Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 22 Прощай, друг, или Чудовища дневные и ночные

Любить — до предела, до алой зари,

Чтоб не было больше отчаянья-муки:

Любить — так, чтоб жечь словари.

Любить — так, чтоб ты не пришел,

Любить — до земного предела,

Любить — до кровавых и стертых подошв,

Что вытерпеть надо уставшему телу.

Забыть всё, что помнит тебя,

Забыть всё, что было тобой,

А что у меня остается?

Лишь вечность одна и мгновенье вдвоем,

Лишь память дождинками льется.

После суда Бэрра едва хватило, чтобы держать спину прямо и не упасть по дороге. После он и вспомнить не мог, как добрался домой. Простуженный стражник у входа торопливо открыл дверь. Не было сил удивляться ни охране, ни тому, что дом стал совсем чужим, ни даже той странности, что внутри оказалось еще холоднее, чем снаружи.

Попытался сесть и подумать о суде — мысли разбежались испуганно. А припомнилась площадь. И вновь винир. Очистил имя, да? Сберег от разорения. Видно, так ощущает себя слизень, когда на него падает рыбацкий башмак.

Ничего-то он сам не стоит. И не может, кроме как ломать…

Бэрр вздрогнул, поняв, что ног не чует и если останется здесь, то до утра околеет, но продолжал сидеть, не в силах двинуться с места. Закрыл глаза, но площадь не пропала. До слез стало жаль рубашку, к которой прикасались руки Ингрид. Голова упала на грудь…

— Бэрр, тебе плохо, да? — позвал женский голос из очень далекого детства.

Скрипели половицы, хлопали двери. Мама упорно обходила не такой уж большой домик в Нижнем городе, заглядывала за все двери и под столы. Бэрр сжался еще сильнее.

— Бэрр, выходи!

Ответом стал приглушенный вздох, тихий и виноватый, который Бэрр никак не мог сдержать. Увидел сквозь щелку в кухонной занавеске, как мама мягко улыбнулась, легонько покачала головой и плавным шагом двинулась к широкому подоконнику. Отдёрнула тряпицу, полюбовалась на своего первенца, который старался выглядеть меньше, чем есть, но прятать нескладные руки-ноги выходило плохо.

Элли положила руку на его плечо и повернула к себе. Бэрр не сопротивлялся, но продолжал отворачивать лицо.

— Бэрр, мальчик мой, что случилось? — тревожные нотки в голосе заставили его поднять глаза и тут же об этом пожалеть: увидев разбитую физиономию, мама обеспокоилась сильнее. — Мой храбрец, кто же тебя так?

Бэрр досадливо дернул плечом. Не говорить же маме, что мальчишки в округе дразнили его, оскорбляя родителей. Такого Бэрр никому не спускал. Поэтому обидчики были отловлены и потыканы носами в пирс. Ну и ему тоже немного досталось. Губа распухла, нос не дышал, бровь раздражающе саднила, однако Бэрр ни о чем не жалел. Только мама расстроилась. Чувство вины уже подняло голову, когда Элли легко рассмеялась:

— Кто бы это ни был, уверена, ты им тоже спуску не давал!

Бэрр опять вскинул глаза и несмело кивнул, подтверждая то, что не одобрял отец и к чему настороженно относился дед. Драться у него был талант, после переезда в Нижний нужно было отстаивать право на жизнь, и Бэрр отстаивал.

Элли с гордостью посмотрела на сына, чем привела его в замешательство и даже смущение:

— Из тебя вырастет настоящий защитник. Я горжусь тобой! А теперь, позволь, пожалуйста, осмотреть твои боевые ранения.

Бэрр важно кивнул. Мама обрабатывала раны и ранки не в пример отцу и деду бережно, и Бэрр давался на лечение только ей, чувствуя и впитывая не столько лекарства на коже, сколько неизменную материнскую заботу. Мама промокнула ссадины, ласково погладила по голове и поцеловала в макушку, отчего Бэрр, как обычно, застыл, будто заколдованный. Элли звонко рассмеялась, провела рукой по его волосам, пробормотала: «Это невыносимо», а Бэрр и не понял, про что сначала. Подумал, что про него, а оказалось, про его лохмы.

Тихо щелкая ножницами, она приговаривала, что он стал почти неуловим, и как он старается их всех защитить. И что она уверена: подрезать их сети местная шпана перестала только благодаря стараниям Бэрра. И что она гордится им, и что папа и дед тоже поймут, какой он славный, и тоже будут гордиться. Ну, может быть, потом. Бэрр тихо млел от ее прикосновений и от звука ее голоса.

Когда стрижка была закончена, Элли причесала волосы ещё раз, довольно хмыкнула, оглядев результат.

— Ты растешь красавцем. — Он замотал головой. Потом все же улыбнулся. — А когда улыбаешься, становишься еще краше! Спасибо тебе, родной, — Бэрр удивленно приподнял брови, совершенно не ожидая ничего подобного. — За то, что ты такой, какой есть! — и поцеловала сына в лоб.

…голос матери ещё звучал в ушах, когда Бэрр резко проснулся и сел диване, нащупывая на груди шнурок с её кольцом. Пальцы не нашарили важную вещь, и захлестнула паника, но потом Бэрр вспомнил — вспомнил! — что отдал кольцо Ингрид. Задышал ровнее, прислонился к стене и откинул голову: мать никогда не снилась ему. Хороший сон, вот бы туда насовсем. Маме бы понравилась Ингрид… А вот то, во что превратился Бэрр, ей бы совсем не понравилось. Глаза вновь закрылись.

— Хватит дрыхнуть!

Кто-то бесцеремонно тряс его за плечо и звал уже голосом Айаза.

Откуда взялся? Бэрр разлепил один глаз и лениво осмотрелся. Глава Управы шастал по комнате, собирая его одежду. Выволок Бэрра из дома и потащил чуть ли не на себе, ругаясь похлеще последнего рыбака про чудовище и рыбьи хвосты, засунутые в самые интересные места.

Знакомый банщик понял их без слов, отвел подальше, в угол потише. Мелькнули тени горожан, то ли из опаски, то ли из презрения покинувшие этот дом.

Бэрр со стоном погрузился в воду и даже не понял поначалу, холодна она или горяча. Потом пальцы ног закололо, а самого затрясло. Скрутило изнутри, и он с трудом откашлялся. Еще подивился, что не легкими с кровью. Банщик пропал, а затем вернулся с большой кружкой чего-то горячего, сунул под нос. Бэрр, не в силах спорить, выпил в два глотка и не ощутил вкуса. Но не согрелся, лишь заколотило сильнее. Банщик удовлетворенно хмыкнул и загудел над ухом:

— Господин Бэрр, вас бы помять, у меня и помощник здесь. Господин Бэрр, вы потом вернетесь, а я воду погорячее сделаю. Вам нужно, заболеете ведь. Господин Бэрр!

Бэрр, не закрывая глаз, погрузился с головой в воду, хоть длинные ноги и мешали. Лицо банщика, ставшее еще шире и круглее, поплыло, но продолжало разевать рот. Зато — безмолвно.

Стало тихо и спокойно. Бэрр закрыл глаза, и ему казалось, что он погружается все ниже и ниже, вокруг становится все темнее и темнее…

Ему немилосердно вцепились в волосы и вытащили из бадьи.

— Вылезай, дурья твоя башка! — рявкнул Аезелверд. — Не накупался еще? — и уже банщику: — Будет он. Все будет. А если нет — я сам его отнесу.

Бэрр попытался бормотнуть, что ничего ему не нужно и нечего его уже таскать! Вот только полежит тут еще немного… самую чуточку и…

— Ох, да ты, я гляжу, совсем свернулся и склеился. А жабры не отрастил! Жабры не отрастил, дурень!

Бэрр хотел сказать, что хватит уже его ругать, тем более с таким надрывом, но не смог и подчинился Айазу.

Потом и правда стало хорошо. Теломяк плечами был широк, руки у него были толще, чем у некоторых — ноги, а силы оказалось на зависть нескольким здоровякам. Бэрру мерещилось не единожды, что он точно останется без спины или без кожи на ней.

— Ты ел? — спросил Айаз, когда теломяк укутал разомлевшего Бэрра в подогретое полотенце.

— Н-н-ну… — Бэрр попытался мотнуть головой. — К-к-когда-то ел.

— Я так и думал, — и сунул к губам тарелку.

— Ш-т?..

— А что может быть в Айсморе? Суп на рыбе. Ешь!

Бэрр в три глотка выпил что-то невероятно вкусное и обжигающее.

И сразу потянуло спать…

— Слушай, Бэрр, — негромко и серьезно начал Айаз, и тот встрепенулся.

— Говори.

— Не знаю, нужно ли тебе это… — Айаз вытащил из-за пазухи смятую бумагу. — Написано: «Бэрру», а закинули отчего-то в мой кабинет. Интересная штука. Ты прости, я распечатал уже. Изучил по привычке.

Он протянул бумагу Бэрру, но строчки расплывались перед глазами.

— П-п-прочитай, — попросил он Айаза.

Тот повел бровью, развернул бумагу.

— 'Занятный ты человек, Бэрр. Жаль, что мы не поговорили. Я ни с кем особо не говорю, или говорю, но в последний раз. А с тобой поговорил бы. Я прибить тебя хотел, а ты ту рыжую спас.

Знаешь, Бэрр, ты хорошо делаешь свою работу. Почти также хорошо, как и я. Ты тоже изничтожаешь грязь, пачкающую наш мир. У меня получается лучше, ты слаб и мягок. Забавно, что меня предали те же, кто предал тебя. Пусть тебе кажется, что все наоборот… Я очень долго живу на этом свете, создавая свои шедевры. Возможно, я скоро создам еще один. Когда залечу свои раны. За эту работу мне так и не заплатили, но я привык отдавать долги сполна. Не пытайся помешать мне, я не пощажу тебя. Хотя ты тоже думаешь о смерти. Возможно, в следующий раз все закончится для нас обоих'.

Айаз опустил бумагу, Бэрр вырвал ее и бросил на жаровню. Вот ведь рачья душа! Знал же, что он раньше приехал, и когда Ингрид встречал, корсар уже был в городе! Неужели это главного строителя затея?

— Не суйся больше в это дело, — тихо произнес Айаз, глядя на сворачивающуюся бумагу. — Худо-бедно, а все закончилось. Корсар приметный, доложат, ежели вернуться решит. Странно, что еще не прибили.

— Судя по морде, п-п-пытались не раз.

— Я поговорил с начальником городской стражи. Не допустят. И… Есть еще одно письмо.

— Еще одно? — ощерился Бэрр. — Думаю, хватит и этого!

— От твоего брата. Побоялся, затеряется, вот и прихватил…

Бэрр жалко выхватил вторую бумагу, протер глаза, всмотрелся, с замиранием сердца узнавая торопливый летящий почерк.

«Бэрр, доброй тебе Воды и Неба! Пишу, как и обещал, хоть и мало, купцы уходят раньше времени. Устроился я тут хорошо, чертежи мои очень понравились, хоть заказы пока только мелкие. На жизнь хватает, а король Таллернак — не чета нашему виниру. Пусть и строг, но Зеленые равнины держит. Что же до города Айсмора и одного дорогого мне жителя… Путь сюда занимает два месяца, а в Домхан-граде набирают стражу каждый год. Если ты вдруг решишься, приезжай. Я спрашивал за тебя, возьмут безо всяких рекомендаций. Прости за то, что наговорил тогда, любящий тебя брат».

Бэрр аккуратно свернул письмо, положил в изголовье. Прикрыл глаза. Расслышал вполуха, как Айаз договаривается насчет ночлега, и снова хотел возмутиться — чего это за него все решают? И еще слышал, хоть и приглушенно, как ворчит на него Айаз, но ничего нового в его упреках нет…

В голове отозвались другие попреки. Да, отец бы сказал: ты это заслужил, сын мой. Помнится, в один из редких случаев, когда Бэрр все же решил не отлеживаться в караулке, а добраться домой после очередного ранения, он с каким-то странным, болезненным облегчением думал: если и есть в этом мире что-то неизменное, так это вечное недовольство отца. И его видом, и его работой, и запахом крови, который он вечно тянул за собой. И даже его глазами — копия материнскими. Момент узнавания — и отторжения… Только младший имел право походить на мать, и только младший мирил обоих.

Бэрр вздрогнул, поняв, что провалился в памяти лет на пять назад.

Нет, сегодня просто день семейных визитов! Видно, родители страсть как хотят забрать его к себе, а он все не идет и не идет!

Непонятно как Бэрр очутился на большой кровати, но все одно лежал наискосок: в длину его ноги мало куда помещались. Запястья обмотали чем-то вонючим и едким, и содранная веревками кожа стала неимоверно саднить. Еще ныло вывихнутое плечо, левая нога и привычно болела спина, но это были сущие мелочи.

Потом будто лучи солнца ударили в глаза.

Сначала ему ничего не снилось, вернее, снилось, что темно. Потом он понял, что словно бы плывет, хотя кажется, что ноги его переставляются сами, опускаясь в ледяную воду. В помещении, куда он добрел, света было удивительно мало, только короткая свеча на бронзовом блюдце, что освещала стол, заваленный истрепанными бумагами. Несколько листов держали женские руки — предательски знакомые — тонкие пальчики с розовыми ноготками и белым точками на них. Сердце предательски защемило.

Бумага двинулась вниз, делая доступным лицо сидящего.

— Ингрид… — выдохнул он.

Она положила листы перед собой и, не отвлекаясь от чтения, оперлась локтями на стол. Бэрра она не видела, и ему стало даже обидно — как это так? Он пытался вновь позвать ее, но не смог. Она взгляда не подняла в его сторону, а листы перекладывала медленно, читая что-то с неподдельным интересом.

— Верни мне… — он сам не узнал своего голоса. И не понял, что сказал.

Кажется, это он должен был что-то вернуть ей, да только что…

Бэрр отшатнулся от своей неловкости и от желания убежать. Именно убежать — без оглядки — так как уйти не получалось. В прошлый раз, когда он попытался уйти, то обнаружил себя обнимающим Ингрид, и возможность вдохнуть была, лишь прижавшись к ее губам. Сейчас же он смотрел на нее и не мог оторваться. Золотые волосы, высокая шея, забавный, нежный завиток за ушком — от ее ласковой красоты защемило сердце.

Тогда он попытался шагнуть к ней — снова не смог. Стоило ему подумать про ловушку и моргнуть, чтобы прогнать морок — Ингрид исчезла. Бэрр вздрогнул, поняв, что стол перед ним сдвинулся вбок, и что Ингрид каким-то образом оказалась позади. Рассердившись, он решил не моргать, чтобы ничего не менялось, и старался не отрывать от нее взгляда.

Ингрид ходила по комнате, что-то перебирала, напевая. Гибко наклоняясь, подхватывала очередную книгу, недовольно хмурилась, сдувала пыль с обложки и складывала на полку. Должно быть, так проходят в ей одной ведомых поисках обычные дни в архиве, но что-то было не так, что-то определенно было не так.

Бэрр прислушался.

Тихий шорох донесся изо всех углов, словно жук-короед завелся — только очень-очень много жуков. Свет свечи стал гаснуть, его словно взяла себе сама Ингрид, последняя видимая в темноте. Края помещения налились чернотой, заискрились тревожно, а потрескивание усилилось, съедая оставшийся свет.

Бэрр, не удержавшись, все же моргнул, и все вокруг сжалось, сплющилось до плоской картинки, только Ингрид осталась на ней живая. Темную комнату будто кто-то нарисовал, а потом, глупец, поджег рисунок, и теперь бумага сворачивалась, сгорая все быстрее. Тление подкрадывалось к девушке, легкомысленно подходившей все ближе к краю, рассыпающемуся кусками серого пепла вниз, в пропасть, в никуда.

«Ингрид, беги!» — хотел выкрикнуть он, но горло сжалось.

Бэрр опять моргнул, и вода плеснулась вокруг. Он спиной почувствовал чье-то тягостное присутствие, чье-то тяжкое зловонное дыхание, но вновь не мог пошевелиться. Да и нельзя! Нельзя было поворачиваться. Нельзя смотреть на чудовищ — они только того и ждут, чтобы выйти из тьмы. И кричать тоже нельзя, это разбудит их, но ведь Ингрид!.. Она стояла на самом краю. Поднимавшаяся все выше волна, шипя, гасила огонь. Бэрр рванулся и с трудом, но все же сделал шаг вперед, уже по пояс в ледяной, тяжелой воде.

— Ингрид! — все же смог выкрикнуть он.

Она обернулась и посмотрела так же не узнавая, как после суда. Словно не он перед ней стоял тогда. И сейчас стоит тоже не он.

Чудовище подмигнуло Бэрру, распахнуло зубастую пасть и поглотило обоих…

Как бы ни хотел Бэрр спать вечером, он всегда просыпался поутру с первыми лучами солнца. Солнца не было, кошмар пропал, но света было так много, что Бэрр прищурился. Похоже, снег падал всю ночь и останавливаться не собирался.

Бэрр поднялся с кровати, банщик — словно караулил его! — влил теплый бульон, заново перевязал запястья и выпустил под честное слово, что к ночи Бэрр вернется. Волосы после тюрьмы непривычно отросли и щекотали шею, воздух был упоительно свеж, чистое белье ласкало кожу. Бэрр вспомнил, где он провел последние месяцы, и ему немедленно захотелось вымыться еще раз, а лучше — поплавать, но он сдержал себя. Пошарил в поясном кошеле, но ничего там не нашел.

— За все заплачено, — доложил банщик. — А еще, господин Бэрр, посыльный «пьихоил» по вашу душу. Господин винир ждут вас завтра.

С чего это господин винир так расщедрился, что подарил сегодняшний день своему первому помощнику, думать особо не хотелось.

Бэрр вышел и прищурился.

Мягкий снег падал с неба, тихо ложился на карнизы и крыши, фонари и мосты, оттеняя черноту озерной воды и теряясь в ней. Он придавал звукам глубину, а чувствам — пронзительность. Небо затянули жемчужные облака, и та чистая синь, в которую верила Ингрид, показалась невозможно далекой и недостижимой…

Домой Бэрр не пошел. Свернул было к трактиру, но передумал и отправился на причал.

Начальник охраны вытянулся и безо всяких вопросов доложил об одном случае нападения аутло и о новых мерах безопасности. Умолчал о том, что Бэрр понял и так: новые меры безопасности приняты только сегодня. Главное, что теперь стража обходит и Нижний, и огни ныне горят всю долгую зимнюю ночь.

— А правда, что прилипалы приняты на городскую службу? — не удержался начальник причала.

Бэрр плюнул, развернулся и пошел в сторону ратуши. Теперь у винира будет повод узаконить тех, кого сам Бэрр так гонял. Наверняка сделает из них тайную службу. А Совет… Да что совет? Кто после суда скажет слово против, зная, чем это может обернуться для любого?

У ратуши никого не было, даже Риддак куда-то запропал. Когда Бэрр, широким шагом перейдя площадь, рванул дверь караулки, двое стражников подскочили, разлив чай. Третий, Пеликан, вытаращил глаза и грохнулся с табуретки, не иначе от мысли, что вчерашний обвиняемый пришел по его душу.

— Где моя рубашка⁈ — хрипло рявкнул Бэрр.

— Кто? Что? Зачем? — в голос спросили двое.

— А-а-а, так рубашка вам надобна! — поняв, что прямо сейчас его убивать не собираются, успокоился сидящий на полу Пеликан. — Далась она вам, господин Бэрр! Она же порванная вся.

— Не твое рачье дело! Где она, говори! — шагнул к лежащему Бэрр и тряхнул за плечо.

— Ай! Пустите!.. Видно, из охраны забра… — клацнул зубами Пеликан.

— Где она?

— Господин Бэрр, я человек подневольный. Я только видел, как ее в другую караулку потащили…

Бэрр сжал пальцы на плече, и Пеликан замолк совершенно. Плечо тряслось крупной дрожью.

— Моя. Рубашка.

Двое стражников переглянулись в непонимании.

— Так, это… чего встали-то? — скомандовал Пеликан с пола. — Тут сейчас из меня рубашку сделают! Неси сюда немедленно из второй караулки господина первого помощника вещь!

Бэрр отпустил плечо, а двое стражников ломанулись прочь. Принесли мигом, чьего-то кожаного поясного кошеля не пожалели. Пеликан все это время причитал о своей ошибке и о мудрости винира.

— Примите, прошу, и уж не гневайтесь на нас, — стражник протянул кошель и поклонился. — Очень вас просим, не гневайтесь. Мы вас топить не хотели!

— Мы ведь ее для сохранности взяли! — вытаращил глаза Пеликан. — Сразу поняли, что она вам ценна, и вот приберегли, чтоб никто не утащил…

— Не люди, а флюгеры! — цапнул Бэрр кошель и бросил, уходя: — Чтоб вас самих чудовище ваше утащило и проклятием вашим же пришибло!

— Не гневайтесь на нас, господин Бэрр, — донеслось следом. — Очень вас просим, не гневайтесь…

По пути до управы дверь одной из крупных скобяных лавок открылась, и вышедший Гаррик чуть было не столкнулся с Бэрром.

— Гаррик, а где… — начал первый помощник винира и запнулся. Ингрид рядом не наблюдалось, да и лавка находилась не по дороге ни к ее дому, ни к ратуше.

Лопоухий береговой понурился.

— Господин винир бумагу прислали: архивариус городской ратуши не нуждается более в охране, так как источник опасности уничтожен и впредь не может быть угрозой госпоже Ингрид. Винир ее теперь засветло отпускает, и мимо ее дома патруль теперь от ратуши ходит. Я сегодня с утречка проводил украдкой, а дальше…

Гаррик вздохнул. Судя по тому, что был он не в форме, обратно в службу причала его не позвали. Замолвить бы за него словечко, так кто знает, чем обернется. Гаррик с руками, да с береговой хваткой, такие всегда нужны. И Бэрр обронил только:

— Спасибо за все.

Гаррик вскинул голову, улыбнулся широко.

— Господин Бэрр, а можно я как-нибудь зайду к вам? Просто так! Можно? А?

Бэрр похлопал его по плечу и побрел к Айазу.

Айаз встретил Бэрра привычным цепким взглядом серых глаз и неожиданно свободной улыбкой. Деньги, что отдал за банщика, не стал брать ни в какую. Что-то торопливо повторил своим помощникам — Бэрр не особо прислушивался — а потом завел его в закуток за Последними стенами. Неизменный чай, тягучий мед и лесные орешки лежали на столе.

— Уезжаю я, — признался Айаз, разливая кипяток по большим чашками.

— Куда? В Золотые пески? — туда глава управы временами ездил с надзором. Тот показал головой. Бэрр спросил еще, надеясь, но уже понимая, что дело в другом: — В гости к родне?

— Насовсем, — невесело улыбнулся Айаз. — Не хотел говорить тебе… Мне дали понять, что в моих услугах больше не нуждаются, раз ни в течениях, ни в сваях не разбираюсь. И ты знаешь, прямо полегчало.

Айаз помолчал, прихлебывая кипяток. Кто дал понять, упустил, но и Бэрр не тупее камбалы, сам сложил два и два. Чем обернется речь в защиту обвиняемого, Бэрру было понятно еще и вчера.

— Ведь просил же всех! — стукнул Бэрр по столу, а Айаз только хмыкнул.

Хотя… Если бы винир выгнал Ингрид, Бэрр бы даже обрадовался, но до этого не дошло. Вот и надо держаться от нее подальше. Еще дальше, чем раньше! Да она и сама теперь на него и не взглянет, руки не подаст и про небо не напомнит.

— Да я и сам подумывал вернуться на родину, — произнес Айаз, догрызая орешки, а Бэрр поперхнулся кипятком. — Скопил самую малость: заведу хозяйство, займусь бортничеством, может, девонька одна соседская подросла, а замуж еще не вышла…

Бэрр, отвернувшись к окну, посмотрел на все еще падающий снег, который похоже, решил похоронить город.

Быстро винир рубит концы. Ведь Айаз не просто так уезжает, он оставляет женщину, с которой жил не один год. Та, коренная айсморка, и думать не могла о том, чтобы покинуть город. Да и родители у нее старые и больные — что-то такое Айаз говорил ему как-то.

— Бэ-э-эр! А уедем вместе, а? Что ты забыл в этом гадючнике?

И правда, что? Ингрид всего лишь спасли, и его всего лишь очистили. Это в придачу ко всем старым его долгам…

— Счастливого пути тебе, Айаз, — произнес Бэрр, взял горсть орешков и пошел к зданию тюрьмы.

Риддак подскочил по дороге, заглядывал в глаза и твердил про розы и темную воду, и что корона всегда на голове, хоть сто раз попытайся скинуть. Хотя сам же учил когда-то: лучше, чтобы их вместе не видели. Затем старый нищий куда-то пропал, видно, подле тюрьмы не хотел появляться или устал от тяжелого молчания собеседника.

— Господин Бэрр! — стражники на входе струхнули, словно призрака увидели. — Вы как?.. Вы зачем? Опять⁈

Разрешение вызволить из тюрьмы еще одного заключенного винир явно бы не дал. Да еще посчитал бы, что его подчиненный тронулся умом за время пребывания в ведомстве Шона.

Бэрр двумя руками открыл тяжелые створки, глотнул затхлый аромат несвободы. Век бы здесь не появляться!

Стражники переглянулись, но пропустили. Не тот человек Бэрр — и уж точно не тот, кем стал со вчерашнего вечера — чтобы пытаться его останавливать. Захотел вернуться — его право. Чудной человек!

Тюрьма была совершенно пустой, гулкой, затхлой и привычно холодной. Бэрр прошел знакомой дорогой, стражники отшатывались тоже привычно. В комнате охраны смели со стола игральные кости.

— Больше никогда, господин первый помощник винира!

Тусклая лампа на столе еле светила. А ведь в караулке нет окон, подумал Бэрр. Словно те, кто охраняет и те, кого охраняют, не слишком отличаются друг от друга.

Бэрр осмотрел разносолы. Видать, платят тут немало, раз стражнички столько всего себе позволяют с утра! Отломал кусок сыра и двинулся дальше, спиной чуя недоуменные взгляды.

— Господин Бэрр, Водой и Небом вас умоляем! Не садитесь снова в тюрьму, второй раз вас никакая тюрьма не выдержит!

Бэрр остановился, обернулся. Стражники замерли от его усмешки.

Ну дураки как есть! Чтобы нормальный человек сам по себе обратно в камеру вернулся? Правда, нормальным его не считали давно, и теперь точно считать не будут.

А за Бэрром уже следовала его новая тень, беззвучный и тихий прилипала. Не к дому, но к человеку. И каждый шаг его, каждый вздох тем прилипалой записывается.

'…Два дня назад полученному указу высочайшему повинуясь, лицо ведомое, вчера справедливым судом оправданное, прослежено было мною ввечеру и до утра сего дня. Доложить имею: прослежка на Главной площади началась да на той же площади закончилась.

Вчерашнего же дня, после суда, дошло лицо ведомое до дома своего, к коему мне приближаться запрещено наказом предварительным. Подчиняясь ему, ждал я в сторонке, близко не подходил, за лицом не прослеживал, но службу нес, прошу учесть.

Следом за лицом ведомым — по времени на одну затяжку, как докладывать велели, через курение — заявился глава управы нашей, многоуважаемый господин Аезелверд. Стражник у дома решил его не впускать, да! Но передумал, поприжатый, а и нечего копьем размахивать.

Слушать же я за ними не мог, только прослеживал до стен, что и исполнял с угла, откуда неведомо мне было, что в доме лица делается. А кабы был иной наказ или же в помощниках кто шустрый да до ратуши метнувшийся, не случилась бы такая промашка.

Я стражника у дома так и сяк пытал, а он, карась желторотый — и кого только в охрану берут! — двух слов связать не смог, гудел через мокрый нос, ну да пройдет.

Доложить имею еще: ушли они — лицо ведомое и уважаемый глава управы нашей — из дома и направились до парной, что подороже и поближе, а я их прослеживал издалека, на глаза не попадался. Стоит та парная — второй дом на второй же линии от Главного канала за домом господина Тараспути, за каким дом матушки Индюшки, но не той, которая толстая, а ныне уже ее дочери, что за соседа замуж вышла, и там теперь считается как один дом, хоть их два.

Многие сразу вышли из парной, имена я дописал ниже, а лицо ведомое и глава управы нашей всю ночь там провели. Я на канале чуток подзамерз под утро, да не привыкать мне, двужильные мы. Огоньком грелся — запретительного наказа не было. А пить — не пил! Пусть вам что угодно чешут, это вода у меня во фляге завсегда есть и ничего более.

Утром покинуло лицо ведомое парную да сразу обратно на площадь поспешило. И я за ним, там сменщика своего встретил, прослежку передал да сразу в ратушу заторопился. Вот докладывать спешу, службу несу вперед отдыха. У стражников узнал — рубашку лицо ведомое требовало, что вчерась еще на суде с него сдернули. Они там в испуге сидели, все и выложили, как на духу вместе с той тряпкой. Зачем ему рвань сдалась, мне неведомо. За свое жалование полста рубашек купить может. А насчет моего жалования, так вы обещали рассказать, как будет служба и прослежка сделаны. А затем в тюрьму заглянул, зачем, то мне неведомо'.

Потому что Бэрр вернулся в то самое место, где просидел чуть ли не два месяца. Благо, никто в камере не сидел, и никто ее не запирал. Провел рукой по стене, осклизлой от плесени и времени.

— Эл, — тихо позвал он.

Тишина. Даже плеска воды почти не слышно.

— Эл, я рассказывал тебе о большом мире. Хочешь его увидеть?

Уж не придавили ли? Что охрана, что свои же. Шрамов на Эле хватало, будь он человеком, могли бы сравнить, у кого больше. Спина заныла, словно решив поучаствовать в разговоре.

— Эл… — еще раз позвал Бэрр. — Крыс, да где ты⁈

Почему-то дозваться стало очень важным. Может, потому что в этой камере Бэрр разговаривал с ним, и иные видения уходили…

А теперь нахлынули снова. Ведь Бэрр однажды уже уходил от винира. Тот нашел его через неделю.

— Уберите здесь все, — приказал винир, поморщившись.

Брезгливо бросил монетку на стол и присел около своего помощника, отодвинув тарелки, тут же унесенные прислугой.

— И что ты собираешься делать дальше, кроме как пить и куролесить?

Бэрр откинулся на скамью, неторопливо потирая кисть. Вытянул ноги, безразлично уставившись на своего, по его глубокому убеждению, бывшего начальника. Небольшая встряска взбодрила. Он даже пропустил пару ударов.

Стражники быстро вынесли разбитую мебель и уволокли слабо постанывающих участников драки на улицу, явно приезжих — после Площади тысячи слез никто из айсморцев не подходил к Бэрру даже с простым приветствием. Исключение составляли слуги таверны, где он прочно обосновался в последние дни, занимая небольшой закуток, да и те только приносили вино и немного закуски, а потом стремглав исчезали. Правда, нежеланный постоялец поначалу подбадривал их, кидая ножи в дверной косяк. Вернее, это Бэрр был уверен, что в косяк, а прислуга явно сомневалась в том, кто служил ему мишенью.

Его слава летела впереди него, и запертую дверь в эту пивнушку он тоже вышибал ногой. Была у него идея, показавшаяся донельзя заманчивой — забаррикадироваться где-нибудь в подвале с окороком и бочонком вина, чтобы не докучали, но на пятые сутки шатаний по злачным местам лень стало шевелиться, да и вообще передвигать ноги.

Винир поскреб пальцем замасленный стол и не рискнул опереться на него даже после того, как деревянную поверхность тщательно протерли. Медленно снял с кармана золотой значок, посмотрел на него с грустью, недовольный тем, что он может испачкаться от тлетворного воздуха сего питейного заведения. Подышал, тщательно протер тут же выуженным из другого кармана белоснежным платком, полюбовался немного и, удовлетворившись результатом, повесил обратно. Бэрр наблюдал за телодвижениями градоначальника из-за полуопущенных век без особого интереса.

— Ты брал два дня. Прошла неделя. Судя по всему, ты решил совсем уйти от меня? — винир, вздохнув, покачал головой, будто бы сам не веря, что такое возможно. — Что-то меняется, что-то остается неизменным. И в мире, и в городе. Брат твой опять кашляет, а на лечение нужны деньги. Довольно большие, насколько мне известно, и стоит лишь запустить… Грядет очередная плата за дом, а денег у твоего отца — мыши наплакали.

Винир достал ножичек для вскрытия писем с изящной перламутровой ручкой, проверил остроту ногтем и продолжил разговор, время от времени указывая в сторону собеседника для пущей убедительности. Бэрру против воли казалось, будто он — молочный поросенок в яблоках и его собираются разделать и съесть.

— Альби — так, кажется, зовут твоего любимого братца? — к тому же может скатиться до роли попрошайки и нищего, а ведь он талант. Ну, а ты, мой мальчик — в кого ты превратился всего за неделю? В моей неизмеримой доброте я дам тебе шанс, Бэрр, всего лишь шанс для твоей жалкой и непотребно выглядящей шкуры. Не вздумай упустить его! После того переполоха, что ты навел в моем славном городе, никто не возьмет тебя на работу. Но, повторяю, я — готов поверить тебе в кредит.

Поморщился недовольно, взглянув на ухмыляющегося Бэрра:

— Я сказал что-то смешное?

Смешным для Бэрра было лишь то, что теперь два винира уговаривали его вернуться, размахивая в воздухе четырьмя руками.

Винир вздохнул и произнес уже в сторону:

— Воды сюда, быс-с-стро!

Охрана моментально опрокинула на Бэрра пару ведер, всегда имеющихся в таверне, и тут же отскочила подальше. Бэрр, отфыркиваясь, смотрел на винира мокрый и злой, но почти трезвый.

— Я возьму тебя обратно, позабыв те дерзости, что ты наговорил мне… Ты не счел нужным проявить даже толику благодарности человеку, который подобрал тебя когда-то, всему научил тебя и столько лет терпел твой невыносимый характер. Не ради тебя — ради твоей семьи.

Винир в очередной раз ткнул лезвием в сторону сидящего.

— Вот и хорошо… Будем считать, что мы договорились, — винир тяжело поднялся, опершись о стол, аккуратно убрал ножик и бросил напоследок через плечо: — Ты сделал то, что должен. Ради блага и спокойствия Айсмора. Жду тебя завтра с первыми лучами солнца. Опоздаешь — можешь и вовсе не приходить!

Винир пропал, потому что тот Бэрр, на десять лет моложе, закрыл глаза.

Бэрр нынешний медленно и основательно побился затылком о стену.

— Эл! — хрипло и отчаянно крикнул он, подумав, уж не остаться ли тут навсегда.

Память увела еще дальше, в его первую встречу с виниром.

Детишки из Золотых песков разошлись не на шутку. Богатенькие и сытые — им не было дела до несчастного зайца, у них дома не плакал от голода маленький брат и не слонялся потерянный отец.

Он лез в драку как бешеный, не обращая внимания на боль, и его обычно оставляли в покое, но теперь красные круги поплыли перед глазами, как вдруг дети отступили, передумав пинаться.

Бэрр с трудом встал, закрываясь руками в ожидании нового нападения, и увидел средних лет хорошо одетого господина. Его охрана ухватила двух зачинщиков за уши, а мужчина им что-то тихо выговаривал: ребята побледнели, перестав вырываться, лица у них вытянулись, и вся малолетняя банда моментально смылась.

— И не жаль тебе зверушек убивать?

— Жалко. Только брата куда жальче… Вообще-то я обычно…

— Силками? Да, вот только это запрещено. А другие родственники? — нахмурился мужчина. — Раз брата кормишь, так ты глава семьи получаешься?

— Нет, просто отец… Он еще не пришел в себя. Сначала умер дед, а не так давно еще и мать.

— Возьми!

Мужчина бросил золотой на землю.

— Я не побирушка! — гордо ответил подросток. Долго смотрел на монету. Понуро спросил: — Что вы за это хотите?

— Твое будущее. Мальчик мой, ты думаешь, это деньги? — спросил мужчина. Подняв монетку, крутанул ее в пальцах, подбросив в воздух. — Гляди — это собака!

Изумленному Бэрру на миг почудилась оскаленная морда в его ладонях.

— У меня две собаки, и обе очень злые — власть и деньги. Возможно, через какое-то время мне понадобится тот, кто сможет командовать ими — кого они будут слушаться. Городу нужна твердая рука. Тут подойдет далеко не всякий, только еще более злой. Тот, который стоит до последнего и всегда поднимается. Кто сам будет неподвластен этим собакам. А вот мне должен подчиняться!

— Власть — это всегда плохо. Так говорит отец. Да и зачем она нужна?

— Ты поймешь. Так тебе нужна эта монета?.. И хорошая работа?

В следующий раз Бэрр может и не добраться до Золотых Песков или его забьют насмерть, и что тогда будет с его семьей? В подмастерья его не брали, за разгрузку платили гроши, а про рыбную ловлю можно сразу забыть — сами же рыбаки в мешок засунут с камнем, и прямиком на дно.

— Ты придешь ко мне, мой мальчик, — усмехнулся винир…

…Светлая тень метнулась к Бэрру, взлетела по руке на плечо, разгоняла видения прошлого. Бэрр аккуратно снял с плеча теплый комочек, положил в сумку на свою рубашку, насыпал туда же орешков и сыра.

Ну хоть кто-то ему доверяет, значит, можно попробовать прожить этот день. И еще один. И еще.

Но каждый прожитый день все дальше относил его от Ингрид.

Вот только, как он надеялся, легче не становилось. Надо было подойти после суда! Нужно хотя бы извиниться, но…

Чем дальше, тем невозможнее было сделать это. Почему не пришел вчера, позавчера?

Но еще невозможнее оказалось жить без Ингрид. Бэрр словно ледяной клин загнал себе в сердце, и он, проворачиваемый временем, вонзался все сильнее и сильнее.

Порой Бэрру чудилось, что он уже умер и превратился в чудовище Темного озера. Особенно когда с превеликим удовольствием разделывался с очередными поползновениями аутло, определенно решившими сделать ослабевший Айсмор своим личным владением.

Винир перестал вызывать его к себе каждый день. Вообще вел себя так, словно чего-то боялся. Отправлял письма то к королеве Океании, то к королю Таллернаку. Утроил охрану. Опасался. Вот только чего?

Время летело незаметно…