кроме как у меня, вы… вы… в-в-вы-ы-ы…

И тут же замолк, потому как понял: помощник винира, без меча пронзающий его злым взглядом, пришел уж точно не за лампадным маслом.

— Цены нигде, кроме как у тебя, о да!

Бэрр наконец сдвинулся с места, шагнул ближе, легко уклонившись от висевшего под потолком чучела, под которым все проходили не задевая. Широкая ладонь с крепкими пальцами скользнула над прилавком — будто тень чудовища мелькнула в водах Темного озера, высматривая жертву — подхватила неуловимым глазу жестом большую катушку.

— Как известно, цены в Айсморе одинаковы для всех.

— А… да, конечно, это известно, господин первый помощник!

— Хорошо. Это хорошо!

Бэрр усмехнулся катушке, словно делясь с ней довольством оттого, что есть еще сообразительные лавочники.

— Если же кто-то под влиянием собственной глупости, от излишней жадности или…

— Или что?..

Бэрр вздохнул и пояснил непонятливой катушке:

— Или по недоразумению решит нарушить Постановление гильдии и начнет брать с кого-то отдельного денег больше, чем со всех, то и с этого лавочника…

И вновь томительная пауза.

— Что? Что с этого лавочника?

— Винир снимет и налогов побольше. Как с отдельного! А его помощник еще что-нибудь снимет. Или оторвет.

Тяжелая катушка взлетела под потолок и легко поймалась обратно в руку.

Лавочник уже открыл рот уточнить, по чьему такому случаю Бэрр пришел и про кого такого отдельного говорит, но решил, что проще «особенных» покупателей сравнить с прочими, чем у этого придонного упыря что-нибудь спрашивать.

Бэрр подбросил катушку еще раз и еще раз поймал. Хмыкнул. Словно за тем и пришел — покидать ее себе в развлечение. Он был спокоен и очевидно не торопился: ни уходить, ни говорить что-либо еще, умышленно заставляя лавочника переживать еще сильнее, и в памяти того наконец всплыла одна несносная особа, о которую, как о волнорез при шторме, несколько дней бился нескончаемый поток сплетен и пересудов.

Она приходила в лавку нечасто, по принуждению его матушки, и всегда улыбалась. При этом выглядела так, словно в ее личном мире все было иначе, нежели вокруг него и в городе тоже. Солнечно, чисто и правильно. Была необычайно вежлива, хотя откуда она эту вежливость брала, неясно. Знала ведь, что ее обсчитывают. Точно знала и смотрела на него так, будто видела насквозь. Лишь без той злости, что сверкала сейчас в темных глазах первого помощника, а так-то ощущения от их проникновенных взглядов оказались весьма схожи.

Катушка взлетела снова и опустилась прямо в центр широкой ладони.

Разные у лавочника мысли крутились по поводу Ингрид. Не всегда такие, которые должны быть свойственны его положению и опыту торговли. Иногда не хотелось накидывать тройную цену, иногда хотелось, чтобы она задержалась в его заведении. Хотелось перекинуться с ней парой слов, послушать, что она может сказать. Он пытался заговорить с ней несколько раз на темы, которые не пропустил бы мимо себя ни один горожанин. Но Ингрид лишь вымученно улыбалась в ответ и быстро уходила.

Тогда он начинал на нее сердиться — совершенно непросвещенная особа, о чем ни спроси, ничего не знает. Потом сердитость переходила на себя — совершенный болван, только и знаешь, как монеты складывать, да трепаться, кто с кем спит!

Еще одно размеренное движение катушки до потолка и обратно. Рука наверняка была тяжелая, но проверять желания не было.

Кто с кем… Вот уж верно — кто и с кем, уж он-то знает точно. Вчерашний разговор пронесся в памяти:

— Да нет, да быть такого не может, чтобы такая девушка да с этим… с этим черным! От него беда одна, все говорят, — бухтел приятель.

— Точнее не бывает, — зачем-то настаивал он. — Мамаша сама видела, а у нее малек незамеченным не булькнет! Пришел ночью, ушел днем, сапогами простучал, как чудовище поганое, и был как есть полураздет. Меч свой драгоценный в руках тащил, на ходу опоясывался. А жиличка-то наша даже в ратушу свою разлюбезную не пошла, во как притомилась! А ты говорил — порядочная девушка, хоть сейчас бы женился… Ты же сватался к ней? Да? А она побрезговала!

— Да нет, ну ты сразу и «побрезговала». Я же не в Гнилой заводи себя нашел. Не по сердцу оказался.

— Вот именно, ей доброй рыбы не надь! Тогда и нам их, пропащих, не требуется… Вот что, давай-ка, дружище, в наши лавки только приличных горожан пускать, а гулящие всякие пусть в Нижний гуляют или куда подальше к берегу.

Приятель тогда насупился, обиделся — его лавочка была в Нижнем Озерном, хоть и почти на границе — но потом согласился поддержать за компанию, да и давнего отказа в сватовстве не простил. Сам лавочник пожалел о своем решении еще утром, в чем его приятель опять же с ним согласился, когда стражник пронес мимо две корзины с верхом.

Лавочник очнулся, завороженный очередным полетом катушки вверх-вниз, тряхнул головой. В ушах звенело, и ноги подкашивались.

— Я нет… Я да… Все понял. Я больше никогда. Ничего.

Бэрр наклонился вперед, произнес медленно:

— Ты именно что — ничего. Одно большое ничего.

Хозяина не держали ноги. Он присел, сдернул шейный платок и, судорожно дыша, вытер холодный пот. Бэрр выпрямился, глянул сверху вниз с высоты своего немалого роста.

Катушке не понадобилось взлетать еще раз, потому что теперь мысли о собственной жадности и о материнских наставлениях брать с жилички втридорога собрались воедино. Дурную идею отказать Ингрид захотелось засунуть куда подальше, какой-нибудь рыбе в пузо и утопить ту рыбу в глубоком омуте, чтобы ее там ледяное чудовище сожрало.

Бэрр со стуком поставил катушку на прилавок, и лавочник невольно дернулся в поклон. Или в укрытие от злости того, кто этой злостью в народе был известен.

Пока он поднимал голову, послышалось хлопанье закрывшейся двери. Сердце ударило в такт колокольчику, который заливался, насмехаясь над трусом и неудачником.

А другим себя считать сегодня повода не было.