Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 15 Странный сон, или Две стороны одного медяка

Когда забудешь ты обеты

На берегу ночной реки,

Когда закличут дураки,

А умные сожгут советы,

Когда, достигнув высоты,

Ты упадешь во мрак устало,

Так будет, так уже бывало,

На грани смертной пустоты,

Когда чудовищ всех страшнее

Людская блажь, людская ложь,

Когда богатых, сытых рож

Лишь зверь в тебе, поверь, страшнее —

Ты не предай тогда ее!

Она тебя лишь нежно любит!..

Но счастья миг, увы, погубит

Сокрытой правды острие…

Толстая чайка сидела на подоконнике спальни. Улетать не торопилась, закрывая весь вид на Нижний Озерный и мешая осматривать Айсмор. Винир повел рукой, вложив в этот жест все величие, что осознавал в себе. Птица нахохлилась, важничая не меньше. Склонила голову набок и приоткрыла клюв, но места своего не покинула. Винир, оторопев от ее наглости, повторил движение еще раз. Добавил раздраженно:

— Кыш! Кыш! Пошла!..

Чайка наконец взмахнула мокрыми крыльями, тяжело перелетела на другой конец подоконника и опять уставилась в глаза. Потом вытянула голову вперед, сложила крылья за спиной, как он любил складывать руки. Перевела взгляд куда-то за него. Винир, нахмурившись, обернулся и увидел, на что она смотрит.

Он не помнил, как и зачем снял перстень перед сном. Большой, тяжелый, золотой — с гербом Айсмора. Этот перстень, которым отмечались самые важные бумаги, сверкал сейчас на туалетном столике.

Резкий порыв ветра, шорох крыльев над головой…

«Таскают же все, что плохо лежит!» — осенило винира.

Он подхватил подол сорочки и, стремглав кинувшись за птицей, едва успел отогнать ее от перстня. Чайка, взлетев к потолку, принялась там кружить и кричать насмешливо. Винир долго гонял ее по комнате, а когда запыхался вконец и сообразил, что мог бы позвать слугу, птица, еще более противно заверещав напоследок и уронив пару перьев, вылетела в окно.

Винир, почуяв непорядок, обернулся — перстня не было.

Ужас от осознания потери сжал горло. Винир моргнул… и проснулся. Понял, что лежит, судорожно дыша, а не бегает сломя голову по комнате. Помедлив и успокоившись, откинул одеяло, спустил ноги с кровати, с усилием опершись на ее край, и подумал: «Приснится же этакий вздор!»

Сунул ноги в туфли и, накинув халат, медленно и осторожно прошагал к окну, приоткрыл створки… и замер, увидев ворона. Позади птицы бесновалось небо, то ли вдали, то ли в ушах грохотала гроза, иссиня-черные крылья ловили отблески молний. Но не это было главным. Птица держала его перстень!

— Отдай! — взвизгнул винир.

Он махнул рукой, вырвать перстень из клюва, но хватанул лишь воздух. Птица пропала. Створки хлопнули, принеся с ветром порцию ливня. Потемнело в глазах, все поплыло куда-то…

Когда винир понял, что снова лежит в своей постели: на спине, в ночном колпаке, безо всяких кожаных туфель и теплого халата, то оставался в ней еще долго. Затем, пощупав руку и осознав, что ничего не происходит — перстень, как всегда, надет на его палец, и нет никаких птиц — недоверчиво огляделся вокруг. Вдруг опять сон?

«Спокойствие. Это все устрицы. Жирные, сочные устрицы. Говорил же лекарь — надо обходиться одной тарелкой на ночь!»

На всякий случай ущипнул себя за руку. Сновидение, само по себе бывшее редкостью, окончательно размылось в памяти. Винир прислушался — что-то все-таки шелестело в темной комнате. Видно, сквозняк, напоенный влагой, проникал из-под плотно закрытых окон, гулял между стен, закрытых драгоценными гобеленами, шевелил тяжелые, золотые занавеси.

Полное отсутствие пернатых воров утешило винира. Сквозняк, прокравшийся под теплое одеяло, не испортил хорошего настроения. Мысли потекли медленно и спокойно…

Ночная буря наверняка завершила то, что готовилось много времени. Расчет на стихию был верным и, заранее предполагая, что как только треснет свая под первым домом, к нему бросятся за помощью, он строго-настрого запретил себя беспокоить.

Нынешний день обещал быть прекрасным. Как всякий результат тщательной подготовки и правильного учета, он должен стать достойным завершением кропотливого труда. Удача не для него. Капризная особа, то — есть, то — нет. Нельзя надеяться на столь ненадежную сваю.

Он крикнул слугу, и тот прибежал сразу, помог одеться, поинтересовался здоровьем и настроением хозяина, порадовался чудесному внешнему виду и внушительному весу.

Приведя себя в порядок, винир глянул в окно. Никаких птиц поблизости не было. Из окна спальни, находящейся на третьем этаже, вид открывался превосходный. Вдалеке край Нижнего Озерного обрывался именно там, где и должен был обрываться после бури и крушений.

Винир не смог сдержать улыбку, представляя, каким идеально ровным будет край города, когда там отстроят новые дома.

Но Айсмор только что пережил ураган, снаружи наверняка много пострадавших — винир понимал, какими взглядами будут его провожать жители. Он расслабил лицо, потом поджал губы и втянул их уголки, создавая сочувствующее выражение. «Я все понимаю, сожалею и разделяю ваше горе», — вот что он собирался показывать весь день. Глянул в зеркало и, приподняв брови, добавил немного скорби.

Держать свое лицо и читать по чужим он научился у бывшего винира. Он очень многому у него научился. После смерти прежнего главы города его вдова первая смогла оценить ум и сообразительность того, кто был поначалу лишь помощником ее супруга: одна ловко и удачно поставленная подпись — и вот уже существует бумага, по которой дом градоначальника, как и власть над городом, отходит его преемнику. А вдова остается с тем носом, что дан ей от рождения.

Потому что все должно быть в одних руках.

Потеряв имущество и доверие к новой власти, вдова бывшего винира переехала жить сначала на край Айсмора, а позже и вовсе на берег. Несколько раз он навещал эту женщину во избежание сплетен.

Помощника себе он нашел как раз в один из визитов к вдове. Тамошние мальчишки с криками и свистом устроили драку с каким-то подростком, судя по оборванному виду — коренным обитателем Нижнего Озерного. Уж неясно, какой волной занесло его к богатым домам Золотых песков. Но винир выяснил и это, понаблюдав за тем, как этот подросток защищался от дюжины кулаков и добычу свою — такого же худого зайца — не выпускал из рук. Приглядывался, вспоминая как, будучи помощником винира, вытаскивал этого мальчишку из волчьей ямы, где тот просидел чуть ли не три дня.

«Из щуренка пескарь не вырастет. А зубастая щука под боком, да прикормленная…» — с удовольствием подумал тогда винир, глядя на этого отчаянного долговязого, и вмешался, когда местные мальчишки взяли над противником верх, повалив его всей гурьбой. Приближаться не было необходимости, драчуны отступили от одного только его голоса.

Потом этот самый долговязый, тогда еще совсем юный — просто Бэрр — без каких-либо прозвищ, был отправлен виниром в город на отдельной лодке. Одного разговора с глазу на глаз, полного обещаний и открывающихся возможностей, хватило, чтобы молодое сердце наполнилось безоговорочной преданностью. Новый помощник проявил себя сообразительным и смелым, учился быстро, но не успешнее, чем сам винир когда-то, что радовало и тешило самолюбие.

Сама судьба не смогла утаить от него верного, как пес, человека. Это сравнение было несвойственно ему, жителю Айсмора, но иногда приходилось пользоваться береговыми словами, когда речь заходила о том, чего от водной стихии не дождешься. Не дождаться верности и преданности от народа, живущего на воде, как от плотвы с сомами!

Только и в драгоценном камне иногда находится изъян, которого не исправить, и некоторую слабость, проявляемую иногда Бэрром, винир тоже вытравить не мог. Правда, проявлялась она в основном в отношении семьи Бэрра, реже — в отношении горожан.

Так же постепенно, как шло обучение Бэрра, в народе за ним закрепилось прозвище «цепной пес винира», а потом Бэрр-мясник. Но это все было так давно, все изменилось с тех пор и еще будет меняться. И сам винир, и Бэрр, и город, на который надо было посмотреть…

Прогнав ленивые мысли о том, о чем думать не было нужды, винир спустился к причалу позади дома, к обожаемой золоченой лодке.

Тут его постигла первая неприятность нового дня. Он с огорчением увидел лодку перевернутой, дно — пробитым, а корпус — развороченным. На причале скорбно сидел его лодочник и разглядывал пострадавшую так горестно и безотрывно, словно бы верил, что от взгляда она сама починится либо обретет прежний вид.

— Даже сюда волны добрались. Теперь работы…

Винир, поморщившись, посмотрел на пристройку к дому, где хранились носилки на случай, когда сложно было перемещаться на лодке. Последний раз он использовал их минувшей весной: тогда лодку стало жаль пускать по оттаявшим и загаженным каналам.

Носилки были позолоченные, в виде лебедя, с занавесями из золотой парчи. Но, глянув на скользкие доски под ногами, винир решил не искушать судьбу, которая могла лишить его еще одной роскошной вещи. Беспокоясь также о своем здоровье, — эти недоумки могут и уронить! — он велел охранникам проводить его до ратуши пешком.

— Дорогу великому виниру Айсмора, владельцу всех окрестных земель! — неслось впереди от глашатая.

Но уступать ему дорогу было некому. Дважды попались унылого вида старухи, тащившие куда-то неясно чем набитые тюки. Потом его путь пересекла мокрая кошка, похожая на грязный ершик, выброшенный привередливой хозяйкой, но все же решивший вернуться обратно. Кошка тащила рыбину, слабо трепыхавшуюся у нее в зубах.

Кроме ила, обломков дерева и черепицы путь градоначальнику и четверым его охранникам ничего не загораживало — город был пуст и тих, словно ночью и правда выползло из вод Темного чудовище и слизало не только богатства, но и всех его обитателей.

Настроение у винира портилось все больше. Обожаемый широкий мост, Дуговой, с блестящими перилами, оказался перекошен — две сваи у него вывернуло — и пришлось сделать крюк и переходить через канал по узкому Гнутому…

Путь от дома главы города до ратуши был достоин своего хозяина: всегда хорошо освещен, да и сами мостовые были пошире да попрочнее остальных. В народе путь этот получил название «Дороги винира». Но сегодняшним хмурым утром градоначальнику пришлось перебираться через выбитые доски, разбитую лодку, да еще задержаться, пока охрана отшвыривала с дороги особенно крупный мусор.

Оглядываясь вокруг во время вынужденных остановок, винир никакого особенного урона от прошедшего урагана в Верхнем Айсморе не увидел. Кое-где были сорваны крыши, не светились желтыми шариками накренившиеся фонари, на одной вывеске слабо шевелились длинные водоросли, непонятно как туда попавшие. Хлопали под редкими порывами ветра выломанные и покосившиеся ставни.

Наконец винир добрался до своей цели. Ратуша выглядела вполне пристойно — ни отвратительной грязи или тины, ни наглых чаек. С площади же, бросив взгляд на фасад, винир заметил, что одна из ставней его кабинета приоткрыта.

«Как там друг мой, не замерз ли? Этим шалопаям-слугам ничего доверить нельзя! — заторопился он. — На месте ли все листочки, не начали ли сохнуть кончики?» Дерево было в порядке.

Винир выпил теплого вина в ожидании первого помощника. Он докладывал четко и даже интересно. Кроме того, у Бэрра был удивительный нюх на порядочных людей. Обнаружив это, винир не стал искоренять столь полезную черту, а начал пользоваться ей сам. Ведь от порядочных меньше вреда — они почти никогда не отвечают на удары. Винир, замечая подрагивание крыльев носа, сжатые челюсти или недовольный прищур своего помощника, часто принимал решения в обратную сторону: если Бэрр кому-то сочувствовал, того было выгоднее не жалеть, а вот от тех, о бедах которых Бэрр не тревожился и выказывал равнодушие к их участи, можно было получить ответную подлость. Знание этой черты своего помощника добавило виниру немало золотых монет.

Мысли о Бэрре только подчеркивали его возмутительное отсутствие. Винир, начав злиться, хотел было вызвать стражников и уже второй раз за прошедший месяц отправить их на поиски первого помощника, как дверь приоткрылась. Но вместо высокого силуэта в черном: того единственного, кто имел право заходить в кабинет без стука и проходить дальше трех шагов от порога, в щель пролез длинный нос секретаря.

— Где мой первый помощник? — рявкнул винир, не дожидаясь, что там может выдать этот дохлый придонник.

— Дорогой господин, а вам не стоит утруждать себя его ожиданием. А его нет в ратуше.

Винир замер в удивлении, решив немедленно послать за Бэрром, но секретарь поторопился добавить:

— А он в тюрьме. Под надежной охраной!

Ошеломленный винир бросил:

— Зайди и прикрой дверь! Не приближайся и докладывай, откуда стоишь!

«Тритон», выглядевший довольным, резво заскочил внутрь и торопливо принялся рассказывать о событиях минувшей ночи.

Когда он изложил все и перешел к любимому «а вот наконец этот черный получил по заслугам», винир отмахнулся. Но увлеченный секретарь успел еще поклониться и залебезить: «А есть тот, кто будет ценить должность первого помощника столь уважаемого и достойного человека гораздо крепче, чем этот…» — явно намекая на свою персону.

К столь скорым решениям винир никогда не был склонен. Он отослал секретаря, предпочитая оставить его в неведении относительно всего, что он там себе напридумывал, и принялся ходить по кабинету…

Винира немного удивило, что представители городской власти сами разрешили непростое положение, в котором оказался его первый помощник. Как и навели относительный порядок в полуразрушенном Нижнем Озерном без его участия или советов. Но вместе с тем возникло неприятное ощущение, что не будь его, винира, совсем, а не только в одну непогодную ночь, его подчиненные разобрались бы не хуже. Это ему ужасно не понравилось, потому что выглядело, будто власть из одних рук растащили по нескольким. Однако руку свою винир продолжал считать крепкой. Он повел головой, словно ему натирал ворот, хотя очень не любил у себя эту привычку.

— Это посадить человека легко, — доложил он дереву. — А вот выпустить…

Секретарь, изгибаясь дважды, принес записку от Шона с красной ленточкой. У стен тюрьмы появились первые ожидающие — выйдет Мясник или нет. Многие злы и вооружены.

— Выпустить сейчас… так шага не сделает, на багры поднимут, — пробормотал винир, остановившись возле тумбы с деревом. — А нам ведь не нужен мертвый Бэрр, правда, мой друг? Он ничего не стоит.

Дерево задрожало, и винир испытал странное чувство ревности. Словно к Бэрру его мандаринка относилась лучше, чем к нему самому!

Винир вызвал к себе пару прилипал на его личном содержании.

Прилипалы вернулись, успев разузнать все до того, как он велел подать себе обед. Новости изрядно испортили аппетит, не дав насладиться щукой, фаршированной трюфелями, — в Айсморе волнительно, но это не стихия.

Через этих же, столь проворных, винир пустил слушок: высокое начальство помощнику доверяет и до суда оставит на свободе.

Солнце не успело коснуться кромки черного леса, а Айсмор уже ответил виниру.

Площадь ратуши запрудили горожане. Богатые кафтаны и полушубки обитателей Верхнего Айсмора виднелись среди серых унылых одеяний вечно потрепанных жителей Нижнего Озерного. У тюрьмы стояли люди тоже не с одного края.

Одни яростно отстаивали Бэрра как единственного защитника, который спас жителей Северного квартала. Другие не менее яростно припоминали все его деяния и доказывали, что более мрачного и неприятного типа не было на этом свете; что, да, он не побоялся стихии, потому как он и призвал ее! Крики о суде прерывались требованиями защитить того, кто защитил их.

Айсмор, разделенный широким каналом, теперь раскололся еще раз, но не по доходу или положению, а по отношению к одному-единственному человеку.

Винир запереживал: как это его помощник из тюрьмы влияет на умы больше, чем он сам, находясь в ратуше!

Отпусти он Бэрра на волю — и люди, приписывавшие первому помощнику насланное проклятие, убьют его и довольно быстро. О суде, о котором сами же кричат, и речи не пойдет. Оставить в тюрьме? Но без помощника придется нелегко. Винир знал немного способов успокоить разъяренную толпу, а для самых действенных нужен был все тот же Бэрр.

Сжимая в руке очередную бумажку от Шона с красной же ленточкой, на которой спешно было выведено: «Ранен один стражник, но на стены тюрьмы больше не лезут», винир кончиком пальца отодвинул тяжелую занавеску и осторожно выглянул в окно. В сумерках явственно виднелись факелы.

Темнота, огни, люди, собравшиеся по его душу, и страх в этой душе живо напомнили то, что случилось десять лет назад. Винир постоял, наблюдая за толпой, из которой кричали все злее про бездействующую власть. Крики «Спасителя — на волю!» проникали и в зал.

На пороге кабинета возник встревоженный охранник из личного отряда.

— Мой господин, — заметил он, кланяясь, — если вы собираетесь проследовать домой, то я ради вашей же безопасности попросил бы вас повременить.

— И слушать эти вопли до утра? Нет, я не намерен. Выставь стражу до запасного выхода и подай туда крытую лодку. Из простых.

— А к вам госпожа Камилла, — объявил секретарь.

«В довершение всех неприятностей», — вздохнул винир и, изобразив на лице хмурую озабоченность, повернулся к вошедшей родственнице.

Камилла простучала каблуками по деревянному полу и остановилась в центре кабинета. Потянулась к витиеватым застежкам своего плаща, но винир коротко махнул рукой и выговорил тоже непривычно коротко, надеясь на ее скорый уход:

— Не утруждай себя раздеванием, моя дорогая. Здесь нет никого, кто был бы способен оценить по достоинству тебя и твое новое платье.

— Я огорчена этим, но тебе ведь нет дела до моего огорчения. Никому нет до меня дела! — Камилла грустно вздохнула, приложив к глазам платок. Но увидев, что сочувствия не дождаться, спокойно продолжила: — Помнится, мы договаривались, что он не только будет здесь после бури, но и охранять меня. Прежде ты всегда держал слово, но что-то я не вижу тут никого высокого, черноволосого и ухмыляющегося. Разве он замаскировался под твоего секретаря? Или под твое дерево? А может, он спрятался под тумбой или прикинулся этой мандаринкой⁈ Недавно мне снилось…

— Остановись, Камилла! Я прощаю тебе язвительность как нашу общую фамильную черту, но не зли меня чрезмерно. А что насчет Бэрра… Он сам нынче под охраной, дорогая.

— Я что-то подобное слышала, пока пробиралась через этот вопящий город… Только думала, опять сплетни, — проговорила она разочарованно и сморщилась: — Нет чтобы радоваться, раз живы остались! Нашим всегда всего мало, хоть вывали все сокровища мира. А за что ты его посадил?

— Посадил в тюрьму его не я, но вот удерживаю там его уже я. И на это есть простая причина — его собственная жизнь. Верно, она тебя тоже интересует?

Камилла улыбнулась довольно:

— Немного, слишком много времени я на него потратила. Но может, оно и к лучшему. Подумает, поразмыслит, к чему приводит общение с кем попало!

Винир удивленно приподнял бровь в ответ, и Камилла пояснила:

— Со мной-то он никогда не попадал ни в какие неприятности. А как с этой крысой связался, так сразу в тюрьму угодил…

— Камилла, — он медленно махнул рукой, — как ты похожа на свою покойную матушку! Прости, я занят. Передай супругу пожелания ровной воды и здоровья. Что до Бэрра, оказавшегося в нелегком положении, то я обещаю позаботиться о нем лично.

Он сам сейчас верил в свои слова, поверила и Камилла.

После ее ухода винир помолчал, размышляя, что как бы ни глупа родственница, но она подвела его к верной мысли: человек ценен тем, что в него вложено. Камилла потратила на Бэрра несколько лет, желая держать при себе и не отпускать далеко, довольно много денег, чтобы хорошо выглядеть в его глазах, и порядочно сил, вновь добиваясь его внимания, когда у них случались разлады.

А сколько им самим было вложено в Бэрра! И сил, и времени, и денег. Если оценивать первого помощника в монетах, если прикинуть «доход от Бэрра»…

Цена своего помощника приятно удивила винира, и он решил, что не будет лишаться Бэрра ни за счет чего, кроме того, с чем не поспоришь — смерти. Позволить себе потерять, а в данном случае — отдать разозленным айсморцам на растерзание того, кто стал исчисляться в неплохих деньгах, винир не мог. Никогда ни на один праздник он не швырял в толпу монеты, как это было принято у всех его предшественников. И сейчас ничего не швырнет.

Вот только всем не угодишь, и где-нибудь да вылезет убыток.

Тяжело шагая к запасному выходу из ратуши, винир подумал, что хорошо было бы добраться сейчас до Бэрра, заверить, что его оставили в тюрьме не просто так, что это нужно всем и самому Бэрру. Вернее, в первую очередь это нужно городу, который начинает спорить и драться сам с собой из-за дурных слухов, сплетен и верований.

Вот только у тюрьмы не имелось запасного входа, через который можно было бы пробраться внутрь, минуя еще одну толпу, разъяренную глупыми суевериями. Можно было бы написать… Но отправлять посыльного, которого могут схватить, прочитать написанное и неизвестно как извратить, винир посчитал ошибочным.

И, когда под ним качнулась крытая лодка, велел грести к своему дому и никуда больше. Пусть Бэрр подумает, куда завела его собственная мягкотелость и забота о тех, кто чуть было не утопил его. Ну, или не повесил.