Развод в 45. Я не вернусь

Глава 14

Я застыла, онемела, будто рот залепило скотчем. Даже не моргала. Казалось, в ушах звенит. Я не могла дышать. Не слышала ни звука. Куда-то провалилась. Только стук крови в висках, оглушающая пульсация — и больше ничего.

— Что? Что ты сказала? — прошептала я, очнувшись, но голос меня не слушался.

Онемевшие губы едва шевелились.

Сердце билось с перерывами, а грудь сдавило. Я отшатнулась, сделала шаг назад, потом еще один. И не поняла, как оказалась у стены.

Пальцы соскальзывали по гладкой краске. Я хваталась за нее, как утопающий за соломинку, пытаясь удержаться на плаву. Найти равновесие, чтобы осознать, что сказала моя девочка.

Она правда это сказала? Избавилась? От ребенка? Но как?

Я вспоминала, как пару месяцев назад Алина вернулась со стажировки. Вся какая-то бледная, замкнутая, будто поникшая. Конечно же, я забеспокоилась. Подошла к ней вечером на кухне и спросила, всё ли в порядке. Она дернулась, как будто я застала ее за чем-то постыдным, потом махнула рукой: мол, мам, просто устала, но ничего страшного.

Сказала, что на стажировке много работы и нервов. Помню, я еще посоветовала ей попить витамины и больше отдыхать, а она кивнула, поцеловала меня в щеку и ушла в свою комнату. А я, глупая, подумала, что дело действительно в работе. Не стала докапываться. Ничего не заметила.

Сжавшись на стуле, я сидела с таким ощущением, будто получила удар кулаком в живот. Она меня просто убила. Руки, лежащие на коленях, тряслись, и дышала я как чахоточная, всё еще не в силах поверить.

Осознать.

Беременна. Моя дочь была беременна. И избавилась от ребенка. А мне сказать не удосужилась. Бросила в лицо как обвинение. Наслаждаясь тем, как мне больно от осознания своей вины.

Да, я винила себя, и она дала понять, что я виновата.

Но и она! Алина! Тоже разве не была виновата?

Разве имела она право скрывать от меня, от своей матери?

Она, моя кровиночка, моя доченька. После всех бессонных ночей, вытирания слез, школьных утренников, болезней, после всех забот — разве не заслужила я это право?

Почему она меня его лишила?

Я медленно подняла на нее больные глаза. Посмотрела на нее. Такой красивой она была всегда, даже в своей злости. Особенно в злости — настоящей, настоящей до боли. Черты лица заострились, стали изящнее. А ведь она похудела. Я это тоже заметила. Но не считала нужным придавать этому значение.

Кто из молодежи сейчас не худеет? Кто не носится с диетами, не хочет выглядеть как идеальная модель с картинки из соцсети? И я, может, думала, что эта погоня за красотой и стройностью чрезмерна, но разве могла я вмешиваться в жизнь своей взрослой дочери? Разве она стала бы меня слушать?

Я не давила. Я старалась мягко ее поддерживать, и что же?

Кажется, я совершила ошибку — я ее упустила.

Об этом говорила вся ее поза. Чужая, враждебная. Чужие глаза на родном лице пугали. Казалось, передо мной стоит не Алина, не моя дочь, а какая-то посторонняя девочка, которая непонятно за что меня ненавидит. Она стиснула побелевшие губы, держала прямую как струна спину. И только это выдавало в ней хоть какие-то чувства.

— Алиночка… — голос мой сорвался, он был жалким, я сипела, но мне надо было знать. — Пожалуйста… Расскажи мне. Кто отец? Ты… Почему не сказала? Зачем ты это сделала? Почему не пришла ко мне?.. Я бы помогла, мы бы справились вместе…

Дочь отвернулась, постояла так какое-то время, а потом снова взглянула на меня. Спокойно. Даже не холодно, а скорее, равнодушно. И от этого мне стало только хуже.

— Потому что я тебе больше не доверяю, мама, — произнесла она ровно. — Не важно, кто отец. Какая тебе разница? Я сама по себе, уже взрослая. И не хочу, чтобы ты вмешивалась. Я не хотела этого ребенка, и я бы не стала его оставлять, а ты бы начала уговаривать, разве не так?

— Конечно, — прокаркала я, — конечно. Это же ребенок, живая плоть, твой малыш…

— Мама! — стиснула она зубы и посмотрела на меня зло. — Прекрати. Это не ребенок еще, а сгусток клеток. Я всё сделала правильно. Да, ты бы уговорила меня его оставить, а потом бы попрекала, что я загубила карьеру! Скажи еще, что не так?

Мотнув головой, я наконец поднялась, встала напротив дочки. Протянула руки и тут же их опустила, не желая снова видеть, как она меня отталкивает. Немного пришла в себя, поведение дочки взрастило во мне злость, которая рождалась в ответ на ее враждебную и такую несправедливую агрессию.

— Ты не дала мне права что-то сказать до того, как избавилась от ребенка. Так зачем спрашиваешь сейчас? Что ты хочешь услышать? Хочешь переложить на меня вину за принятие своего решения?

Она побледнела, видимо не ожидая, что я так быстро оправлюсь. Но что мне оставалось? Родные не жалели меня, подкидывая всё новых и новых шокирующих заявлений, будто кидали в меня камни, желая моего падения. Желая, чтобы я упала на землю, прикрылась руками и лежала, рыдая, захлебываясь солеными слезами. Но я отчего-то всё вставала и шла прямо. Им назло.

— Ты сказала, ты взрослая, — говорила я ей, — ты сама приняла это решение. Ты сама приняла решение не говорить мне. Принять помощь от отца и его любовницы. Сама решила поддержать их и выбрать их. Они же лучше, доченька, то есть, переводя на твой язык, свободнее в нравах, не такие строгие, не такие приставучие с заботой. Да, Алина, ты принимала всё, что я делала, как должное, и решила, что через меня можно переступить. Но только ты забыла, что я живая, что у меня есть чувства. Как ты сказала? Не важно, кто представит работу? Отец сделал всё быстрее? Да, он добрый, понимающий, лучше меня. Так что, хочешь жить с ним и Верой? А что вы решили насчет меня?

Дочка чуть смутилась, во мне забрезжила робкая надежда, что я до нее достучалась. И возможно, это было так, только она снова закрылась. Вскинула голову. Ничего не сказала в ответ на мои слова. Только заявила:

— Нет, я не останусь с вами. Я поеду жить к бабушке.

— К бабушке? Значит, ей ты доверяешь? Доверяешь больше, чем мне? Она в курсе?

Алина чуть нахмурила брови.

— Нет. Бабушка ничего не знает, — бросила коротко. — И не узнает. Зачем это надо? Я просто не хочу больше жить с тобой. То есть с вами. Тем более сейчас, когда вы с папой разойдетесь. Мне хватает своей драмы.

Я прикрыла глаза, чтобы осознать ее слова. Она швыряла меня без жалости, рвала на части, от одной страшной новости — к другой. Казалось, еще чуть-чуть, и я просто не выдержу.

— Ясно. Значит, папа сказал тебе, что разведется со мной?

— Мама, не впутывайте меня. Мне бы со своими проблемами разобраться! Говорите с папой!

Я хотела предложить ей помощь. Первый порыв был таким. Спросить, что у нее случилось, как я могу помочь. Но я себя осадила. Хватит. Дочка явно дала понять, что моя помощь ей не требуется. Она выросла. Стала взрослой. Не нуждается во мне. Не доверяет. А папочка — лучше!

Тот самый, который вытер о меня ноги, вел двойную жизнь.

Строил долгоиграющие планы, в которых меня не было.

Вернее была, только на вторых ролях. Кажется, так.

Но этот папа ей был дороже, его она не осудила. А меня — да.

— Хорошо, дочь. Мы поговорим с ним, раз ты так хочешь. Что ж, выходит, ты решила, что я не нужна. Ни тебе, ни отцу. Ни на кафедре, ни дома, — произнесла я почти шепотом, но каждое слово четко слышалось в тишине коридора. — Решила, что лучше жить с бабушкой, которая никогда не скрывала, как относится ко мне. Отлично. Хорошо.

Алина отвела глаза, втянула в себя воздух и резко выплюнула:

— Вот только не надо делать вид, что мы все такие плохие. Одна ты хорошая, да?

— Я не сказала, что я хорошая, — тихо ответила я, чувствуя, будто готова рассыпаться на осколки, как стекло. — Я всё поняла, Алина. Вы с папой всё решили за моей спиной…

Сзади меня вдруг послышались шаги, я обернулась и увидела Наталью Викторовну, мать Алексея. В пальто нараспашку, с перекошенным от тревоги лицом. Она бросилась к Алине, минуя меня, прижала ее к себе, гладила по спине.

— Бедная моя девочка… Как же вы тут без меня?

А потом подняла глаза на меня. Сузила глаза и сжала губы, цедя обвинения:

— Мне кто-нибудь объяснит, как стандартный приступ довел моего сына до больничной койки? Почему мой сын лежит под кислородом? Ты снова недоглядела, Лидия? Или тебе, как обычно, было некогда? Всё своими великими делами занята?